— Вивэ валеквэ — живи и будь здоров! Лагута!

— Секунду, — попросил Соломатин и подбежал к двери.

Некрылов.

— Привет. Спим? — он откровенно заглянул за спину Бориса, желая узнать, с кем провел ночь оперативник.

— Спим, — подтвердил Борис и, догадавшись, кого боялся застать здесь «наружник», добавил: — Я — тут, Катя — в соседнем номере.

Некрылов стушевался:

— А мы только прилетели. Дай, думаю, позабочусь о товарищах, поработаю будильником.

— Поработал. Спасибо за заботу. Извини, — не стал слушать дальнейшие оправдания Соломатин и вернулся к телефону.

— Тогда Екатерину будить не стану. — Женя затворил дверь.

— Привет. С приездом, — поздоровался в трубку Борис.

— Проверка приходила? — угадал причину перерыва в разговоре майор. — Я на всякий случай звякнул…

— Спасибо. Все нормально, — поблагодарил за мужскую солидарность капитан.

— А куда Моряшина спрятали? Мы что-то в списках его не нашли.

— Догоняет. В самолете ЧП случилось.

— С ним?

— Нет-нет, девочку в Свердловске, то бишь в Екатеринбурге снимали, кровь потребовалась. А кроме как у Моряшина, сам понимаешь…

— Я, к тебе поднимусь, мы этажом ниже.

— Давай.

Посмотрел на стену, за которой спала Катя. Не обязан был держать ответ перед «наружниками», тем более Некрыловым, сунувшим свой нос в его постель. Но, наверное, было бы неприятно, окажись они в этой ситуации с Катей. А она, значит, имела в виду Некрылова, когда говорила о сложностях во взаимоотношениях в смене. Тогда выходит, что вчерашняя размолвка случилась во благо? Дурость сошла за удачу? Ему-то что, он играет в чужой команде, а вот Катя…

— Привет, — еще раз поздоровался майор, входя в номер. — Часы уже перевели, поэтому начинаем жить по местному времени. Завтракаете где?

— Наверстываем на обеде.

— Отменяю. Язвы, гастриты — первые бутербродные спутники «наружки», поэтому если есть возможность перехватить горячего — лучше пораньше встать. Как Ракитина?

— Зацепилась за адрес. Хотела сегодня выставиться в пост.

— Отлично.

— Сам чего? Привет Питеру передал?

— Передал, — Лагута замер. Затем опустился в кресло. «Женщина», — просчитал Борис. А ради кого еще «семерочник» оставит объект?

Майору, несомненно, хотелось поделиться впечатлениями о поездке, и если перед своими раскрыться он постеснялся, то Борис оказался как нельзя кстати. Поэтому, хотя капитан и не настаивал на отчете, Лагута сам заговорил о командировке:

— Повод скорбный. Пятая годовщина смерти очень хорошего человека.

Встал, прошел к окну. Прислонился лбом к стеклу. Вначале холодное, оно постепенно нагрелось и уже не отрезвляло. А взгляд зацепился за Енисей, за привалившийся к пирсу после ночного кутежа катер-бар. Все это невольно оказалось значимым для майора, и он отвернулся.

— Я раньше в Питере служил, курировал порт и Пулково. Однажды удалось уговорить работать на нас одну портовую пугану. Как ни странно, не за деньги, нет. Она прекрасно понимала, чем занимается и зачем мне потребовались ее услуги. Два года была ценнейшим агентом. Собственно, на ее данных я и в Москву въехал.

— А… потом? — чувствуя, что замолчавшему майору трудно продолжать рассказ, подтолкнул его к дальнейшей исповеди Борис. В горе выговориться — и водку не надо пить.

— А потом? Потом я в Москву на учебу, а ее передал своему сменщику. Как вещь — по описи…

Воспоминания были более чем неприятные, и майор вновь замолчал, в одиночку переживая момент, который неизвестно пока каким образом оказался роковым для девушки.

— Я к ней всегда только на «вы» и только с просьбами. Никаких приказов, все на уважении. А тот… Тот сразу: «Будешь таскать мне То, что носила в подоле моему предшественнику». А Галя тихо так, я знаю, что тихо: «Со мной, пожалуйста, на «вы» и без пошлятины». Взрыв эмоций, конечно, презрение: «Да кто ты такая? Портовая проститутка! Что прикажу, то и станешь делать. С кем прикажу, с тем и переспишь. Или сам за борт выброшу». Награда за все. Он ушел, а она… она повесилась.

— Зачем? — непроизвольно вырвалось у Бориса.

— С тех пор ношу вину в душе, — закончил грустный рассказ майор. — И где бы ни был, в день смерти приезжаю на ее могилу. Такова истинная причина моей задержки. Ты уж извини.

— Какой разговор!

— Поэтому я и говорю, что мы, мужики, недооцениваем женщин. Ни в чем. Ни в патриотизме, ни в ранимости. Нам порой только тело интересно, а в нем ведь — душа.

Борис невольно посмотрел на стену. За ней кровать и — Катя…

— Надо Кате позвонить, сказать, что вы прилетели, — потянулся Борис к телефону. — Она очень ждала вас. Обрадуется.

Но Лагута задержал диск:

— Пусть поспит. Пока расселимся, приведем себя в порядок — ей лишние полчаса не помешают. А завтракать к нам в номер. Я позвоню.

— Идет.

Однако едва за майором закрылась дверь, вновь взялся за телефон. Лагута ездил за сотни километров на могилу той, перед кем считал себя виноватым, а тут живешь в соседнем номере…

— Катя? Доброе утро.

И сразу, не давая ей ничего ответить, покаялся:

— Я вчера вел себя некрасиво и недостойно. Прости. Ты… ты мне очень нравишься.

Катя молчала долго, очень долго. И все это время Борис сидел затаив дыхание.

— Я ждала твоего звонка. Но — вчера. Очень ждала.

И гудки. Не прощен.

Он дотянулся ладонью до стены, погладил ее. То ли послышалось, то ли потому, что хотелось услышать, но с той стороны раздался легонький стук. Торопливо стукнул в ответ, но повтора, как ни вслушивался, не дождался. Надо было звонить вчера. И плевать сегодня на Некрылова…

Пост установили в заброшенном полуподвале. Из мутного, заляпанного чуть ли не конницей Колчака окошка кое-как просматривался подъезд, в котором вчера исчезла заинтересовавшая Катю девица. Причина достаточно веская, чтобы Ракитиной самой вести основное наблюдение.

Лагута, кое-что начинающий понимать во взаимоотношениях своих подчиненных, вместе с ней на пост определил Юру Вентилятора. Некрылов внешне никак не отреагировал на подобное распределение, а накупившему в аэропорту местных газет Белому вообще было безразлично, где их читать — с Ракитиной или в оперативной машине, уже выбитой Лагутой у местного руководства под мероприятие.

Вентилятор, чертыхаясь и призывая «Гринпис» начать борьбу за экологию с очистки подвалов, притащил откуда-то стол, водрузил на него колченогий табурет, смахнул пыль и пригласил на трон Катю:

— Ваше место, мадам.

На этом мужская галантность закончилась: сам бы сел, но девушку видела только ты, тебе и высматривать ее. Здесь как; повезет: можно прождать лишь утренние часы, если объект ходит на работу. А вдруг она из тех, кто выползает из дома только в сумерках?

Кате ничего не оставалось, как пропеть очередное творение Белого и занять причитающееся ей место.

— Я пока немного приберусь, — ввиду отсутствия нард Юра занялся вторым своим любимым занятием.

— Но то, что пыль поднимается вверх, ты, конечно, знаешь, — напомнила Катя о своем подпотолковом положении. Закурила.

— Куда, матушка, без нее, — отозвался Вентилятор. — Это наши сотоварищи ошалевают от свежего воздуха, а мы… Хорошо, что крыс нет. А то бы они от дыма и пыли задохнулись здесь. Не, в машине лучше…

Лагута, Некрылов, Белый и подоспевший прямо перед выездом бледный, обцелованный Катей и потому счастливый Моряшин убивали время в новенькой «ладе» через квартал от адреса.

— Ты отключись от всего и спи, — приказным тоном посоветовал Косте майор. — И вообще, топал бы в гостиницу. Тебе нужно элементарно восстановиться.

— Да подумаешь, на полтора литра похудел, — отмахнулся стоически тот, но совета послушался и прислонил голову к стеклу дверцы.

Несмотря на гоношистость, выглядел Костя утомленно: дважды сдать кровь — это здоровья и сил не прибавляет. Ему бы в самом деле отлежаться, но какой мог быть сон, если Катя радовалась его приезду столь искренне и бурно. Лагута, латинский пень с глазами, мог бы отправить в подземелье с Ракитиной его. Единственная отрада, что с ней лысый Вентилятор, а не лощеный Некрылов.