Это о них…

Мы не виделись многие годы. Сейчас встретились снова в работе и снова в новогоднем фильме. Софико приехала ко мне на съемки с Котэ. В их отношениях за столько лет ничего не изменилось.

Когда картина была закончена, мы приехали на премьеру в Грузию.

И была удивительная ночь в доме у Софико. С нами за столом сидела ее мама, знаменитая Верико Анджапаридзе — легенда Грузии, которая знала «дорогу к храму» даже тогда, когда еще не было «Покаяния»…

По грузинскому обычаю, за Легенду пустили по кругу большой хрустальный рог с вином.

— Все должны выпить за здоровье Верико. Полный рог! До дна!

Никто из мужчин, сидевших за этим столом, не осмелился не выпить, хотя сама Верико сопротивлялась: она, видимо, хорошо представляла себе, что будет с гостями через некоторое время.

А случилось то, что вся мужская часть стола была подкошена начисто. Чудом уцелел лишь один Котэ.

Великой Верико было уже за восемьдесят. Тем не менее она просидела с нами до четырех утра. Рассказывала о своих встречах с Евгением Вахтанговым, с Михаилом Чеховым…

Софико и Котэ пели красивые грузинские песни…

Котэ читал стихи и галантно ухаживал за дамами, заменяя собою всех вышедших из строя…

Дом Чиаурели — это красивая романтическая история.

Когда много лет назад молодой кинорежиссер Михаил Чиаурели первый раз поцеловал свою невесту актрису Верико Анджапаридзе, он сказал:

— На этом месте я построю дом, где мы будем жить долго и счастливо. А потом в этом доме будут жить наши дети. А потом внуки… А потом…

И построил.

Сейчас Софико и Котэ живут в этом доме. Но еще они сделали в нем музей и культурный центр.

Пять дней «фотопроб» прошли незаметно — в творческих исканиях и не менее творческих дегустациях… Когда мы уезжали, вспомнили, что Софико-то мы так и не сфотографировали! Я в ужасе бросилась к Мише Аграновичу.

— Снимай!..

Миша махнул рукой:

— Темно уже. Ничего не получится. И вообще, я не умею фотографировать…

В Москве мы отыскали старый календарь «Совэкспортфильма». Пересняли с него Софико. Там она была намного моложе, но такая же бесшабашная и обворожительная… И хотя обман мог легко раскрыться — Сергей Николаевич не стал меня разоблачать… Он всегда уважал чужую убежденность и утвердил мне актрису по представленным «фотопробам».

На роль инспектора Грандена по прозвищу Медный лоб, вторую главную роль, я пригласила Михаила Ульянова. Михаил Александрович всей своей мощной внушительной фактурой навалился на роль. Она ему нравилась.

Мы сделали пробы. Удачные.

Но в это же время запустился Никита Михалков с картиной «Без свидетелей». И пригласил Ульянова на главную роль. Из кадра в кадр. Изо дня в день. Сроки совпадали абсолютно.

Михаил Александрович передал мне записку: «Алле Суриковой от скорбящего Грандена». Ульянов отказывался от роли: на две картины он не мог разорваться.

Пробовался еще Армен Борисович Джигарханян. Потом скажет про Армена Леня Куравлев:

— У него слишком умные глаза, и он на второй минуте узнал бы, кто убийца. А Суриковой нужно было снять две серии. Поэтому она выбрала меня.

На самом деле это произошло не сразу. И, конечно, не поэтому…

Поиски инспектора затягивались. Оператор Миша Агранович как-то предложил:

— Попробуй Леню Куравлева.

(Агранович в то время был женат на Лидии Николаевне Федосеевой-Шукшиной, а Лидия Николаевна еще при жизни Василия Макаровича Шукшина очень дружила с Леней и его семьей.)

Мне нравился Куравлев. И у нас за плечами уже была «Суета сует». Но Леня казался мне слишком мягким и добрым для сурового Грандена.

Я задумалась. Но ненадолго.

Когда мы наклеили Лене «моржовые» усы и замотали шею шарфом, он стал трогательным, грубоватым и смешным. И я поняла — это ОН.

Недавно у Лени Куравлева был юбилей.

Наши газеты любят заполнять свои полосы разного рода восклицаниями по этим случаям. Позвонили мне. Я сидела, придумывала, перепридумывала, старалась. Получилось примерно так:

Две с половиной картины — это как две с половиной жизни, два с половиной романа, две с половиной любви… Ты и похож и не похож на своих героев… Похож искренностью, порядочностью, верностью себе. Не похож — ты в жизни намного тоньше, глубже, интеллигентней.

Я люблю тебя и за то, что похож, и за то, что совсем другой. Я люблю тебя также за твою жену Нину и за твоих детей Катю и Васю. Спасибо тебе еще за те дали, которые, даст Бог, нам удастся увидеть вместе…

Потом попросили рассказать еще про какие-нибудь смешные обстоятельства нашей совместной работы… Вот тут я расслабилась… Не почувствовала подвоха… Рассказала про шампанское на «Суете сует», еще про какие-то мелочи…

В результате все, что я придумала, все нормальные слова — выбросили… Осталось одно «шампанское»… Хорошо, что у меня сохранился черновик. Звоню Лене, извиняюсь… и понимаю, что делаю это очень вовремя… Он уже собрался на меня обидеться.

Кто-то из сомневающихся на худсовете, где утверждали актеров, вопрошал неодобрительно: «Чиаурели? Куравлев? — что у них общего?! Разные национальности, разные школы…»

А оказалось, что у них очень даже общее прошлое и очень даже общая школа — ВГИК. Они учились у одного мастера на одном курсе. Софико и Леня обрадовались этой встрече: «А помнишь, как ты на втором курсе?.. А помнишь, как ты на экзамене?..» Им было что вспомнить…

История их давней симпатии преломлялась в картине совершенно по-новому… И это «работало» на фильм. Потому что одно дело, когда актеры изображают давние теплые чувства, с трудом вспоминая, как друг друга зовут, и совсем иное, когда они и вправду друзья, которые когда-то в туманной юности были хоть чуть-чуть неравнодушны друг к другу…

Мой сочинский поклонник Володя Бутылочное горлышко как-то позвонил мне ранним утром первого января:

— Линишна, с Новым годом!

— А?! Кто это? Да… Спасибо…

— Линишна, а мне тут сказали, что Куравлев с этой… Алисой (так звали героиню Софико) поженились после фильма. Правда, что ль?

— Нет.

— Жалко. Я б женился… А она замужем?.. Ну ладно, с Женским днем вас! То есть годом…

У меня была замечательная группа. Начиная от бригадира осветителей Жени Шелестова и заканчивая художником по костюмам Ганной Ганевской: ни одного случайного человека, ни одного, кто бы просто отбывал на съемочной площадке. Наверно, потому и картина сложилась…

Миша Карташов, замечательный художник, боролся до хрипоты за каждый гвоздь, за каждую раскладку. Офис парижской нотариальной конторы. Стиль модерн. С Мишей пытались вступить в схватку за экономию:

— Вы что, бывали во Франции? В нотариальных конторах?!

Тут вступал Агранович:

— Пушкин тоже в Мадриде не был. А «Дон Жуана» написал.

Для идеальной декорации Карташову не хватало только пальмы.

За день до съемки он подбежал ко мне, красный, расстроенный, взнервленный:

— Вы только посмотрите, какую пальму они привезли! Это же не пальма, а чахоточный веник!

Пальма и вправду была изможденной и тощей. Ее было жалко. А главное, было жалко Мишу.

Я взяла машину и рванула в магазин цветов на Арбате. Там больших пальм не было. Но мне дали адрес женщины, которая их продавала. Помчалась к ней, из двух пальм выбрала лучшую, заплатила свои деньги — и к тому моменту, как Миша пришел в очередной раз в декорацию, чтоб сказать все, что он думает об обеспечении съемок и уйти с картины, красавица-пальма уже стояла на месте…

А сколько сил, энергии и хитрости применили мы, чтоб выудить у имеющихся в Москве французских фирм разный канцелярско-офисный инвентарь — от папок до телефона, от бюста Наполеона до вина «Божоле». Ведь тогда в магазинах всего этого не было! А если бы и было, то денег на все эти покупки все равно бы не оказалось… Надо было «укладываться в смету».