— Пойми, что этого сделать нельзя! — сказал наконец Хмуров.

— Но почему же?

— Я взял у нее денег.

— Сколько?

— Да сколько бы ни было, это все равно, только отдать я их ей не могу.

— Послушай, скажи мне только одно: сам-то ты понимаешь, какую опасную игру ты с нею ведешь?

— Да как не понять?

— Веришь ты, что со мною можно безнаказанно деньги нажить?

— Ну так что ж?

— В таком случае спасайся. Я берусь все устроить. Такие вещи надо делать безотлагательно.

— Не бежать же мне!

— Нет, именно бежать, и чем скорее, тем лучше! Спроси счет, поедем к тебе, и я тебе все разъясню.

Если Пузырев вторично и все с большею настойчивостью требовал полного разрыва каких-либо отношений между Хмуровым и Мирковой, то уж, конечно, действовал он в данном случае не без особых расчетов.

Главные его опасения заключались в том, как бы Хмуров не ускользнул от него, так как исполнение всех его мошеннических планов требовало именно такого представительного компаньона.

По всем своим приемам и по действительно обольстительной наружности Иван Александрович располагал к себе с первого же раза.

Что же касается могущего повториться обмана, то Пузырев более не опасался такового со стороны компаньона, потому что дал ему в точности понять, что все ему известно относительно Ольги Аркадьевны, и этого было вполне достаточно, чтобы держать Ивана Александровича в ежовых рукавицах.

По возвращении от Тестова в номер, занимаемый Хмуровым, давешняя беседа возобновилась, но, сколько бы Пузырев ни был настойчив, Хмуров упорно старался ему доказать, что присутствие его здесь, в Москве, при Мирковой, пока не окончится дело страхования, то есть до того даже момента, когда получатся им из общества «Урбэн» все деньги, куда безопаснее побега.

Пузырев хотел в точности определить только одно: привлекают ли Хмурова все еще надежды воспользоваться состоянием Мирковой, на что сам он, Илья Максимович, смотрел как на весьма сомнительную мечту, или же ему почему-либо нельзя и опасно теперь с нею прервать?

К этому он и повел свою беседу. Как человек ловкий и настойчивый, он вскоре добился толку. Хмуров, которого все эти расспросы утомляли и раздражали, притом еще под влиянием выпитого за завтраком вина, махнул на все рукою и чистосердечно признался товарищу:

— Ну, если хочешь, я тебе все расскажу, и ты сам поймешь, почему мне нельзя так бросить ее, не имея еще возможности уехать за границу.

— Я тебя к откровенности не вынуждаю, — сказал в притворном равнодушии Пузырев. — У каждого могут быть свои личные тайны.

Но это, как он и рассчитывал, только возбудило Хмурова к еще большей откровенности.

— Нет, — сказал он, — слушай. Я, видишь ли, голубчик мой, играю перед Мирковой роль человека совершенно обеспеченного. Иначе она могла бы отнестись ко мне с недоверием. Но выдержать эту роль долго я бы не мог, а взять у нее же денег не было никакого предлога. Вот я и узнал, что у нее на руках хранится билет в пять тысяч рублей, проценты с которого назначены ее покойным мужем на прокормление прохожих бедняков мимо их дачи на шоссейной дороге. Ловко завел я речь о том, что капиталец этот не трудно бы было и увеличить разменом банкового билета и приобретением на эту сумму таких акций, биржевая цена которых значительно возвышается. Вполне мне доверяя, хотя и не понимая ровно ничего из всего мною сказанного, кроме разве желания с моей стороны принести делу, задуманному ее покойным мужем, возможную пользу, она отдала мне эти пять тысяч. Ты поймешь теперь, почему мне не особенно-то ловко уехать, не возвратив ей этих денег?

С другой стороны, Пузырев предвидел, что женщина, пожалуй, и еще сильнее привяжется к красавцу, и тогда даже то, что могло бы уронить его теперь в ее глазах, она сумеет оправдать, лишь бы не утратить его самого. Мигом сообразив, что делать, он сказал:

— Неужели ты полагаешь, что такая барынька, как твоя Зинаида Николаевна, может хоть на единую минуту заподозрить тебя в похищении у нее пяти тысяч, если бы даже ты и был вынужден сейчас уехать.

— А то как же?

— Какой вздор! — воскликнул тоном полнейшей искренности Пузырев.

— Не понимаю почему?

— Да ведь ясно, что она в тебя влюблена! Еще того яснее, — продолжал Илья Максимович, — что она тебе вполне доверяет. Твой внезапный отъезд ее огорчит, да, но ни на минуту не поколеблет ее чувств к тебе. Напротив, логика, простой здравый смысл говорят мне, что чувства ее к тебе упрочатся. С другой стороны, пойми еще вот что: допустим, что ты поступишь по-своему, что ты меня не захочешь послушаться и останешься. Сейчас же явится на сцену Ольга Аркадьевна, которая тебя разыскивает с целью мщения. Тогда все оборвется со страшным скандалом. Исчезая же теперь, ты запутываешь от твоей благоверной свой след, и, сбитая с толку, убежденная, что тебя уже в Москве иет, она и сама уедет обратно к себе.

Замечая действие, которое произвела эта часть его убеждений на Хмурова, Илья Максимович продолжал:

— Я бы тебе советовал так поступить: избери кого-нибудь из своих знакомых, но кого-нибудь такого, к которому и она могла бы отнестись с доверием, и снабди его письмом к ней с просьбою принять на расходы по кормлению бродяжек двести рублей, так как ты вызван внезапным известием о тяжкой болезни своего дядюшки хотя бы в Петербург. Оттуда немедленно телеграфируй ей, потом напиши, вообще пиши чаще и только не дотяни до известного срока. А когда деньги получишь из «Урбэн», тогда совсем вопрос иначе поставится: можешь ей ее пять тысяч вернуть и даже ее с собою за границу пригласить. К той поре она по тебе до того соскучится, что куда хочешь за тобою вслед и без брачного союза пойдет. Поверь моей опытности, а то вся затеянная тобою игра более нежели опасна. Что же касается мечты о двоеженстве по дубликатам документов, то это просто сумасшествие, и чтобы тебя же спасти от Сибири, я готов сам на все, даже, если понадобится, готов предупредить ее.

Хмуров глубоко задумался.

Веселое настроение совсем исчезло, и ему казалось, что он прощается навсегда со счастьем своим.

— Что ж ты приуныл? Разве я неправду говорю! — спросил его ободряющим тоном Пузырев.

— Правду-то правду, да только мне-то от этого не легче.

— Ну это я просто называю сентиментальностью. По-моему, во всех делах нужна прежде всего сила воли, нужен характер, и если ты задумываешься, то мне остается предположить, что ты сам в нее влюблен и потому уехать не в силах.

— Вздор какой!

— В таком случае, если здравый смысл тебе говорит, что я прав, чего ж тебе еще задумываться?

— Я тут уже все наладил, все так хорошо подготовил…

— Да, подготовил для своей собственной гибели, — перебил его Илья Максимович. — Если на то пошло, так Миркова от тебя не уйдет. Умей только до конца нашего дела поддерживать ее хорошими письмами в уверенности, что и ты без нее страдаешь, и я ручаюсь тебе, что в каких-нибудь два-три месяца разлуки она по тебе совсем с ума сойдет.

— Ну, хорошо. А как же после, для получения денег ведь мне надо будет сюда вернуться? — спросил Хмуров.

— Нисколько! Тебе деньги выдадут, где бы ты ни находился. Документы представишь, тебе и в Петербурге уплатят…

— Пойдут еще проволочки!

— Ну нет, брат, не такое это общество, чтобы оттягивать платежи. У французской компании «Урбэн» первое правило: не задерживать ни в чем своих клиентов, избегать всяких процессов и честностью своих расчетов, быстротою уплат делать самому себе наилучшую рекламу.

— Хорошее правило!

— Смеяться, брат, нечего, — сказал Пузырев, — но лучше вникнуть, что только благодаря этому общество «Урбэн» и пользуется такою огромною повсюду популярностью.

— Итак, ты считаешь бесповоротно неизбежным мой выезд из Москвы? — спросил еще раз Хмуров, уже, видимо, вполне склонный к послушанию. — Но куда же, скажи мне на милость, я поеду?

— Как куда? В Питер!