Восточный человек собрался возразить, но явилась Алина, и он вмиг вдруг сделался незаметен, скользнув ли в тень, сам ли в мгновение став тенью…

А полковник, выдержав в наигранном онемении, долженствующем выражать восторг и впрямь очень хорошенькой, да еще и нарумяненной гневом на мента Алиною, секундную паузу, уже шел гостеприимно навстречу гостье, басил:

– Вот вы, оказывается, какая, Алина Евгеньевна! Приятный, приятный сюрприз. Всегда, знаете, когда заочно кто-нибудь понравится, ожидаешь… мымру.

– Не поняла! – резко остановилась Алина. – Я написала что-нибудь не так? Кого-нибудь обидела? Так на это есть закон о печати. Обращайтесь в суд. Никто вам не давал права… То, что я согласилась сюда прийти, считайте моей личной любезностью и не делайте выводов…

– Простите великодушно, – перебил Алину полковник бархатным баритоном, приложив руку к ослепительному кителю где-то в районе души. – Не умеешь, как говорится, не берись делать дамам комплименты.

– Вот и прекрасно! – отрезала Алина непонятно по какому поводу и решительно села к полковничьему столу на место для посетителей. – Прежде чем вы изложите причину вашего приглашения, я хотела бы написать жалобу.

Полковник удивился:

– Кто же вас так обидел?! Если, не дай Бог, кто из наших… Дружба с прессой – краеугольный камень…

– Официальную жалобу, – перебила Алина жестко. – Зарегистрированную. Видала я эти… начальственные нагоняи в присутствии посетителя. – Протянула требовательно руку. – Два листа бумаги, пожалуйста. И копирку. Единственная, знаете, защита от случайно затерявшихся бумаг…

Аладдин, вызывая своего джина, тер лампу – полковник, вызывая своего, нажал на кнопку.

– Да послала, послала я за пырожными за вашими! – сунула секретарша голову в дверной проем.

– Принесите… барышне два листа бумаги. И один – копирки.

– Чего? – сказала секретарша так презрительно, что полковник Просто вынужден был прикрикнуть:

– Того!

Секретарша пожала плечами:

– Там Пылыпэнко торчит.

– Вот пусть Пилипенко бумагу с копиркой и захватит. Только бумаги – четыре листа. Третий и четвертый – мне.

Ждали Пилипенко недолго, но поскольку молча, в воздухе кабинета поселилось некоторое не вполне ловкое напряжение.

– Товарищ полковник! По вашему приказанию… – явился наконец тот, никак не умея распределить между двумя руками отдавание чести, удержание Алининых прав и ключей и бумаги с копиркою.

– Садись, Пилипейко, садись. Этот?

Алина опустила глаза не просто утвердительно, а и потому еще, что, непонятно отчего, стало ей чуть неловко.

– Давайте начнем с его заявления, – предложил белый полковник. – Может, тогда в вашем и надобность отпадет. Сэкономим время. И нервы. Пиши, Пилипенко. Возьми вон ручку… Под копирку пиши. Начальнику управления внутренних дел полковнику… Ну шапку ты знаешь. Рапорт. Написал? Ввиду полной моей неспособности осознать, что милиция служит гражданам… – Пилипенко возмущенно-оправдательно попытался приподняться из-за стола, но полковник тоном тут же его и усадил обратно: – Милиция служит гражданам, а не граждане предоставлены в распоряжение милиции в целях удовлетворения жажды власти работников последней…

– Но вы ж сами, товарищ полковник!.. – снова привстал белобрысый мент, едва разбираясь в смысле того, что ему издевательски надиктовали.

– Пиши! – прикрикнул хозяин кабинета. – Прошу уволить меня из рядов…

– Оставьте, оставьте его, полковник! – чувство неловкости все нарастало в Алине и наконец дошло до предела. – Пусть вернет права и ключи. И велите там знак повесить. Я понимаю, только нельзя же без знака.

– Слыхал, Пилипенко? Верни гражданке ключи и документы. – Пилипенко вернул. – И иди. И Богу молись. И если там что в машине пропало…

– Да товарищ полковник!..

– Иди-иди, комусказано?!

Пилипенко исчез с пошатнувшейся в душе верою в мировую справедливость.

– Что ж вы? – не скрывая иронии, отнесся полковник к Алине. – Жалко стало? А я-то думал, вы и вправду женщина твердая и принципиальная.

– Разве он виноват? – отчего-то покраснела Алина, что с ней случалось совсем не часто.

– А кто? Может, я? Или капитан Мазепа?

Полковник насладился эффектной паузой и продолжил:

– То-то же. Я вас и решился пригласить, чтоб вы помогли нам в непростой этой ситуации.

– Давайте, полковник, договоримся раз-навсегда, – попыталась Алина за жесткостью скрыть смущение. – Каждый занимается исключительно своей работой. От добровольных помощников…

– Господи! – вздохнул полковник. – Как же вы относительно нас предубеждены! Всякое мое слово готовы толковать в худшем для меня смысле. Ладно-ладно, не стану пока рассеивать. Давайте повернем вопрос так; вы окончили три курса юридического…

– Когда это было… – отмахнулась Алина.

– Кокетничаете, да? – с грузинским акцентом процитировал полковник побитый молью анекдот.

Алина впервые за последние полчаса улыбнулась.

– Вы известный не только у нас в городе, – продолжил полковник, – но и в стране журналист. Ваша последняя статья в «Огоньке»…

– Хорошо-хорошо. Вы уже зареклись делать дамам комплименты.

– Словом, мы хотим дать вам возможность как угодно подробно ознакомиться с нашей работой, допустить вас до самых, так сказать, последних наших секретов…

– Так уж и до последних? – усомнилась Алина, хоть глаза у нее несколько и разгорелись.

– Последних, – ответил полковник, честно глядя в разгоревшиеся эти глаза.

– Бойтесь данайцев, дары приносящих! – продекламировала журналистка.

– Хи-итрая… – погрозил полковник пальчиком. – Ничего от нее не скроешь. Ну есть, есть у нас в этом свой интерес! Который, впрочем, нимало не ущемит вашу независимость. У нас действительно масса бездарностей, непрофессионалов. Мы действительно заслужили самые серьезные нарекания. Так вот, единственное условие, которое я хотел бы вам поставить: вы будете писать про работу самого талантливого, самого порядочного нашего сыщика. Это вовсе не показуха! Почему, скажем, литературоведы исследуют творчество Толстого или Блока чаще, чем творчество писателя Пупкина? А вы, журналисты, все норовите наоборот!

– И кто же у вас этот самый… Толстой?

– Напрасно иронизируете.

– Талантливый, но главное – порядочный!

– А вы не слыхали? Капитан Богдан Мазепа. Человек потрясающей интуиции! Блистательной памяти! Абсолютного знания криминального Львова, да, пожалуй, и Украины в целом. Тончайшего нравственного слуха человек.

– Пиф-паф ой-ой-ой, что ли? – осведомилась Алина, еще усилив иронию. – Тончайшего нравственного слуха? Банальный бабник!

– Оказывается, вы уже знакомы?

– Он пытался склеить меня на опознании трупа моего мужа.

– Да-да-да-да-да… – закивал полковник, то ли вспомнив эту историю, то ли сделав вид, что вспомнил. – Прямо, говорите, на опознании?

Алина кивнула, но кивнула автоматически, ибо, в сущности, не слышала уже вопроса: вольно или невольно полковник вернул ее в ранневесеннюю ночь три месяца назад, ночь, когда Алина стала наконец взрослой.

Пошли уже четвертые сутки, как муж, молодой блистательный хирург, полутора годами раньше в какую-то неделю очаровавший ее и увезший из Москвы в свой прекрасный, в свой запущенный Львов, исчез. Пару дней прождав его сравнительно хладнокровно, Алина начала действовать: обзвонила больницы и морги, а назавтра и объездила, подняла на ноги милицию и знакомых и едва полузаснула под утро в огромной трехспальной, типа «Ленин с нами», кровати, выкурив две пачки «Мальборо» (хоть и зарплата у него была стандартно-мизерная, мужнины доходы непонятно каким образом позволяли ей заводить себе такую роскошь), выпив гору таблеток и почти полную бутылку коньяка, как заверещал телефон. Тяжелый полусон, впрочем, отлетел не вдруг, все цеплялся и цеплялся за верещание, придавая ему разные, но неизменно противные смыслы, которым и по тембру, и по форме, и по содержанию произнесенного вполне оказался соответствующим голос из микрофона.