– Ах, Стасик мой, Стасик, – проговорил Мирослав, тяжело спускаясь по ступеням, – подвел ты меня, братик. Вместе бы мы опять украли луну, а без тебя…

Он осекся, увидев в холле секретаря, подтянутого молодого человека с породистым, слегка обрюзгшим лицом. Секретарь был непривычно бледен, а руки его, держащие конверт из белой бумаги, подрагивали.

Мирослав похолодел. Он хорошо знал, что могут таить в себе подобные конверты без обратного адреса.

– Опять? – спросил тоскливо Корчиньский.

В знак согласия секретарь наклонил голову.

– Они хотят добить меня окончательно, – воскликнул Мирослав Корчиньский, потрясая кулаком, будто был способен поколотить хоть кого-то. – Подлецы, негодяи, подонки! Они пытаются запугать меня. Рассчитывают на то, что я отрекусь от своих убеждений. Не бывать этому! – Не помня себя, Корчиньский порывисто сорвал с головы кепку и швырнул ее на пол, словно намереваясь растоптать ее. – Пусть подавятся своими пулями. – Смертельно побледневший, он заставил себя замереть на месте, снова и снова вонзая ногти в ладони. – Пуль сколько? Три?

– Как и в прошлый раз. – Секретарь, соглашаясь, наклонил голову. – Одна от автомата Калашникова, вторая – от спортивной винтовки, третья – от пистолета. Ну и письмо. Зачитать?

Корчиньский отмахнулся.

– Да знаю я, знаю. «Для твоей кошки, для твоей мамы, для тебя». Так?

– Да, – виновато подтвердил секретарь. – Но слегка в иной последовательности. На этот раз первой значится не кошка, а… э-э, пани Ядвига. – Помявшись, он спросил: – Передать конверт Службе безопасности?

– Чтобы завтра об этом опять раструбили все масс-медиа?

– И как же я должен поступить?

Корчиньский поднес к глазам ладони, на которых остались красные отметины ногтей.

– Уничтожь всю эту дрянь, Адам, – решил он, нервно потирая руки. – Письмо сожги. Только не вздумай бросать в камин патроны. Маме нужен покой, полный покой.

– В таком случае, – сказал секретарь, – я сегодня же утоплю их в Висле. И еще…

– Да? – поднял брови Корчиньский.

– На вашем месте я все же не стал бы игнорировать угрозы.

– А я на твоем месте не стал бы давать советы хозяину. Особенно когда тебя об этом никто не просит, Адам.

С этими словами Корчиньский покинул отчий дом.

По пути в Краков он взвешивал свои шансы поквитаться с шантажистами, с премьером, со спикером и, наконец, с русскими, которые при жизни боялись и ненавидели Стаса Корчиньского, а теперь рассыпались в любезностях перед его останками. Шансов было маловато, и это огорчало Мирослава. Еще больнее ранило его поведение краковцев, собравшихся возле Вавельского замка. Они, видите ли, протестовали против того, чтобы их президент был захоронен рядом с прахом польских королей, великих поэтов и славных воевод. Усевшись перед телевизором в гостиничном номере, Мирослав смотрел, как эти подонки скандируют свои оскорбительные лозунги и размахивают транспарантом с надписью «Братья Корчиньские, вы действительно достойны королевских почестей?»

«А разве нет? – раздраженно размышлял Мирослав. – Разве не мы возвеличили Польшу во всем мире и заставили считаться с нами всех остальных? Не мы ли сделали страну главным союзником Америки в Европе? Не наша ли партия решительно и последовательно пресекает претензии России на мировое господство? Если бы не мы, то система ПРО так и не была бы установлена в Польше. А что предлагают народу все эти подпевалы Кремля? Простить советскую агрессию в тридцать девятом? Забыть про Катынь? Позволить русским строить газопровод в обход нашей страны? Этого вы добиваетесь, неблагодарные собаки? Вот же действительно, пся крев, она и есть пся крев!»

Последней каплей, переполнившей чашу терпения Корчиньского, стало известие о том, что лидеры большинства стран отказались присутствовать на похоронах, ссылаясь на отмену авиарейсов из-за извержения исландского вулкана. Никто из них не счел нужным почтить память президента Польши. Даже изгой Михаил Шахашвили позволил себе отделаться письменными соболезнованиями, выставив вместо себя посла. Это было не просто унижение, это был откровенный плевок на могилу бывшего покровителя и благодетеля.

Кипя от злости, Корчиньский связался со своим советником Мареком Мышкевичем, ушедшим из большой политики после фиаско в Белоруссии. Там Марек негласно руководил операцией по свержению Лукашенко, но народного восстания в стиле оранжевой революции не получилось, а получился жалкий фарс, после чего карьера бывшего посла бесславно завершилась. Корчиньские не отказались от его услуг, однако не афишировали связи с Мышкевичем, используя его в качестве консультанта.

Мирославу нравился этот умный, напористый мужчина с красивыми, сильными руками и порывистыми жестами, выдающими его пылкий темперамент. Мирослав часто прибегал к его услугам в трудные минуты и никогда не жалел об этом. Марек умел успокоить, предостеречь, внушить надежду, дать правильный совет. Вот и сейчас, вспомнив о его существовании, Мирослав Корчиньский поспешил набрать его номер.

– Да, – послышался в трубке голос, – я слушаю.

– Ты смотрел сегодня телевизор? – спросил Корчиньский, извинившись за поздний звонок.

– Конечно, – томно ответил Мышкевич. – В последние дни я его вообще не выключаю. Как ты? Как мама?

– Ты еще про кота спроси. Есть дела поважнее.

– Слушаю, пан Корчиньский.

– Прекрати эти церемонии, пожалуйста. Даже в должности премьер-министра я всегда был для тебя просто Мирославом. А сейчас тем более. Кто я теперь? – Корчиньский горько усмехнулся. – Брат погибшего президента, и только. Самое время уходить на покой и писать мемуары. Начну, естественно, с фильма про то, как двое близнецов украли луну. Ну а закончу тем, как один из них нашел погибель в русском самолете на русской земле. Что касается выжившего, то его похоронили заживо. Вот такая печальная история, Марек.

Уловив настроение опекуна, Мышкевич сменил тон.

– Не падай духом, Мирослав, – с чувством произнес он. – Испытания посылаются нам свыше для того, чтобы преодолевать их и двигаться дальше. У тебя все впереди. И то, что тебе сейчас кажется провалом, может обернуться в твою пользу.

– Но каким образом, Марек? – воскликнул Корчиньский, в душе которого загорелась искра надежды на чудо. – От меня все отвернулись. Все, на кого я рассчитывал, отказались прилететь на похороны. Прикажешь мне дружить с президентами Болгарии или Румынии? Опираться на авторитет хорватов? Сомневаюсь, что нынешнюю ситуацию можно обернуть в свою пользу. Это невозможно.

– Насколько я понимаю, – вкрадчиво заговорил Мышкевич, – ты решил баллотироваться в президенты?

Застигнутый вопросом врасплох, Корчиньский переложил мобильный телефон из одной руки в другую, сделал глубокий вдох-выдох и лишь потом уклончиво произнес:

– Пока не закончится траур, мне не до политики, Марек. В каком свете я предстану перед народом, если начну агитацию у гроба любимого брата?

– Ну, агитация разная бывает, Мирослав. Не сочти меня циником, но горе, обрушившееся на тебя, приносит тебе дополнительные очки. Люди сочувствуют тебе, и грех не воспользоваться этим.

– Значит, ты рекомендуешь…

Корчиньский умолк, предлагая собеседнику продолжить фразу за него. Глупо было перекладывать ответственность на запятнавшего себя дипломата, однако иногда так трудно нести свой крест в одиночку. Мышкевич понял, что от него требуется, подумал о своих шансах вернуться в большую политику и заговорил, стараясь внушить Корчиньскому ту уверенность, которую сам он не испытывал:

– Битвы проигрывает тот, кто признает свое поражение, Мирослав. Тот, кто сдается, вместо того чтобы продолжать сражаться. Стоит опустить руки, стоит лишь смириться, и все, тебе конец.

– Да, – пробормотал Корчиньский, невольно припоминая истерику, которую закатил Мышкевич, когда его выдворили из Белоруссии, продержав для острастки в тюремной камере.

– Но нас сломить не так-то просто, – продолжал бывший посол. – По своей натуре мы бойцы, готовые умереть во имя своих идеалов. И ты, Мирослав, обязан, просто обязан высоко поднять знамя, выроненное твоим братом… Кстати, о знамени, – произнес он после недолгой паузы. – Ты видел карикатуру в этой бельгийской газете, как ее? – В трубке послышалось шуршание бумаги. – Ага, «Газет ван Антверпен».