А это еще лучше. Приходя к женщине, имеешь больше возможностей для маневров, потому что не себя запер в собственных стенах…

Катя и в самом деле сидела на кровати в теплой кофте, укрывшись одеялом. Но, кажется, как без юбки, так и без спортивных брюк. Борис отметил это сразу, когда она машинально подоткнула с боков покрывало, чтобы ненароком не оголить ноги. Значит, чай в постель…

Ногой подвинув журнальный столик к кровати, Борис попытался выставить на него то, что принес в охапке. Катя потянулась, принялась помогать. Одеяло все-таки сбилось, и капитан удостоверился, что его предположения оказались верны: ни платья, ни спорткостюма. Мелькнувшее белое пятнышко должно было взволновать, но он, наоборот, успокоился, словно решил трудную задачу и тут же забыл ее. А от таких мелочей, как белые мелькания, пусть Костя Моряшин балдеет…

— Все золото переворошил? — раскладывая припасы, поинтересовалась Катя.

— Его переворошишь! По данным геологов, в земной коре его сто миллиардов тонн, еще около десяти растворено в морях и океанах, — поделился только что прочитанным и взбудоражившим его воображение. — Представляешь, один Амур ежегодно вымывает и выбрасывает в Тихий океан не менее восьми с половиной тонн. А? Силища!

— Тут бы одного «Американца» найти, — более практично помечтала агентесса.

— Извини. Что у тебя? — запоздало поинтересовался капитан.

Кавалер, едрена вошь. Ему с Марковым просчитать все возможные комбинации с сокрытием налогов — не раз плюнуть, конечно, но и не высушить Байкал. А Катя одна…

— Дождалась адресата. Девица лет двадцати. По тому, как одета, нетрудно предположить, что состоит на содержании. Подвезли на машине, номер взять не успела. Утром нужно будет ставить пост.

— Моя помощь?

— Пока только в открывании бутылки.

— Всего-навсего?

— А что-то можешь еще?

— А что-то нужно?

Обменялись любезностями. Но в уколах прошел и сладостный миг приближения. Все угадываемо и узнаваемо — не дети. И именно потому, что не дети, что могут как приблизиться, так и вновь отойти на безопасное расстояние, игру не прекращали.

Соломатин отметил: Катя прекрасно управляет своими эмоциями. А он прежде всего товарищ и сослуживец, который должен ценить ее за профессионализм. Женственность ее запрятана в самые потайные уголки души потому, что время!! проводила не на балах и презентациях. Работа в «наружке» учила, заставляла и, в конце концов, сделала Катю незаметной, ничем не выделяющейся — ни одеждой, ни макияжем, ни прической, ни поведением. С юности она сознательно стремилась в середнячки, хотя имела шансы подняться выше многих. Довершило все долгое общение в замкнутом пространстве с узким кругом мужчин, где вынужденно затушевывалось разделение полов.

Тут скорее нужно удивляться, как после стольких лет в «наружке» Катя умудрилась еще остаться привлекательной и интересной. Может, как раз время менять профессию? Хотя — «шаг за полтора»… Вообще-то люди глупы. Готовы идти на все, лишь бы приблизить пенсию. Зачем? Чтобы, сидя на печи, вспоминать и жалеть молодость?

Капитан перехватил руку девушки и молча поцеловал ее. За ту самую женственность, которой позволено будет проявиться только на пенсии. За самоотверженность. За то, что рядом…

— Ты чего? — немного растерявшись, тихо спросила Катя. Почувствовала, что это не дежурный поцелуй и не начало любовной атаки. — Что?

— Ничего.

— Жалко, — ей в самом деле хотелось услышать хоть какое-то объяснение столь неожиданному порыву.

Борис угадал ее мысли, разозлился на себя. Но как исправить досадную небрежность, сразу не нашелся. Повторного поглаживания руки явно оказалось недостаточно, и он, отстранившись от стола, утонул в кресле. Издали уставился на девушку.

— Что? — вновь переспросила она. Машинально, словно готовилась к поцелую, кусочком хлеба промокнула остатки помады на губах.

— Если честно, сравнил тебя с одной знакомой.

— И что? Гожусь только, чтоб руку поцеловали?

— Дурочка ты, — искренне улыбнулся Борис, хотя еще несколько минут назад и не думал вести разговоры на эту щекотливую тему. Лучше нарезать колбасу, чем ронять неосторожные слова.

— Ах, дурочка, — ухватилась Катя, ничуть, однако, не обидевшись. Выхватывала из-под ножа колбасные кружочки и раскладывала на «французской салфетке» — листе стандартной бумаги. — И что ж это вы, товарищ капитан, с дурами-то общаетесь? Небось, сам такой же?

— Небось, — охотно согласился Борис.

— Ну слава богу, — театрально вздохнула девушка. — Если бы ты знал, какие они зануды, эти умные. Жуть. Все о себе да о себе. Поэтому мы, глупые, просто обязаны хоть что-то говорить о других. Жду тоста.

— А можно не о тебе?

Катя заинтригованно замерла с поднятым стаканом.

— Хочу выпить за вас всех. За вашу «наружку», о которой еще несколько дней назад не имел абсолютно никакого понятия. За те отношения, которые царят в вашей смене. За заботу, которую вы проявляете о каждом. Мне приятно это видеть, и я рад нежданному знакомству.

— Все-таки о себе, — быстро, вдогон прокомментировала Катя. А затем уже серьезно, чокаясь с ним, поблагодарила: — Спасибо. От всех ребят спасибо. Не все просто и гладко и у нас во взаимоотношениях, но все равно я не променяю «наружку» ни на что другое.

Умело опрокинула коньяк. Опять напрашивалось сравнение с Людой, но на этот раз Борис отмел его. Тост был искренним. Да и одеяло чертово вновь сбилось. Как не хотела Люда его отпускать…

Но и Катя не думала подпускать его к себе.

— Сиди-сиди, тебе там удобнее, — остановила она, когда капитан хотел встать — вроде размяться, но затем подсесть на кровать. — Вы все, мужики, такие быстрые? Я ведь уже как-то сказала, когда ко мне можно.

Рано, поспешил. Но — тут как судьба. Может статься, что; теперь навсегда окажется поздно. Вжик — и комета пролетела:; ни тепла, ни света — одни магнитные колебания. А в общем, даже хорошо, что Катя так резко остановила его: не нужно разрываться между двумя женщинами. И чтобы все выглядело понятно и пристойно, разговор отныне — только о работе.

— Завтра Лагута подъедет, станет полегче. И повеселей. В ответ на его сухой тон она прислонилась к стене и вновь, вспомнила про одеяло.

— Будем допивать или оставим на завтра? — нарушив долгое молчание, поинтересовался Борис. И, презирая себя, тем; не менее подчеркнуто чуть-чуть приподнялся с кресла — только для того, чтобы услышать ответ:

— Лучше хватит.

— Помочь убрать?

— Я сама, спасибо.

— Прогуляться перед сном не думаешь?

— Я нагулялась. Завтра опять нагуляюсь. — И с вызовом: — Я звезда еще та, я с детства гульванила. Уставать стала. Не видно? А тебе хорошей прогулки. До свидания.

Направляясь к двери, он робко сказал:

— Станет скучно, стучи или звони.

— Станет скучно, стучи или звони, — эхом повторила Катя.

Все закономерно: мужчине непростительно вставать раньше, чем это будет позволено женщиной.

— До завтра, — уже как гость, обязанный из приличия раскланяться у порога, проговорил капитан.

Катя только кивнула, не тронувшись с места.

Но лишь щелкнул замок в осторожно закрываемой двери, отбросила одеяло, резко встала. Столик перегородил номер, ей достался пятачок у окна, и она распорядилась всем, что попало под руку — включила телевизор, открыла форточку, задернула штору. Следующим по кругу оказался столик, и она налила себе коньяка, залпом, не задумываясь, выпила. Круг замкнулся, и девушка упала на кровать. Теперь ни от кого не нужно прикрываться. Ни от кого отбиваться.

Тоненько, для себя, безысходно заплакала.

Стук в дверь и телефонный звонок раздались одновременно. Борис, проворочавшийся в раздумьях и уснувший только под утро, спросонья не сразу и сообразил, что подбросило его в кровати. Но звонок и стук вновь прозвучали вместе, и он решил — Катя. «Стучи или звони».

Но как она может это делать одновременно?

— Сейчас, минуту! — крикнул он и поднял трубку: — Слушаю.