— Вы обыкновенный тоталитарный чурбан! — возопил режиссер, вздымая руки к потолку, будто молил господа бога о том, чтобы на голову Котова обрушилась кара небесная. Однако гром и молния не ударили, Котов не пал грудой пепла к ногам возбужденного старичка. И тот ни с того ни с сего стих. — Я профессионал. И что же мне прикажете делать? У нас уже целая передача смонтирована.

— Передачи не будет. Можете считать это приказом. Нарушите — отправитесь за решетку. Об этом я позабочусь. А в вашем возрасте отсидки не очень хорошо отражаются на здоровье. Так что мой вам совет: прежде чем пустить передачу в эфир, принесите кассету ко мне, я ее просмотрю. Без моей резолюции не выйдет ни одна передача.

— Это политическая цензура, — прошипел старик, прищуриваясь. Из бойцового петуха он превратился в беззубую змею.

Котов усмехнулся.

— Называйте это как угодно, мне наплевать. — Совершенно невежливо он повернулся к старику спиной и кивнул стоящему у двери оперативнику. — Проводите товарища.

Тот легко ухватил старика за плечи и вывел за дверь.

Оказавшись под Трубной площадью, Генерал вновь вытащил из кармана переговорное устройство и набрал код.

Рация откликнулась моментально:

— «Осень», слушаю.

— «Москва-один», мы у второго маяка.

— Превосходно, вы в графике, — откликнулся Шептун. — Далее связь на маяках либо в случае непредвиденных задержек. Отбой, парни.

Сейчас находиться в эфире было небезопасно. Конечно, вероятность засечения подобных радиопереговоров крайне мала, плюс к тому они использовали скремблер, превращающий человеческую речь в набор невразумительных звуков: шипение, бульканье, что-то абсолютно абстрактное, — и все же лучше не рисковать.

Они двинулись по узкому водостоку в сторону Театрального проезда. Подземный ход тянулся не точно под Неглинной улицей, а под домами, периодически уходя в сторону водозаборных колодцев. Изредка им попадались решетки. Серые пятна света падали на бетонный пол и ржавые стальные ступени, ведущие наверх. В такие моменты шум города доносился отчетливее. Ревели машины, разговаривали люди, однако голоса их не распадались на отдельные слова и фразы, а сливались в общий гул.

Генерал не любил освещенных мест. Освещенные места отбирали у них основное преимущество — невидимость. В темноте боевиков не смог бы увидеть никто. Их приборы ночного видения — отличные американские «М972» — не имели активных элементов и не улавливались другими приборами. При столкновении с противником, оснащенным отечественными приборами, боевики имели бы значительное превосходство.

Они прошли метров триста, когда чуть впереди послышался странный клацающий звук. Кто-то открывал чугунную крышку колодца. Группа остановилась. Гулко разбивались об пол капли воды, падающие с потолка. К этому монотонному биению примешивался чей-то голос. Сперва глухой и размытый, он быстро обретал конкретность, четкие формы.

— Зараза, — недовольно бубнил кто-то. — Теперь ищи здесь, ползай. Гады! Вечно чем-нибудь да недовольны. Все им не так. То горячая вода им слишком горячая, то холодная чересчур холодная. То вообще никакой воды.

— Не ворчи, — громко и весело ответил второй голос.

Генерал моментально опустился на колено, выставив перед собой бесшумный «вал». Стоящий за ним Леденец тоже поднял оружие и чуть пригнулся, открывая обзор остальным. Дофин и Ватикан застыли неподвижно. Шедшие последними Айсберг и Белоснежка развернулись на сто восемьдесят градусов, прикрывая спину.

Прильнув к кирпичной стене, Бегемот судорожно прижал автомат к груди, оглянулся на Чубчика, спросил едва слышным шепотом:

— Что?

Тот приложил палец к губам: «Молчи».

Группа замерла. В очках ночного видения мир приобрел изумрудный оттенок: стены с налипшей на них слизью, мусор в дренажных канавах, влажный потолок, на котором конденсировались капли испарившейся раньше воды, и светло-желтое, почти белое пятно света впереди. На мгновение его заслонила чья-то тень, затем человек отступил в темноту. Следом за ним вниз спрыгнул второй с металлическим чемоданчиком в руке. Зажегся тусклый лучик дохлого двухбатареечного фонарика.

— У тебя еще светит? А у меня уже несколько дней батарейки сели. Хотел купить, да забыл как-то, — сообщил молодой голос.

— Вот же гадство! — продолжал ворчать первый, занятый исключительно собственными горестями. — Думал, с утра быстренько все сделаем да часиков в десять домой уйду. А вместо этого три часа по г… таскаюсь, да неизвестно еще, во сколько закончим. Вот ты мне скажи, чего бы им трубы не поменять?..

Парочка стала удаляться в противоположном от группы направлении. Не произнося ни слова, Генерал поднес запястье к глазам и посмотрел на часы. Без десяти двенадцать. Они выбились из графика.

«Какого дьявола! — подумал вдруг Генерал. — Откуда здесь, в водозаборнике, трубы? А может быть, дело вовсе не в трубах?»

Он представил себе, как сейчас по широкому кольцу спускаются такие вот пары. Ныряют в темноту колодцев, чтобы двинуться навстречу друг другу и сойтись в какой-то конкретной точке с единственной целью: перехватить и уничтожить группу террористов.

Решение пришло само собой: убрать этих двоих. Операция не может состояться, пока перекрыта нейтральная линия. Если же странная пара — не оперативники ФСБ, их смерть не будет иметь никакого значения.

Генерал поднял руку вверх, разжал пальцы, обратив ладонь к потолку, затем снова сжал кулак и, выставив указательный палец, два раза ткнул в сторону ушедших. Это означало — «ликвидация». Он повернулся и ткнул пальцем в грудь Бегемоту. Жестом объяснил: «Берешь левого».

Тог сглотнул, покачал головой, прошептал:

— Нет, я не могу.

— Можешь! — Генерал ткнул толстяка кулаком под ребра, и тот выдохнул со всхлипом. — Можешь, падла. Делай! Теперь перестраиваться некогда. Давай. Убей врага, или я убью тебя!

Все это он произнес одними губами, почти беззвучно.

Толстяк обреченно поднял автомат. Ружейный ремень, соскользнувший вниз с округлого плеча, сухо звякнул кольцом замка.

Сантехник помоложе оглянулся, напряженно всматриваясь в темноту, и спросил напарника:

— Слыхал, Макарыч?

— Крысы небось, — для порядка пояснил тот.

Молодой покачал головой.

— Нет, вроде бы не крысы. Похоже, железо звякнуло. Посвети-ка.

— Нечего время терять! И так три часа по этому г… шатаемся! Еще за каждой крысой гоняться буду…

Молодой вздохнул. Звук был очень специфичным. Так звякает замок, прикрепляющий ремень к автомату или винтовке. Но откуда здесь взяться человеку с оружием?

Генерал задержал дыхание, выцеливая жертву с таким расчетом, чтобы пуля вошла в голову чуть повыше бровей. Аккуратно и плавно он потянул спусковой крючок.

Бегемот, перед тем как выстрелить, сдвинул флажок предохранителя вниз. Сухой щелчок прокатился под сводами тоннеля. Был он тихим, но окружающая пустота усилила его, подчеркнула звук клацнувшего механизма.

Макарыч пропустил этот звук, не обратил внимания, но молодой сантехник моментально втянул голову в плечи. Выстрелов он не услышал, только лязгнули затворы, выбрасывая стреляные гильзы. Сутулого старика вдруг резко и сильно швырнуло вперед, и молодой, сгибаясь еще ниже, успел увидеть черные брызги, вылетающие из головы Макарыча и повисающие на бетоне. В следующую секунду он почувствовал, как что-то обожгло голову, содрав клочья кожи с затылка, ткнулось раскаленным штырем в шею и прошило правое плечо под самой ключицей. Пуля «вала» пробила его тело насквозь, ударилась в стену и с визгом срикошетила, высекая из бетона град крохотных осколков. Молодой повалился лицом вперед, в грязь, в гниющую жижу, в дерьмо. Он чувствовал, как кровь заливает лицо, а по телу растекается оглушающая волна боли.

Генерал в бешенстве повернулся к стоящему рядом толстяку.

— Эй ты, жирдяй! Я разве не говорил, чтобы ты не ставил автомат на предохранитель, урод? Ты, падла, чуть нам все дело не запорол. А если бы этот молодой ушел, поднял тревогу?