Остап не понял, что значило «при Кондратьеве», но я не стал рассказывать подробности сегодняшнего утра и вернулся на свое место у иллюминатора. Может быть, этот офицер из ФСО – нормальный спец, приданный нам в помощь, а многие непонятки нужно объяснить новым стилем нового руководства. Во всяком случае, в ближайшие часы все должно было определиться.

Самолет занял нужный эшелон и теперь молотил лопастями разреженный воздух на высоте девять тысяч километров. Под нами проплывал юг России. Каждый из нас занимался своим делом. Мое любимое дело во время вынужденного безделья – это толочь воду в ступе. Скверная привычка, но избавиться от нее я не в силах. Вот сижу, уставившись в одну точку, и жонглирую обрывками мыслей:

«Без оружия я чувствую себя неуютно…»

«Что-то я волнуюсь за Милу…»

«До Афгана пять часов лету. Десантироваться будем в полной темноте…»

«В полной темноте, без сигнальных средств и радиостанций…»

Последняя мысль вынудила меня вскочить на ноги.

– У кого есть зажигалка? – спросил я у своих ребят.

Никто из них не курил, никому из них, судя по внешнему виду, не дали толком собраться. Вероятность наличия у кого-нибудь зажигалки была равна нулю.

– Командир, – со свойственной ему обстоятельностью ответил за всех Удалой, рассматривая свои руки с тонкими и длинными, как у пианиста, пальцами. – Мы уже об этом перетерли. И я предлагаю следующее: Смола, как самый шустрый из нас, будет добывать огонь при помощи трения двух сухих палочек. Остап, как самый хладнокровный, будет собирать омерзительные личинки светлячка афганского обыкновенного, иными словами Lucioli dushmanis vulgaris. Я, как обладатель самого тонкого музыкального слуха, буду прислушиваться к нашим шагам в потемках и координировать движение группы в одну точку. А этот…

До меня только теперь дошло, что весь этот длинный монолог был задуман Удалым для того, чтобы спровоцировать активное знакомство с офицером ФСО. Но вмешиваться я не стал, ребята свое дело знали хорошо.

– А этот… – Удалой повернулся к нашему новому коллеге и стал подыскивать подходящее ему прозвище. – Игорь Фролов, Игорь Фролов… Значит, будешь Фрол! Так ты, Фрол, как большой специалист по внешним и внутренним связям, будешь обозначать свое местоположение громким и пронзительным писком, имитирующим морзянку. Сигнал SOS знаешь как звучит? Три точки, три тире, три точки…

Фролов вскочил, сжал кулаки. Его лицо покрылось пунцовыми пятнами.

– Запомни, урка мокрушная! Я на уголовное погоняло не отзываюсь. И прошу обращаться ко мне по званию! В крайнем случае – гражданин начальник!

– Опаньки, – с оживленным интересом произнес Удалой, и глаза его заблестели от удовольствия. – Чувствую себя низменным червем. Но ситуация требует того, чтобы сказать пару умных слов. Сперва должен заметить, что прозвище – это вовсе не погоняло, как ты изволил выразиться. Это боевой псевдоним, упрощающий и маскирующий коммуникацию между бойцами группы во время выполнения ими боевого задания.

Во время этой легкой перепалки Остап демонстрировал полнейшее равнодушие к происходящему, а Смола вообще дремал. Но если для Остапа – могучего флегмата – подобная индифферентность была свойственной, то по обыкновению вспыльчивый, огненно-горячий Смола сейчас сам на себя не был похож.

– Так, например, мое прозвище Удалой, – как ни в чем не бывало, продолжал Удальцов, словно не замечая, как Фролов медленно заводит правую руку за отворот безрукавки. – Ты будешь смеяться, но такое оптимистическое прозвище мне дали в детдоме. А вот это – мой сослуживец Остап (плавное движение головой в сторону Остапенко), кавалер двух орденов Мужества, ордена «За военные заслуги» и медали «За отвагу». У него шесть ранений и две контузии, но это не мешает ему отжимать от груди сто семьдесят…

– Сто восемьдесят, – скромно поправил Остап.

– …сто восемьдесят килограмм и одним ударом кулака валить на землю быка.

Ладонь Фролова полностью ушла под отворот куртки. Не думает ли этот странный тип пугать нас пушкой?

– А это дремлет у окна сержант Смола, – продолжал Удалой. – Когда-то за его голову арабские наемники обещали миллион – я подчеркиваю! – миллион долларов! Он принимал участие в освобождении заложников на Дубровке и в Беслане, его пятнадцать раз отправляли на спецоперации, из которых обычные люди не возвращаются живыми. А Смола – не обычный. Только в прошлом году он лично доставил живьем в руки правосудия дюжину самых отмороженных террористов, маньяков и буйно помешанных. Есть совершенно достоверные сведения, что при упоминании имени Смолы у великого Усамы начинается тахикардия и повышенное потоотделение… Я ничего не напутал?

– По данным сайта Wikileaks, – со значением в голоcе поправил Остап, – у него начинается не тахикардия, а энурез и педикулез.

– И, наконец, наш командир – майор Власов по прозвищу Командир. – Удалой перевел насыщенный патриотизмом взгляд на меня. – Нам он позволяет называть себя просто командир. Но тебе, специалист по связи, я настоятельно рекомендую обращаться к нему на «вы» и «товарищ майор». Надеюсь, я понятно выразился?

Фролов расслабился, хотя его глаза все еще были мутными от недоверия.

– Ладно, – произнес он, опуская руку. – Договорились. Но и ко мне прошу обращаться по званию.

– По какому такому званию? – нахмурился Удалой. – А откуда нам знать, что у тебя есть звание? Ты не в форме. Начальство нам тебя не представляло. Удостоверение личности офицера ты нам не показывал. С такой же легкостью ты можешь назвать себя майором. Или контр-адмиралом.

– Вы тоже не представили мне ваших удостоверений, – парировал он.

– Согласен, – кивнул Удалой. – Но нас больше, и диктовать условия будем мы. Разве у тебя есть выбор?

– Есть, – ответил Фролов, сел на скамейку и крепко сложил руки на груди.

Идти на ответственную работу с группой, которая не слажена и не связана единой целью – это беда. Этот Фролов явно знал больше нас и был проинструктирован по-другому. Это было видно невооруженным глазом.

– Ладно, будем считать, что познакомились, – подвел я итог беседы и перевел взгляд на Фролова. – Что касается вас, товарищ капитан, то рекомендую вам безоговорочно выполнять все мои приказы и распоряжения. В противном случае вы рискуете остаться в одиночку посреди афганской пустыни без всяких шансов на помощь и поддержку. Выживать и добираться до России будете самостоятельно.

Фролов вдруг неожиданно приятно улыбнулся, глаза его потеплели.

– Запомните эти слова, майор. И повторите их, когда мы приземлимся.

Вот тут-то мне стало по-настоящему тревожно.

Было уже за полночь, когда из пилотской кабины вышел штурман и предупредил:

– Готовьтесь! Через десять минут будем над точкой выброски.

Первым, как это обычно, снаряжение на себя надел Смола, проверил все карабины, перетряхнул парашютную сумку и поднял на меня вопросительный взгляд.

– Командир, стропореза нет.

– Главное, чтобы парашют был, – за меня ответил Удалой и в самом деле проверил наличие в камере основного парашюта.

– Если кто-то собирается со мной шутки шутить… – едко процедил Смола, выразительно поглядывая на Фролова, и недвусмысленно врезал кулаком по перегородке. – Клянусь своим стволом, ему не поздоровится.

– Да не тряси ты тут своим стволом, – степенно заметил Остап, регулируя подвесную систему на своем могучем торсе. Лямки едва сходились. – Кто задумал про нас плохое, сам убьется об землю. Так уже не раз бывало.

Напялив на себя парашют и затянув лямки, я глянул в иллюминатор. Полная луна на звездном небе слепила глаза, но под крылом самолета клубились сплошные призрачно-серые облака. Значит, на земле будет полный мрак, свет луны не пробьется сквозь густую облачность. Я все еще не понимал, как мы будем искать друг друга. Кричать во все горло – крайний и самый дурной способ обозначить себя.