— Кстати, Геннадий Николаевич, по дружбе, кто же это все‑таки написал на нас? Не разведали? — Теперь и Денисов заулыбался. Простецкий малый, совсем свой, хоть и обряжен в заграничный костюм. Ну как такому не сказать по дружбе, кто же это написал на него донос?
— Кто?.. — Геннадий Николаевич задумался, прикидывая, как же далеко он может зайти в демонстрации своей приязни. А подумавши, явно огорчился, так малы были его возможности. — Не могу, эх, не могу я вам ничего сказать, дорогой Сергей Петрович. Ведь я на чём держусь? На взаимном доверии. Вот на чём.
— Знаю. А вы намёками. Все‑таки любопытно. Вот ему любопытно. — Денисов кивнул на Леонида. — Молодость любознательна.
— Намёками!.. —Геннадий Николаевич снова задумался. Видно было, что мается человек, что рад бы он все рассказать, да нельзя ему, никак нельзя. Разве что самую малость… — А намёками, так одно письмо, говорят, за подписью — это про вас, Сергей Петрович. Ну а другое письмо, по слухам, анонимное, — это про тебя, молодой человек. И все! Больше не спрашивайте! Все!
— А на студии‑то у нас новость! — встрепенулся вдруг Птицин. — Из головы вон, забыл тебе, Лёня, рассказать. Бочков женился. И знаешь на ком?.. Невероятно! На Машеньке из твоего отдела. Невероятно! — Выложив свою новость, Птицин опять ушёл в себя, уставившись в окно.
— Невероятно… — Леонид рукой прихлопнул рот, лишь замычал из‑под ладони, как от боли, когда уж нет терпёжу.
— Ага! — Денисов устало сощурился, обезглазел на миг. — Ага, Лёня, ага…
2
Компания распалась. Птицину зачем‑то ещё надо было пить, Геннадию Николаевичу ещё малость добавить, а у Денисова вспомнились дела, и у Леонида тоже.
На улице, едва швейцар притворил за ними тяжёлую дверь, кланяясь им, как купцам первой гильдии, Леонид схватил Денисова за руку, будто спасения искал.
— Вы думаете, Маша могла знать о письмах Бочкова? Если это Бочков, конечно…
— Бочков! — коротко кивнул Денисов. — Знала ли? Муж и жена… Хотя…
Он высвободил руку и пошёл вперёд, все‑таки опьяневший, его покачивало.
Леонид зашагал следом. Шёл и приглядывался к Денисову в толпе. Вот движется человек в общем потоке, один из многих. Для Леонида Денисов был целым миром, а для других — просто фигуркой среди фигурок, слагавших собой уличную толпу. Но каждая фигурка была сама по себе целым миром. Целые эти миры, обходя друг друга, суматошно двигались по улице Горького.
Леонид нагнал фигурку по имени Денисов. Две фигурки — Денисов и Галь — пошли рядом.
— Странно мы живём, суетимся, легкомысленно как‑то живём, — сказал Леонид, жалуясь. Теперь Денисов был рядом и не казался лишь частицей толпы. Он был рядом, сильный человек, чуть покачивающийся, мрачно о чём‑то размышляющий.
— А куда денешься? — спросил Денисов, наклоном головы соглашаясь с тем, что сказал ему Леонид. — Впряглись и тянем. Кино.
— Плывём, как щепки в потоке, — сказал Леонид. — Иных на берег выбрасывает, иным везёт — плывут дальше.
— Нам повезло, — сказал Денисов. — Разве нет?
— Повезло.
— Ну и поплывём дальше.
Они стали переходить улицу, привычно свернув к Центральному телеграфу.
— Да, повезло, — сказал Денисов. — Но как‑то обидно, не по–настоящему. Именно повезло. Как на скачках. Не находите?
— Нахожу.
— Фильм‑то и года не проживёт. Согласны со мной?
— Согласен.
— Обидно… Смешно… И хочется погордиться, и стыдно. Все тебя хвалят, а в глаза не смотрят.
Они поднимались по ступеням телеграфа. Денисов остановился, огляделся, улыбнувшись.
— Лестница свиданий, — сказал он. — Вы тут, Лёня, свиданий не назначали?
— Приходилось.
— И мне приходилось. Я даже Марьям тут как‑то назначил встречу… Просто так, из уважения к традиции. Ох, Марьям! Вот кто рад нашей удаче. Плевать ей, что стыдно. Рада, и все. Она, как зверёк, рада, и все…
В окошке «До востребования» Леонид увидел рыжеволосую Полину. Она показалась ему сегодня особенно красивой. Какую‑то ленточку голубенькую вплела в волосы, где‑то клипсы под цвет глаз раздобыла, чуть–чуть тронула помадой крепкие, припухшие губы. И она знала, что красива. Она знала, что на неё засматриваются. Но она ещё и другое знала, всё время помнила о своей хромоте, и, потому что она всё время о ней помнила, не было в её прекрасном лице того озарения счастьем, какое ожидалось, не могло не быть. Грустная это была красота. А вот у Лены в лице всегда жило счастье, на неё всегда было радостно смотреть…
Полина одарила Леонида доброй улыбкой и вскинула руку, приветствуя ещё издали.
— Есть! Вам есть!
Леонид бросился к окошку, забыл про очередь. Он не сомневался: сейчас ему протянут письмо и это будет письмо от Лены. В такое невозможно было поверить, но он поверил. Вдруг поверил.
Улыбаясь, радуясь за него, Полина протягивала ему какой‑то листок.
— Распишитесь, — сказала она.
— Что это?
— Смешной, ну, перевод же.
— А где письмо?
— А письмо вам ещё пишут. — Эти слова девушка проговорила уже без улыбки, заученной скороговоркой. Погасла её улыбка, исчезла его надежда.
Он машинально расписался в какой‑то книге, взял перевод, поспешно отошёл в сторону, стараясь не встретиться глазами с Денисовым. Ну откуда, ну почему он мог ждать, что Лена ему напишет? Все кончено с ней, давным–давно. Наверное, она уж и замуж вышла. Он ни у кого об этом не спрашивал. Сколько людей ни приезжало из Ашхабада, он ни с кем не заговаривал о Лене. И с ним никто не заговаривал, хотя многие и знали, что они дружат. Клыч знал. Возможно, и Денисов знал. В Ашхабаде все всё знали. Но — помалкивали. И он молчал и рад был, что молчит, горд был, что молчит. И вдруг бросился к окошку, поверив в несбыточное. Эх ты!.. Эх ты, ты!..
А Денисов отошёл от окошка, держа в руке целых два письма и ещё телеграмму.
— От Марьям, — сказал он, глянув на письма и вскрывая телеграмму, и нахмурился, ещё не начав читать. Но вот начал читать.
Леонид завистливо смотрел на него. Он ждал: сейчас Денисов расплывётся в улыбке. Он ждал: сейчас у Денисова поглупеет лицо, ибо умные люди всегда немножко глупыми кажутся, когда они счастливы. И эта надежда, что Денисов поглупеет лицом, смешным станет хоть на минутку, эта надежда только и тешила Леонида, глуша в нём его зависть, лютую эту зависть к чужому счастью.
— Сумасшедшая! — сказал Денисов и так тряхнул телеграммой, что листок надорвался. Вот так счастливчик! — Ну что мне с ней делать?!
Денисов вроде обращался к нему за советом, и Леонид скосил глаза на телеграмму.
— Что‑нибудь стряслось? — спросил он.
— Читайте. — Денисов протянул ему листок, снова надорвав его резким взмахом руки.
«Немедленно возвращайся. Он вызывал меня. Он погубит нас. Мне очень страшно. Жду». Вот что было выклеено из коротких кусков телеграфной ленты, вот что прочитал Леонид. Прочитал и ничего не понял.
— Кто это — он?
— Да Воробьев, ревизор из министерства. Прав оказался Шкалик, этот Воробьев не из тех, чтобы вернуться с пустыми руками. Самолюбивый мастер. Вот и роется уже второй месяц. — Денисов ронял слова, досадливо морщась. Видно было, что ему все это до крайности осточертело, что он с трудом заставляет себя говорить об этом. — Какие‑то нарушения раскопал, какие‑то счета не принимает. Осел у нас был на съёмках, так за осла не хочет принимать счета. Золотой, мол, получается осел. И ещё что‑то, и ещё. Да глупости всё это! Ох, Марьям, ну что за женщина, боже ты мой! «Возвращайся! Он погубит нас! Мне страшно!..» Ну что прикажете делать?
— А почему он её вызвал? — спросил Леонид. — Разве он имеет право?
— Этим ревизорам кажется, что они на все имеют право. Это такая профессия. У каждой профессии есть свои заскоки. И Воробьев с заскоками. Он всех и вся подозревает. Конечно, он не смел этого делать. А сделал. И нагрубил ей, наверное. Фу, как мерзко! — Денисов присел на скамью, понурился и тотчас снова вскинул голову. — И ведь ничего я не могу. Ничего! — Он с тоской смотрел на Леонида. — Ревизора нельзя одёрнуть. Ревизор ведь! Марьям нельзя защитить. Она чужая мне. А тут ещё дома меня атакуют… И все правы, все правы… — Вдруг он рассмеялся, подмигнул беспечно Леониду. — А, обойдётся! Это кому нос вешать, мне— директору студии, на которой поставлен «солнечный фильм»? Нет уж, извините! Нет уж, позвольте мне на все это наплевать! — Он надорвал один из конвертов, достал письмо. — Ну, а в письме какие мне будут приказания? Вот, Лёня, три дня как я из Ашхабада, а уже два письма и телеграмма. Завидуете?
