Актриса догадалась, что узнана, и догадалась, что её не выдадут. Они встретились глазами — она и Костя, — и женщина поблагодарила его, наклонив голову. Костя почувствовал: теперь она про него что‑то там такое решает. А что? Отчего, мол, не весел? А он разве не весел? Но ведь сам же вот об этом подумал. Да, ему было невесело. И тревога, тревога не отпускала. Хмурая какая‑то тревога.

Отец рассказывал ему, что высоко в горах, пока не придёт привычка, всегда испытываешь тревогу. Только та ли это высота и та ли тревога? Костя поглядел на своих спутников, не томит ли и их высота. Григория она не томила. А если что его и томило, то страсть к шашлыку. Как же он вкусно ел, с каким дикарским азартом! Вымазал всю свою бородёнку, даже лбу досталось. И дар речи утратил — только мычал да охал. Туменбаю и Ксане тоже было не до высоты. Они не спеша ели и переговаривались. Опять эти ничего не значащие слова, с утаённым в них смыслом. Если что и томило их, то необходимость отыскивать такие слова, необходимость помнить, что они не вдвоём.

Как за помощью, потянулся глазами к актрисе Костя. Зачем он здесь? И что ему делать дальше? Как поступить?

Женщина сочувственно покивала ему. Она улыбнулась ему. Больше ничего она для него сделать не могла.

Вдруг послышались мужские голоса, уверенные, с напором, и на веранде сразу стало тесно от троих шумных и бойких, полноватых, лысоватых, но все ещё молодцеватых мужчин. Они были разодеты причудливейшим образом. Рыбаки не р; ыбаки, охотники не охотники. Тяжеленные горные ботинки, размашистые куртки, колониальные шлемы. Пожалуй, они могли бы сойти и за рыбаков и за охотников, даже и на львов и на тигров, если только условиться, что события разворачиваются на опереточной сцене.

Эти бравые молодцы, эти бывалые охотнички, наверняка читавшие «Снега Килиманджаро», — а ведь они забрались тоже в нешуточные места, — оказались коллегами актрисы. Теперь уж Косте было нетрудно их всех узнать. И скрипача, и тромбониста, и вот того, невысокого, коренастого, который был конферансье ансамбля и, кажется, мужем этой актрисы.

Ни рыбалка, ни охота явно не удались. Места действительно тут были хемингуэевские, времени до концерта было предостаточно, но так и не подстрелили милые лабухи горного козла, так и не далась им в руки горная форель. Зато вот шашлыком их судьба не обошла. И добрым глотком вина тоже. Пышноусый великан самолично доставил к их столу несколько шашлычных вееров. Гости были почётные, и он даже выпил с ними, хотя и отнекивался сперва:

— Не пью, аллах не велит.

Но раз такое дело, раз этот громадный, смешной детина боится какого‑то аллаха, то тем непременнее надо заставить его выпить. Аллаху наперекор и себе на потеху.

— Мы все просим, — вскочил коренастый. — Вот она просит. Знаменитая на всю Европу певица.

Ну, выпил великан, уставившись на знаменитую женщину, хотя она и ни о чём его не просила, ей в тягость была эта затея мужа.

— Ещё, ещё! — Коренастый был из настойчивых, он снова налил великану.

— Не могу.

— Жена, проси!

— Оставь ты его.

— Проси!

Есть люди, которые громадное значение придают пустякам. По–видимому, это пустяковые люди.

— Проси, тебе говорят!

Вот оно как, знаменитая на всю Европу певица, дей. <:твительн6 прекрасная певица, женщина уже и не молодая, женщина умная, зоркая, и что же, она поднялась, Покоряясь этому окрику, покоряясь своему пустопорожнему повелителю.

— Прошу вас…

Жаль её стало до слез.

— Якши, якши! — Великан так заторопился покончить с этим проклятым вином, что облил рубаху. Выпив, он быстро пошёл прочь. Почётные гости вели себя не так, как им бы подобало. Они разочаровали его.

Усаживаясь, женщина встретилась глазами с Костей, Он покивал ей. Он улыбнулся ей. Больше ничего он для неё сделать не мог.

А муженёк её не унимался. Вскружили ему голову горы. Шутка ли, куда попал. Это вам не Ай–Петри и даже не Казбек. Это вам, уважаемые, Тянь–Шань. Здесь, если повезёт, можно тигра встретить. Если повезёт, конечно. Но и без тигра до конца дней хватит рассказов про эти суровые, заоблачные, опасные места, где он Охотился. Нет, убить никого не убил, врать он не будет, но… Вошёл в роль человек. Куртка, горные башмаки, да шлем, да этот склон горы рядышком, да миновавшая дорога, когда то и дело замирало сердчишко, — вошёл в роль, вообразил себя этаким альпийским удальцом. И показалось ему, что девушка за соседним столом, прехорошенькая, кстати, просто прелестная девушка, не сводит с него восхищённых глаз. С ним рядом жена, с девушкой рядом её спутники. Пустое! Сердце сердцу весть подаёт. И где, как не в этих суровых горах, утверждать право сильного. Коренастый поднял свой стакан и уставился на Ксану. Он ждал ответного движения. Он не сомневался, что победителен и неотразим.

И ответное движение последовало: поднялся из‑за стола Туменбай.

— Зачем так много хамства в одном человеке? — спросил он, не возвышая голоса. — Хотите, чтобы вас проучили?

— Ты?! —Коренастый, отшвырнув стул, пошёл на Туменбая, но вдруг споткнулся и встал.

Он увидел такие глаза, такие приузившиеся, выжелтившиеся зрачки, увидел такое напрягшееся, сжавшееся для броска тело, что понял, угадал в этом парне смертельную для себя угрозу. Такой просто не мог отступ пить, не умел, не знал, как это делается. Тигра тебе захотелось встретить в этих горах? Изволь, перед тобой был тигр.

— А, стоит ли так горячиться! — Коренастый артист, с молниеносной быстротой ощутив опасность, являл сейчас всем чудо перевоплощения. Какой там носитель грубой силы и всех этих нелепых одежд… Маскарад всё это, забава! На самом‑то деле он милый, интеллигентный, деликатнейший. Произошло недоразумение, его просто не поняли. Пятясь и раскланиваясь, ловко и непринуждённо, как и должно умелому конферансье, он возвратился к своему столу.

— Я очень рада, — тихо сказала актриса.

Он только зыркнул на неё. Ответить он не посмел. Кто его знает, этого тигроподобного, что, какая малость, заставит его действовать. И тогда… Нельзя было рисковать. С такими, как этот туземец, шутки плохи. Наглецы, кстати сказать, отлично знают, с кем шутки плохи. Это не верно, что наглые люди не умеют тонко понимать и чувствовать. Когда могут и прибить, наглый человек истончается и улучшается.

Костю изумил Туменбай.

Ах, какой парень, какой парень! И Костя поник и пал духом, теперь уже окончательно. Он приметил, как смотрела на Туменбая Ксана, когда тот поднялся. Он понял, что её выбор сделан. Он и сам бы подсказал ей этот выбор, будь он ей братом или просто другом. Но он не был ни тем, ни другим. А кем он ей был? Смешно и стыдно стало ему, когда он вспомнил о планах тётки и отца Ксаны. А ему даже и вспоминать об этих планах не нужно было. Он про них всё время помнил. В том‑то и дело, что они не выходили у него из головы.

Но что же дальше? Туменбай так и стоял недвижно. Он не умел легко прощать. Он ждал, чтобы тот человек ушёл отсюда. А тот человек только прятал глаза и горбился над столом. Но ведь он был не один. Его друзья, чувствуя, что трусят, все скопом, перед силами, куда меньшими, чем их собственные, слишком уж извелись от этого чувства трусости и начали потихоньку роптать. Ещё минута, другая, и вспыхнула бы драка.

Женщины поняли это, и актриса и Ксана, — они поняли это. Они разом поднялись, будто сговорившись, и потребовали от своих спутников внимания к себе и послушания.

— Поехали, поехали! — приказала Ксана, —Сколько можно есть, обжоры вы несчастные! Нас ждут горы!

И актриса тоже у себя там поминала о горах. Мужчин надо звать к высоте, все вверх и вверх. Мужчины не могут не откликнуться на такие призывы. Ведь высота — это удел мужественных.

Уже в машине, уже выбравшись на серпантин, Григорий посетовал на сестру:

— А ты могла бы и не вмешиваться, Александра. Так бы измордовали этих пижонов, что по гроб жизни запомнили бы.

— Я этого и боялась, — мягко сказала Ксана.

Григорий хмурился, он был недоволен собой во всей этой истории. Чем дальше уносила их машина от места действия, тем яснее, должно быть, представлялось Григорию, как бы следовало ему действовать. Не Туменбаю надо было вступаться за Ксану, а ему, брату. Оплошал Григорий. Это его и злило.