– Кое-кто хочет, чтобы я опоздал в Катынь, где меня ждут тысячи людей и десятки телекамер, – произнес он, с трудом сдерживая раздражение. – Не знаю, что там приключилось у русских, а наш самолет с журналистами благополучно приземлился, о чем меня недавно известили по телефону. Как же это возможно?

– Не знаю, – нахмурился Протасюк.

– Зато я кое-что знаю, – заявил Корчиньский с кислой миной. – Если я сяду в Москве и не попаду на церемонию, то это будет политическое унижение. – Он прищурился. – Может быть, русские диспетчеры намеренно сгущают краски? Может, это они нагоняют туман? Воображаемый туман! В таком случае, мы не должны поддаваться на провокации. – Заметив, что летчик нахмурился, президент сменил тон. – Впрочем, вы здесь, конечно, главный, и решение остается за вами. Я всего лишь пассажир. – Корчиньский развел руками. – Мне остается лишь подчиниться… как тогда в Тбилиси.

У Протасюка дернулся кадык. Намек был более чем прозрачный. Полтора года назад, в разгар российско-грузинского конфликта, пилот президента отказался сажать самолет в столице Грузии, ссылаясь на маршрут полета, утвержденный канцелярией. Он заявил, что в такой сложной политической обстановке не имеет права рисковать жизнями президентов Польши, Латвии, Литвы, Эстонии и Украины, спешивших выразить поддержку своему другу Михаилу Шахашвили. Стас Корчиньский тогда впал в настоящую истерику, и все же непокорный летчик приземлился в Азербайджане, за что был уволен из воздушного флота без права восстановления в должности.

Протасюку вовсе не хотелось поплатиться собственной карьерой и лишиться престижной работы. Положение у него было безвыходное, и все же он предпринял еще одну попытку.

– Итак, – произнес он, – если я правильно понял вас, пан президент, то, несмотря ни на что, вы приказываете мне садиться в Смоленске?

– Приказываю? – возмутился Корчиньский. – Предлагаю, пан летчик, всего лишь предлагаю. – Он обвел салон взглядом, призывая присутствующих в свидетели. – В мои полномочия не входит командование самолетами, хотя полномочия президента простираются далеко, очень далеко. – Его взгляд, устремленный на Протасюка, был чист и ясен, как у ребенка, сваливающего вину на другого. – Повторяю, решение за вами. Идите и выполняйте свой долг. Надеюсь, вы его правильно понимаете?

– Да, пан президент, – вздохнул Протасюк, кивнул и покинул салон.

В кабину он вошел с потемневшим лицом, на расспросы товарищей отвечал коротко, с их взглядами старался не встречаться.

– Значит, все же будем садиться в Смоленске, – озабоченно пробормотал второй пилот. – Не нравится мне это.

– А уж мне как не нравится! – воскликнул бортинженер, не снимая рук с рычагов управления двигателями. – Лучше бы мы обычных пассажиров возили, честное слово. С этими шишками сплошные проблемы. И вообще польской элите противопоказано путешествовать по воздуху, кто-то на нее порчу навел. Помните, как премьер Миллер до Варшавы недотянул? А наш командующий ВВС, самолет которого вошел в штопор на учениях? А потом все его подчиненные, что в 2008-м всмятку разбились под Щецином?

– Хватит болтать, и без тебя тошно, – оборвал бортинженера Протасюк. – Готовимся к посадке. – Он положил руки на штурвал. – Управление беру на себя. Следи за интерцепторами, инженер. Штурману поддерживать постоянную связь с землей. – Протасюк набрал полную грудь воздуха, как перед прыжком с парашютом, и закончил: – Передай диспетчеру, что мы заходим на посадку.

– Но…

– Мы заходим на посадку, черт подери!

Повинуясь штурвалу, «Ту-154» совершил плавный разворот и начал снижаться, стремительно проваливаясь сквозь слои облаков. Солнце исчезло. В просветах появилась земля, затянутая серой дымкой. Ландшафт был окрашен в унылые серые и бурые краски, словно желая усилить и без того тревожное состояние экипажа.

– Полагаю, вертикальная видимость внизу менее ста метров, – доложил второй пилот, вглядываясь в туманную кисею. – Горизонтальная менее тысячи или что-то около того. Молоко, сплошное молоко.

– Сообщи диспетчеру, что мы ориентируемся на радиокомпасы, – велел Протасюк штурману. – Пусть ведет. Вся надежда на него и на Господа Бога.

– На связь вышел руководитель полетами аэродрома «Северный» Павел Плюснин, – сообщил штурман. – Говорит, что, по данным Гидрометцентра, видимость от двухсот до пятисот метров. Требует личной связи с вами, пан командир.

Протасюк неохотно включил наушники. Плюснин тут же застрекотал кузнечиком:

– Ситуация чрезвычайная! Вы подвергаете опасности лиц государственного значения!

– Это они меня подвергают, пся крев! – рявкнул Протасюк, мешая польские и русские слова. – Сажусь по глиссаде. Полоса чистая?

– Чистая, – угрюмо подтвердил Плюснин. – А ты ее хоть видишь?

– Тут сам дьявол не разберет, что я вижу, а чего нет.

Мокрый, как мышь, командир экипажа взялся за рукоятку на левом пульте. Послышалось сипение гидравлических механизмов. Из носового люка и гондол на крыльях вывалились шасси, придавая самолету сходство с гигантским насекомым, растопырившим лапы на лету. Трижды он проносился над аэродромом, всякий раз заходя на новый круг. При четвертом развороте лица пилотов в кабине блестели, словно окаченные водой.

– Почему не докладываете наземной службе параметры приземления самолета? – надрывался Плюснин на далекой земле.

– Не до цифр мне! – проорал Протасюк в ответ, облизывая соленые от пота губы.

– Вы же сейчас угробитесь, мать вашу! Переводите машину в горизонтальный полет и уходите, уходите!

В этот момент в кабину ввалился главком ВВС Анджей Бласик.

– Они настаивают, чтобы мы улетели, – сказал ему второй пилот, утирая лицо рукавом.

– Русские всегда на чем-то настаивают, – отмахнулся Бласик. – Да только не то время, чтобы диктовать условия великой Польше.

Потянув носом, Протасюк уловил запах коньяка и мысленно обругал главнокомандующего последними словами. Вслух попросил:

– Постарались бы вы переубедить президента, пан Бласик. Приземляться в тумане все равно что по крыше ходить с завязанными глазами. Я ни за что не ручаюсь.

– А радиомаяки? – удивился главком.

– Это военный аэродром, а не гражданский. Ближний привод размещен в километре от полосы, и заходить на него приходится на опасной высоте. Руководство аэродрома приказывает нам следовать на запасной аэродром.

– Очень настоятельно приказывают, – поддержал командира бортинженер.

– Согласно нормам международного права, – отчеканил главком, – окончательное решение о посадке принимает экипаж, а указания военных диспетчеров для гражданских летчиков носят рекомендательный характер. Вы ведь гражданские летчики, верно?

Это была ирония. Как полагается, пилотировали президентский самолет военные летчики из элитного 36-го полка польских ВВС. Протасюк носил чин полковника, дорожил им и не собирался лишаться погон.

– Конечно, – буркнул он, заходя на посадку в четвертый раз.

С первой попытки минуло ровно одиннадцать минут, но командиру экипажа казалось, что он провел над русским аэродромом целую вечность. Включив систему «Катет», выводящую самолет на глиссадные маяки, он забыл, что они расположены вдали от посадочной полосы, и слишком рано сбросил высоту, а затем совершил еще одну ошибку. Последнюю. Роковую. Вглядываясь в туман, Протасюк принял боковые ограничительные огни за так называемый «световой ковер», отклонился влево и ахнул, сообразив, что происходит.

– Земля! – завопил второй пилот. – Вверх, командир, вверх!

– Преждевременное снижение! – выкрикнул голос в наушниках. – Преждевременное…

Попятившийся главком тоже что-то закричал и стал валиться на пол, лихорадочно хватаясь за что попало. Стряхнув его руку с плеча, Протасюк врубил форсаж и качнул самолет вправо, надеясь набрать высоту с разворота. Но было поздно. Зацепившись крылом за верхушку дерева, «Ту-154» врезался в лесополосу, круша ветки и теряя на лету листы сорванной обшивки. Сквозь хруст, треск и скрежет доносился многоголосый вой пассажиров, понявших, что самолет терпит крушение.