– Ну вот, я же говорил, – вновь встрял парнишка, задержав на какое-то время часть группы, – развлекательное телевидение! Низкопробный юмор – отдушина для зомбированной публики! Ржать можно над всем! За этим ржанием не слышно стонов! А скоро и над стонами будут смеяться! Деградация! Пришли от ГУЛАГа до Аншлага!..
– Деградация везде, – согласился я, – это общемировая тенденция. Кризис ведь тоже глобален. На каждого их «Бората» мы отвечаем двумя «Самыми лучшими фильмами», а за каждую картину жестяной банки Энди Уорхолла, обильно орошенную мочой его любовников, наш Никас Сафронов нарисует целых два портрета собственными испражнениями, а русский клон Терри Роджера выдаст очередную фотографию за живопись… Ладно, тебе разрешаю работать по индивидуальной программе. Придумай что-нибудь свое вместо того, чтобы походя лягать чужие победы. Создай то, что покажется тебе полезным… А мы обсудим твой шедевр публично. Ищи аргументы, чтобы защититься. Готовься к экзекуции. Пенять потом будешь только на себя. Возможно, твоя идея сделает тебя знаменитым быстрее, чем прославился абсурдный «Летающий цирк Монти Пайтона», предтеча «Камеди клаба», где на десять сортирных скетчей все же найдется один убойный номер. Кстати, совет, ребята… Творить сподручнее в одиночку! Если, конечно, среди вас нет Ильфа и Петрова. На своем опыте знаю. Это королю нужна свита, а автору требуется уединение.
– А если автор – сам король? – Этот вопрос прозвучал из других уст, очерченных татуированным контуром соблазнительных губ. Брюнетка задержалась в конференц-зале, облокотившись на кафедру и пронзив меня нахальным взглядом.
– Автор должен быть голодным, – ответил я и уставился на загорелые ножки. Предварительно я оглядел помещение. На первый взгляд, в нем никого не было – ребята разошлись. Шкаф-купе, где на плечиках висело мое кашемировое пальто, был последним объектом, на котором я сосредоточил внимание. На двери было зеркало – непреложный атрибут для артистов, телеведущих и нарциссов.
– Голод бывает разным, – показала всю свою информированность красотка, не забыв продемонстрировать свои прелести неловким, но отрепетированным наклоном вперед. Вырез на топике пересекала ложбинка, указывающая на твердый второй размер. Юная леди была уверена в несокрушимой силе своего обаяния. Развенчание мифов и крушение идолов – моя специальность…
– Если ты окажешься в моей коллекции – обещаю только секс без любви. – Я беспардонно огорошил маленькую пиранью. – Здоровый, спортивный, приятный, быстрый или медленный – в зависимости от настроения. Лучше после еды, чтобы не отвлекаться. Если же ты рассматриваешь меня как спонсора или локомотив – это заблуждение. У меня нет денег, телепродюсеры и медиамагнаты на дух меня не переносят – у них сложился стереотип, что я слишком независим, несговорчив, а следовательно, опасен. Наверное, потому что не так молод. У меня даже свиты нет, да что там – агент сбежал – явный признак упадка. Свяжешься с явным аутсайдером – не сделаешь карьеры. Неудачники в списке твоих поклонников сделают тебя в глазах потенциальных спонсоров дешевкой. Или я нравлюсь тебе настолько, что ты готова рожать? Обещаю быть идеальным мужем, не тусоваться по ночам и сидеть дома. Это ли не счастье – быть счастливым у себя дома! Надеюсь, и ты устала от тусовок?
Я не дождался ответа, моя собеседница удалилась сразу после слова «рожать». Остальной спич я толкал в пустоту. Хотя… Я проследовал к шкафу-купе. Мне было интересно, ошибся я или нет, предположив, что там кто-то прячется.
Подойдя к нему, я посмотрел на себя в зеркало. Увиденное меня не поразило. Эти морщины у глаз, испещренные капиллярами белки, прямой, длинноватый нос и впалые щеки я уже видел. Меня радовало, что я не толстел. Однако это не являлось итогом продуманных восточных диет, это было результатом перманентной нервотрепки. У человека неподготовленного это постоянное истязание и нагромождение задач вызывало гнев. Я же наверняка знал, что прав Лев Толстой, определивший истинную силу человека. Она не в порывах, а в нерушимом спокойствии. Оттого не страшила меня моя седина, она мне шла, учитывая, что распределялась по всей голове равномерно, словно выкладывалась перышками, отщипанными с моих утраченных крыльев.
Незначительным усилием я сдвинул дверь вправо и почти не удивился, обнаружив в шкафу своего недавнего оппонента.
– Причина, по которой ты оказался здесь, может быть только одна – девушка. Кивни, если я прав.
Он кивнул.
– Мы никогда не задумываемся, что убивать свое время – все равно что ликвидировать себя по частям…
Парень смотрел на меня с тотальной ненавистью, но не вылез из шкафа, позволив мне расширить горизонты своей безудержной мысли.
– Если ты готов тратить свое время на тусовщицу, надо привыкать к режиму совы. Это значит – света белого тебе не видеть. Правда, тусоваться тебе придется лишь рядом с предметом своего обожания, ибо она будет тебя стесняться, читай – сторониться, ведь у тебя нет «Мерседеса». У тебя ведь нет «Мерседеса»? – уточнил я.
Парень отрицательно помахал головой.
– Ну, не переживай, когда она будет сидеть в салоне «Мерседеса», а мимо будет проезжать белый «Бентли Континенталь», она, возможно, свернет себе голову и останется лишь в твоих воспоминаниях.
Парень вышел из шкафа и попятился в сторону выхода из аудитории, сначала медленно, потом ускоренным шагом. Перед тем как захлопнуть за собой дверь, он бросил в мой адрес пару нелицеприятных эпитетов, обернув в них сообщение о том, что оставляет курсы:
– Лицемерные уроды! Фальшивые проповедники! Читаете мораль, а сами живете этой жизнью! У вас же все за бабки! Ради статуса и эфира вы готовы податься в говномесы! Трусливые, лживые и надменные! Прячете свои скабрезные мыслишки за своей эрудицией. Это не я, а ты в шкафу, – перешел он на «ты» в запале. – В ящике! И за то, чтобы в нем сидеть, ты заплатишь любую цену! И запомни, – бросил он напоследок, – я в своем шкафу сидел по собственной воле, в свое свободное время! Мне там нравилось! У меня есть мое свободное время, оно должно быть у свободного человека. И лучше я проведу его в шкафу, чем уставившись в телевизор, откуда будет толкать туфту умник вроде тебя! А ты в своем ящике будешь сидеть по чужой воле, по воле своего суфлера! Я был у тебя на паре в последний раз! У цензора большему научишься! Скажешь, его нет?! Есть! Даже если он у тебя в голове! – Тут он постучал пальцем по лбу, добавив: – Страх – твой цензор!
Дверь захлопнулась, и я долго стоял перед шкафом, прежде чем снять с плечиков свое пальто. Парню палец в рот не клади. По сути он поставил меня на место, опустил с небес на землю, сбил корону!
Возможно, я был слишком категоричен в своей оценке нынешних девиц, и именно это обидело моего «штатного» критика. Меня оправдывал только мой не слишком удачный семейный опыт, который превратил последнего романтика в новоиспеченного прагматика.
В любой красотке я видел потенциальную стрекозу. Если честно, я так и называл их, правда, по-английски – dragonflys[2]. Кто они, как не честолюбивые летающие драконы?! Я даже раскладывал это слово на части – drag on fly… Мои фривольные эксперименты с английским почему-то навевали перевести это словосочетание так – «оттянись на мухе». Иногда я производил замену слова drag на drug, чтобы притянуть за уши еще один убийственный и весьма актуальный в ночных клубах перевод – «колесо» (в смысле, наркотик) и «ты на мухе». Однако на самом деле drag означало «бремя», а drag on являлось глаголом «тянуться». Но переводить все правильно мне не хотелось. Я не был женоненавистником. Напротив. Я всего лишь разочаровался!
Это произошло не сразу, а лишь после того, как моя благоверная сперва изменила мне с моим приятелем, потом изменила моему приятелю с его приятелем, далее – его приятелю с приятельницей моего приятеля и в довершение прихватила в охапку ребенка вместе с накопленными исключительно мной сбережениями и отчалила в Иран с депортированным персом, у коего имелся богатый папа. Оттуда она сбежала так же быстро, как от меня, разведав, что с папой перса завести интрижку не получится хотя бы потому, что он неожиданно оказался убитым, а его наследство – поделенным не в пользу недоросля… Вся эта чехарда убедила меня в постулате, высказанном сыном Богдана Хмельницкого, зарубившего свою приемную мать, ту, что наставила рога грозе польской шляхты и татарского хана. В пылу своей ненависти сын гетмана произнес почти сакральное: «Есть на свете жены, которые могут чтить даже мертвых мужей, а есть такие, которые позорят живых!»
