Я только хмыкнула — как говорится, у каждого в голове своя порода тараканов.

— Так интересно, что у вас, в мире мёртвых, в ходу наши обычные деньги, — улыбнулась женщина. — И Аза рассказала, что вы задолжали одному монстру крупную сумму… Вот кредитная карточка с необходимой вас суммой, а тут код.

Мне в руку почти насильно всунули пластиковую карточку и листик из записной книжки, где был указан логин и пароль.

— Вы доставите мне удовольствие, если примете мой подарок. Подумать только, моими деньгами будут расплачиваться в Мире теней! — женщина мечтательно заулыбалась, всплеснув руками. — Я и мечтать о таком не смела.

Я просто потеряла дар речи. Но в карточку вцепилась намертво.

Дом большой и кажется практически пустынным. Кажется, в нём живут лишь шорохи, тени, куклы и дурные воспоминания. Длинноногие Барби, у которых никогда не было и не будет Кенов, смотрят на меня равнодушно-пустыми глазами, направляя взгляд красивых, нарисованных глаз сквозь меня, словно я не существую.

Такие же безжалостные, тупые сучки, как и моя мамочка. Как же мне хочется оторвать им сначала ноги, потом руки, а затем и их дурные головы! Но я только смотрю на них, подавляя свои желания. Я не идиот, и прекрасно понимаю, что они всё равно ничего не почувствуют.

Моё бессилие угнетает меня, мне больно оттого, что я не могу причинить им боль, а они заставляют меня страдать, полнее осознавать собственную неполноценность.

Зеркала истязают меня, так как позволяют заглянуть в свои собственные глаза, и от этого страшно. Погружение в серо-голубой лёд моих глаз кажется бездонным и пугающим, как падение в прорубь. Ты словно погружаешься в воду, которая кажется прозрачной и чистой, но затягивает тебя в смерть, как в чёрную трубу бесконечного колодца, и холод ледяной воды постепенно убивает тебя.

Поэтому я тщательно отвожу взгляд, когда смотрю на себя в зеркало. Я почти вижу себя со стороны: маленький мальчик в слишком коротеньких шортиках, который стоит, и почти не мигая, смотрит в пространство.

Я знаю, что кажусь сумасшедшим, но мне это безразлично, даже если это так и есть. Всё равно я ничего изменить не могу, я ещё слишком слаб.

Когда я смотрю в глаза маминых кукол, которыми заполнена вся её комната и даже часть гостиной, мне кажется, что я смотрю в свои собственные глаза в зеркальном отражении. Там я чужой и неправильной, какой-то искажённый, и дело даже не в том, что меняется право и лево. Мне кажется, что отражение наших глаз показывает нам мрак наших душ, где царит беззвёздная ночь, первобытная жестокость первой клетки, пытающейся выжить в неблагоприятной среде. Отчаянная борьба за жизнь, безжалостное уничтожение всего, что может ей угрожать. Клетке не до сантиментов, не до религий, не до размышлений о доброте и справедливости, не до ложных ценностей — она просто отчаянно пытается выжить.

Сожри ты — или пожрут тебя.

Дедушка очень интересно рассказывает про клетки, про жизнь и смерть. Мой дедушка врач, хирург Мияги Мураками. Папа тоже врач, но обычный терапевт, дедушка говорит о нём с лёгким презрением, говоря, что природа на нём отдохнула и вся надежда на меня, что именно я должен унаследовать его таланты и лабораторию. А также библиотеку.

Дедушкина библиотека — это множество книг в тёмных переплётах, мне чудится в них нечто угрожающее, словно они хотят поглотить тебя, заманить в свои сети, нашептать лживые сказки, а в итоге — просто посмеяться над глупым человеком, который хочет проникнуть в тайны бытия.

Я боюсь его книг, мне не нравится его лаборатория, и я ненавижу потрошить живых лягушек — но дедушке я демонстрирую обратное.

Я слишком его уважаю, чтобы не слушаться, чтобы не улыбаться ему, чтобы не играть в его игры.

Пробирки со странными жидкостями, змеевики, тянущиеся через всю огромную захламленную комнату, странные звуки непонятных процессов, происходящих между различными жидкостями — они сливаются в одно целое, взаимодействуют, подогреваются, испаряются и снова оседают на стенки сосудов разноцветными каплями, превращаясь в итоге в нечто иное. Это завораживает, я могу вечно смотреть на бесконечные процессы изменений, почти не шевелясь, едва дыша, глядя, какими ловкими становятся старческими руки, похожие на живых пауков. Они словно действуют отдельно от всего тела, иногда эта мысль меня пугает. В кошмарных снах я вижу, как эти руки плетут свои нити, словно паук паутину, и запутывают меня.

А ещё во сне я вижу пентаграммы, которые дедушка чертит мелом на холодном каменном полу подвала. И они зажигаются, словно ёлочные гирлянды, светятся потусторонним светом…

Но это не самое страшное.

Я знаю, что пентаграммы — это ключи к другим мирам и иным существам.

Дедушка называет их отмычками, так как такое проникновение незаконно.

Первый раз, когда я увидел настоящего демона, я едва не закричал и прокусил губу до крови. Мне было очень страшно, но я знал, что нельзя издавать ни звука, иначе демон тебя найдёт и съест. Так сказал дедушка перед началом вызова.

«После моей смерти я отдам тебе всю коллекцию отмычек», — говорил он.

Моя мать — сумасшедшая. Я знал это очень давно, и не помню, кто первым сказал мне об этом, или где я это подслушал. Взрослые часто говорят рядом с детьми то, что думают, полагая, что мы ничего не понимаем.

Мне только тринадцать, но я понимаю многое.

Я знаю, что мне нельзя оставаться с мамой наедине, и, когда я брожу по бесконечным коридорам нашего дома, меня охватывает ужас — вдруг я столкнусь с большим зеркалом во весь рост и не успею вовремя отвернуться, и утону в ледяной серости собственного взгляда, или вдруг меня будет поджидать моя мать, которая улыбнётся ледяной улыбочкой и скажет: «Маюри, моя любимая куколка!»

И схватит меня, а потом задушит, чтобы я стал по-настоящему неподвижным.

Будет душить медленно-медленно, бездумно-долго, улыбаясь такой очаровательной улыбкой на белом лице, осыпая меня снегом белоснежно-серебристых волос — мне говорят, что у меня такая же милая улыбка, как у матушки, а волосы такие же прекрасные, словно снег или покрытая платиной седина.

… В доме я боюсь не только зеркал и фарфоровых кукол.

Я не люблю, когда к нам приходит помощница отца в клинике — Харука Ёдзи со своим сыном.

Я всегда инстинктивно недолюбливал эту странную женщину с глубокими чёрными глазами, в которых сложно отличить зрачок от радужки. Она наполовину японка, и от матери, испанки, ей достались слишком густые брови и жгуче-чёрные глаза и волосы.

Да, она очень красивая, яркая, экзотичная. У неё хрупкие черты лица и точёная фигура, но я испытываю к ней только лишь отвращение.

А особенно ненавижу её сына, Йоширо.

У него такие же чёрные волосы, как и у неё, но глаза зелёные, что делает его в остальном вполне японские черты лица особенно странными.

Совсем недавно отец заявил, что его помощница теперь будет жить с нами, так как за моей мамой нужен постоянный уход. И ещё я узнал, что Йоширо… мой сводный брат.

Значит, мой отец долгое время обманывал маму… и меня.

Кажется, моей матери было всё равно — она безучастно приняла эту новость и совсем не впала в безумие, как многие ожидали. Возможно, она инстинктивно боялась Харуки. Та уже несколько раз укрощала её и с неженской силой сражалась с ней, швыряла на пол и заламывала руки — до боли. Я знаю, что ей всегда нравится, когда моя мама кричит!

А затем она вкалывала ей лекарство, глядя на меня с усмешкой превосходства.

Я боюсь и ненавижу своего сводного брата — у него странный оттенок волос, он иногда кажется мне каким-то зеленоватым, словно мой брат — утопленник, натянувший чужую кожу, которая тоже отливает трупной зеленью. А его глаза по-настоящему зелёные, словно у демона.

Я боюсь спать, потому что во сне вижу демонов, которые выбираются за пределы пентаграммы и разрывают меня на части, или мне кажется, что брат спрятался под кроватью с острым ножом, или мать скрывается в шкафу, прижимая к себе одну из своих фарфоровых кукол, которая подначивает её убить меня.