Кровавое, разбойное. Не было такого на Москве со времен опричнины. Погрузилась во мрак и ужас новая столица государства большевиков. Пришли на Москву, как в стародавние времена, голод, эпидемия и мор.

В Бутырской тюрьме расстреливали обычно после полуночи. Время в камере определяла зажигающаяся под потолком тусклая, желтая лампочка и треск трамваев, доносившийся с Брестской улицы.

К полуночи переставали ходить трамваи. Значит, надо было прислушиваться к шагам в коридоре. Бахтин был в камере старожилом. Он сидела Бутырке уже три месяца.

Два раза в неделю, лязгнув запором, распахивались двери и человек в коже зачитывал фамилии тех, кого уводили на расстрел.

Тяжело и страшно прощались с жизнью люди. Одни теряли силы, и матерящаяся охрана вытягивала их из камеры, другие плакали, умоляли, а один молодой офицер даже спрятался под нары. Но были и такие, которые уходили спокойно и гордо. Унося к месту казни свою ненависть, презрение и несломленный дух. И каждый раз, когда открывалась дверь, Бахтин ждал, что выкрикнут его фамилию.

Тогда сердце начинало бешено биться и ожидание становилось невыносимым.

Но Бахтин знал, как поведет себя, если его вызовут на расстрел.

После диких побоев он через месяц пришел в себя, и каждое утро отжимался «до десятого пота» от грязного пола. Сокамерники шутили мрачно:

– Хотите предстать перед Всевышним вполне здоровым?

Нет, не перед Всевышним собирался он представать. Сила нужна была ему. Эта мразь привыкла, что из камеры выходят покорные, сломленные люди. План его был прост. Нокаутировать двоих, завладеть оружием и попробовать бежать, а если не удастся, то отдать свою жизнь как можно дороже.

Вот и сбылось обещание Кувалды. Тогда, шесть лет назад, он не обратил внимания на вопль бандита, которого конвойные выводили из зала суда. А вот как вышло.

Оправившись после ранения, Бахтин вышел из больницы совсем в иной мир. Иногда ему казалось, что все, что происходит, пригрезилось ему в горячечном больничном бреду.

Он не был монархистом и не испытывал никаких привязанностей к царствующему дому. Как человек, постоянно сталкивающийся с дном общества, он прекрасно видел, насколько коррумпирован и продажен тот строй, который он защищал.

Бахтин, как, впрочем, многие служащие сыскной полиции, был необыкновенно далек от политики, считая ее делом грязным и недостойным. Как человек умный, он прекрасно понимал, что стране просто необходимы перемены, правда, какие, он определить не мог. Но то, что произошло, ошеломило и испугало его.

На второй день после больницы он поехал на службу. Взял извозчика и поехал, так как на его моторе уже ездил комиссар Временного правительства.

Литвин, которого перевели в Москву вместо убитого Косоверьева, рассказал о разгроме сыскной полиции, похищении архива, о знаменитой амнистии, которую Керенский объявил всем уголовникам, заявляя, что заблудшие дети новой России, все, как один, пойдут добывать правительству Дарданеллы. С каторги и из тюрем выпустили армию уголовников, немедленно приступивших к своим любимым занятиям: налетам и грабежам.

Новый мир, в котором теперь предстояло жить Бахтину, был незнаком и опасен.

На службе его встретил Маршал к, который сидел в его кабинете.

– В моем комиссар Временного правительства расположился, некто господин Сапрыкин, – сказал он угрюмо.

– Кто таков?

– Из студентов-правоведов, недоучка. Тебе, Саша, к нему надобно.

Бахтин без стука открыл дверь. За столом сидел человек с мучнисто-белым лицом, чахлой бороденкой и маленькими злобными глазами.

– Вы кто? – резко спросил он.

– Я помощник начальника сыскной полиции, коллежский советник Бахтин. А вы кто?

– Я полномочный комиссар Временного правительства Сапрыкин. Вы, кажется, из больницы? – Да. – Бахтин сел без приглашения и закурил. – В моем кабинете не курят.

– Потерпишь. – Гражданин Бахтин…

– Я тебе не гражданин, а его высокоблагородие коллежский советник.

– Временное правительство отменило указом от 1 марта данный вид обращения. Если вы хотите приступить к службе, то обязаны явиться в комиссию по проверке бывших чинов полиции при Городской Думе. И запомните, наш министр, председатель Александр Федорович Керенский, требует работать по-новому. Никаких агентов…

– Это не в духе нынешней свободной России? – перебил его Бахтин. – Именно.

– Вот, – Бахтин достал из кармана заранее написанное прошение, – я выхожу в отставку. Встал и вышел из кабинета.

Как ни странно старый аппарат еще работал, и пенсию Бахтину установили. А потом произошли два самых важных события в его жизни. Он обвенчался с Ириной и стал сотрудником «Русского слова».

Самое неожиданное, что у него получилось. Раз в неделю, по пятницам, в газете появлялся его фельетон, которому отводили нижний подвал на третьей полосе, о криминальной жизни Москвы. Первый материал под названием «Лимон» помог написать ему Женя Кузьмин. Этот подвал сразу же сделал Бахтину некое скандальное имя.

Похождения Рубина, который и при новой власти примазался к коммерческим делам, стали подлинной сенсацией. И опять в московских салонах заговорили о Бахтине.

Его наперебой приглашали на банкеты, рауты, домашние вечера. Он приобрел другое социальное качество. Литератор это уже не полицейский чиновник. Ему даже удалось в издательстве Сытина выпустить две небольшие книжки. А потом подкатил ноябрь. Большевистский переворот, стрельба.

Ирина с Марией Сергеевной и кошкой Лушей уехали в Финляндию. Бахтин должен был закончить дела и следовать за ними, да вот задержала газетная горячка, новая книга.

Шикарную квартиру на Малой Молчановке пришлось оставить, Бахтин переехал на жительство в Камергерский переулок к Литвину.

Орест снимал квартиру рядом с Кузьминым. Небольшую, в две комнаты, но им этого хватало.

Литвин работал в уголовно-розыскной милиции и практически не бывал дома, и Бахтин почти все время проводил за письменным столом. В восемнадцатом большевики практически закрыли все так называемые буржуазные газеты, но издательства остались, и он продолжал писать свои незатейливые криминальные книги. А в городе становилось все страшнее и опаснее. Однажды на улице он встретил Мишку Чиновника.

– Александр Петрович, где моя расписочка? – Искательно спросил он. – В надежном месте. А что?

– Да вот в семнадцатом какие-то люди архив-то ваш разгромили, теперь слушок идет, что кто-то сексотов ваших пугает и заставляет за большие деньги их дела выкупать.

– А ты, Миша, не бойся, – улыбнулся Бахтин, – ты со мной работал, и дело твое в надежном месте до времени лежит. – До какого времени?

– Вдруг понадобишься, а не станет в тебе нужды, я его сам уничтожу.

– Я вам верю, – с надеждой сказал Миша и поведал Бахтину забавную жиганскую историю о нравах Хитровки.

Вернувшись домой, Бахтин еще раз проверил тайник. В нем лежали тетради с его служебными записями и три агентурных дела. На Каина, Мишку Чиновника и агентурное дело охранки на Митеньку Заварзина, нежного дружка, и, конечно, наган.

Как-то в марте прошлого года в дверь к Бахтину позвонили. По новым временам он сам открыл ее, и в квартиру скользнул человек в синем пальто с поднятым воротником. С трудом узнал в нем Бахтин всесильного начальника Московского Охранного отделения полковника Мартынова. – Не прогоните? – Прошу.

До утра они просидели за столом, говорили, говорили. На рассвете, уходя, Мартынов отдал Бахтину папку.

– Это вам, специально сберег. Прощайте, Александр Петрович, советую вам не засиживаться в Москве. – Вы куда? – Пока в Киев, там у меня брат.

Они простились, и Мартынов навечно исчез из жизни Бахтина.

О Мите Заварзине Бахтин слышал, что тот стал заметной фигурой в ЧК, но документики охранки до поры лежали в тайнике. Именно за них Бахтин предполагал получить три пропуска в Финляндию: себе, Литвину и Кузьмину.

В тот день Литвин как всегда рано убежал в Гнездниковский, где в бывшей сыскной располагалась уголовно-розыскная милиция, Женя Кузьмин поехал в редакцию журнала «Луч», который продолжал выходить, а Бахтин дописывал для бывшего издательства Сытина очередную книжонку о банде Корейца.