— Что ж, мы приостановим казнь! Но это только продлит ее! Как только вы произведете на свет своих детей, в ту же минуту отправитесь на виселицу! — он улыбнулся, ему понравилась собственная мысль. — Вы умрете, наблюдая, как ваших пиратских ублюдков принимают в приют.

Несколько дней внимание всей Ямайки, да и, пожалуй, всего Карибского моря, было приковано к Анне и Мэри.

Полчища добропорядочных дам с лучшими намерениями тянулись к их камере, предлагая утешение их душам и свежие фрукты. Анну возмущало вторжение в ее внутренний мир, но фрукты она принимала с удовольствием, так как тюремная пища была слишком скудной, а Мэри уже лихорадило, и она все чаще жаловалась на беспокоящий ее кашель.

Однажды Анна взглянула на дверь своей камеры и увидела морщинистое лицо пожилой дамы, с любопытством рассматривающей ее. В отличие от большинства визитеров, эта женщина была не слишком хорошо одета. Было заметно, что в прошлом она познала лишения и нужду. Анна осторожно посмотрела на нее, но ничего не сказала.

Наконец, женщина заговорила:

— Так вот ты какая, Анна Кормак. Точь-в-точь, как говорили.

Анна вскочила и подошла к двери, внимательно разглядывая женщину. Она напрягла память, но это не помогло. Лицо было ей знакомо, но она не помнила, кому оно принадлежит.

Незнакомка нежно улыбнулась:

— Я бы тоже тебя не узнала, девочка. На нас обеих время оставило свой отпечаток. Я — миссис Дарси. Я была подругой твоей покойной матери. Мои дочери и я как-то гостили в вашем доме. Сто лет прошло. Припоминаешь?

У Анны перехватило дыхание. Она вспомнила, как в тот день изо всех сил старалась быть снисходительной к Рэчел Дарси и ее сестрам — они, кажется, были кузинами. А Фалли сидела в углу и подбадривала ее. Она усмехнулась про себя. Насколько же снисходительной она выглядит сейчас?

— Да, конечно, я вас помню, миссис Дарси. Здесь очень плохой свет. Что вы делаете здесь, на Ямайке?

Миссис Дарси ответила ей-так же безмятежно, как если бы они опять сидели за столом в доме Кормаков.

— О, когда умер мистер Дарси, мы продали дом на Бродстрит, а Рэчел переехала в Кингстон. Ты слышала? Замечательный человек, с положением, у него плантация на севере Фритауна, Конрад Гроувз. Ты должно быть, слышала о ее удачном браке?

Анна улыбнулась:

— Да, мадам, конечно. Я что-то слышала об этом, — хотя, конечно же, Анна даже ни разу не вспомнила про Рэчел за эти пять лет. «Ее сердце, видимо, исстрадалось, если она так постарела», — думала Анна, разглядывая пожилую даму.

— Да, конечно, — продолжала миссис Дарси, — Рэчел всегда хотела, чтобы я переехала к ней, и после того, как ее сестра тоже вышла замуж, я не смогла больше отказываться. Но мне нравится жить в провинции.

Анна улыбнулась, ожидая неизбежного вопроса и он прозвучал

— А как ты, бедняжка? Это правда что о тебе говорят?

Анне ужасно захотелось, чтобы она ушла.

— Да, мадам, это правда.

Вдова Дарси раскудахталась, как будто Анна толь-ко-что сообщила, что порвалось ее лучшее платье. Она протянула ей небольшой сверток через решетку.

— Посмотри, девочка, что я тебе принесла она бессмысленно улыбнулась, — для тебя и твоего малыша. Это самое малое, что я могу сделать для твоей матери, упокой, Господи, ее душу.

Анна ошарашенно посмотрела на сверток в своих руках. Эта женщина ехала к ней из Кингстона чтобы передать ей клубок шерсти и спицы. Как она пронесла их мимо охранников, Анна не могла понять. Может вдова Дарси и не была так глупа как казалась. Тем не менее, когда она протягивала Анне узелок, ее лицо оставалось простодушным, как у ребенка, она ничем не выказала, что только что передала потенциальное орудие для побега.

— Спасибо, — усмехнулась Анна Это поможет мне скоротать время

— Конечно, девочка. А я каждую ночь буду молиться за спасение твоей души, — она собралась уходить. Может, ты хочешь что-нибудь передать Рэчел?

Анна чуть было громко не рассмеялась.

— Да, конечно. Передайте что я очень рада за нее и желаю ей всего самого наилучшего.

Вдова просияла. Ее поездка не была напрасной.

— Ты — как твоя мать. Сама доброта. Я передам Рэчел твои пожелания, дитя мое, — и нетвердой походкой она пошла по коридору.

На следующий день, когда пришел Майкл его пускали к ней раз в неделю — она показала ему подарок вдовы.

— Анна, ты не должна думать об этом сейчас, — предостерег он.

— О, Майкл, — простонала Анна, — я не могу думать ни о чем другом, кроме побега. Будь у меня пистолет, я бы, не моргнув глазом, перестреляла всех стражников, да еще полгорода.

— Я знаю, — спокойно произнес Майкл, — и я не виню тебя. Но у нас в запасе шесть месяцев, чтобы выпросить для тебя помилование. Многое может случиться за это время, Анна. А помилование означает свободу — и не только для тебя, но и для нашего ребенка тоже. Если можешь, доверься мне. Разреши мне ходатайствовать о твоем освобождении, пока это не станет совсем уже бесполезной затеей.

Ее сердце сжалось. Он не мог знать, какое это для нее мучение, находиться здесь, в тюрьме, для нее, которая уже много лет ничего другого не знала, кроме свободы.

По ночам ей снилось море и ветер, а просыпаясь, она видела, что находится в зловонной, прокисшей дыре. Ее единственной собеседницей была Мэри, которая кашляла почти всю ночь, а потом сидела тихо, как монахиня, — уставясь в крошечное окошечко. Она не могла заставить Майкла почувствовать ту безнадежность, которую чувствовала сама, ее страх, что ребенок умрет, приблизив тем самым и ее смерть, или, что он будет жить, а ее ждет мучительная смерть, и она никогда не узнает, что с ним будет дальше. Но сейчас она надеялась только на себя и Майкла. Женщина решила довериться ему до конца. А дальше, будь что будет — или она будет спасена или умрет.

— Да, Майкл. Я буду ждать столько, сколько нужно.

Он нежно ее поцеловал, насколько позволила это сделать решетка, и ушел до следующей недели.

Утром Анна не на шутку испугалась, почувствовав, что Мэри серьезно больна. Она не поднялась со своей скамейке, а когда Анна, став перед ней на колени, потрогала ее лоб, то обнаружила, что она вся горит.

— Охрана! — закричала женщина и заколотила в тяжелую дверь. — Воды! И доктора, немедленно!

Прошел целый час, прежде чем она дождалась ответа. Стражник принес свежей воды и сообщил, что доктор не сможет придти до вечера. Анна бродила по камере, ругая себя за то, что так поздно распознала что Мэри больна Она часто за последнюю неделю слышала от подруги жалобы на головную боль, по ночам ту знобило, а накануне она отказалась от пищи. Но Анна, привыкшая к ее молчанию не обратила на это внимания и ничего не спросила. Сейчас Мэри была смертельно бледна, на лбу выступил пот она корчилась от боли.

Весь день Анна хлопотала над больной — смачивала лоб водой, массировала руки, негодуя на собственное бессилие. Она постоянно требовала воды часто ставила Мэри компрессы, надеясь таким способом сбить лихорадку. Анна ругала себя за то, что плохо слушала Фалли, когда та рассказывала о лихорадке и не знала что еще можно сделать. Один раз Мэри приоткрыла глаза и слабо улыбнулась Анне

— Не пугайся, Анна, просто мой ребенок просится на свет.

— Ты думаешь, это роды, Мэри? — Анна широко раскрыла глаза, так как знала, что еще слишком рано.

— Да, на рассвете началось.

— Но, Мэри, ведь еще — она замолчала, понимая что не стоит ее тревожить Живот Мэри еле-еле шевелился, и ничто не указывало на то, что роды начались. Воды не отошли, схваток не было.

— Я помогу тебе, девочка, — как могла уверенно сказала Анна. — Доктор скоро придет, а пока я о тебе позабочусь.

Мэри умиротворенно закрыла глаза.

Анна в панике обдумывала происходящее. Когда у нее начались роды, она могла двигаться, и не помнила, чтобы ее так лихорадило. Женщина старалась припомнить детали, но все мысли в голове перепутались.

Через несколько часов Мэри снова пришла в себя, на этот раз она бредила. Она назвала Анну «Том» и потребовала еще пороха для какого-то призрачного сражения. Еще мгновение она сражалась, ее руки комкали промокшую одежду Анны, потом губы сложились в какую-то смущенную улыбку и она стихла.