Где-то за стеной громко забрехала собака. И тут же завыла. Один из гвардейцев громко помянул шайтана и принялся читать Фатиху. Похоже, здешние хорошо знали про гончих Хозяйки.

   Низкое рычание, похожее на урчание, послышалось над правым ухом. Оглядеться не вышло - прихватили за волосы на затылке, получалось лишь смотреть под ноги и немного перед собой. По закиданному соломой двору деловито шныряли опрятные люди с ящиками и кувшинами. Не собаки.

   В ухо, тем не менее, снова зарычали.

   Салуга - призрачная, муарово-черная - обнаружилась прямо перед капающим кровью носом. Сквозь прозрачную фигуру псины хорошо просматривалась мазаная глиной стена и большая дверь из жердей. За ней в пахучей темноте тихонько ржали и утробно погогатывали лошади.

   - Смеешься?.. - зашипел Тарег на скалящуюся гончую. - Где сестрички-то?

   Нездорово-красные, цвета загнившей раны глаза псины разгорелись сильнее. Клыки раздвинулись в издевательской ухмылке.

   Лыбящуюся собаку можно было понять - его прикручивали к коновязи.

   ...В густом темном воздухе плыло:

   - Аллааху акбарул-лааху а-аакба-ааар!..

   Дождь не переставал. Голос, утверждавший, что нет Бога, кроме Всевышнего, перекрывал его настырный шелест.

   - Ас-саляяту хайрум-минан-на-аавм!

   Молитва лучше сна, где-то высоко выпевал муаззин. Это значило, что в темной ветреной высоте занимался рассвет.

   Во дворе стоял мокрый мрак, лошади фыркали и беспокоились за стеной.

   Салуга смылась еще на закате - призыв муаззина растворил ее в сероватом уходящем свете. Перед тем, как исчезнуть, псина зловредно оскалилась - мол, надолго не прощаюсь, а пока повиси без меня, дружок. Повиси-повиси. Скоро-скоро придет время умирать, маленький сумеречник...

   ...В распахнутые ворота конюшни заводили мокрых, поводящих боками лошадей. Чавкали в грязи сапоги солдат и босые ноги конюхов.

   Пара не особо грязных ярко-красных сапог остановилась перед глазами.

   - Стрелок, говоришь?..

   Чихнув, Тарег поднял голову и поглядел на собеседника.

   Обладатель богатой обуви оказался невысоким крепким парнем явно степного вида, с безбородым желтым лицом, сплюснутым носом и раскосыми глазами наймана или джунгара. С бритой головы свисал длинный воинский чуб.

   - Я шихна. Говори, что хотел сказать, - и Амр аль-Азим устало вытер рукавом лоб.

   Дождь сеялся мелко, но противно. Шихна Медины недовольно покосился на истекающее моросью небо.

   - Это я убил сборщиков налогов в становище мутайр. Лаонцы, которых вы схватили на стоянке племени кальб, ни в чем не виноваты. Отпусти их, - быстро проговорил Тарег давно заготовленные фразы.

   И опять чихнул.

   - Что, один? Прямо вот так один пришел и всех поубивал? А остальные ни при чем? - хмыкнул Амр аль-Азим.

   - Я не вру. Клянусь... - тут Тарег задумался, чем бы поклясться.

   И тут же чихнул снова.

   Неожиданно шихна присел на корточки и заглянул ему в лицо.

   - Значит, слушай меня внимательно, Стрелок, - карие цепкие глаза смотрели серьезно.

   В них не было насмешки. Только усталость.

   - Все это, конечно, крайне благородно. Ну, это: "я был один", "они ни при чем"... Но я тебе не верю. Как ты их порубал? Чем? Пальцем? Или уж сразу зеббом? Посмотри на себя, голодранец, - заплата на заплате, а туда же, я их порубал. Хочешь, чтоб я поверил, что ты, безоружный, полез на два десятка воинов?

   - Их было четырнадцать, - устало поправил Тарег. - Айяров, не воинов.

   Шихна хмыкнул и показал в ухмылке зубы:

   - Какая разница?

   И махнул ладонью в кожаной желтой перчатке.

   Потом поднялся, звякнув пластинами гвардейского панциря. И фыркнул:

   - А что лаонцы ни при чем, я уже знаю.

   Чих снова одолел Тарега - видно, от удивления. Хорошо, что шихна соблаговолил разъяснить все сам:

   - Почтенный шейх, - тут Амр аль-Азим высоко поднял палец в скрипучей коже, - рассказывал собранию законоведов и старейшин города о своих злоключениях. Клянусь Всевышним, я не слышал повести горше! Среди всего прочего шейх упомянул и о сумеречниках.

   Тарегу понадобилось странно много времени, чтобы понять, о ком речь.

   - Почтенный шейх?.. Аз-Захири?.. - переспросил он, наконец.

   - Мы оказали шейху Юсуфу ибн Тагрибарди ибн Али аз-Захири прием, не достойный его славы и учености, да простит нас Всевышний, - уважительно произнес шихна и провел ладонями по лицу. - Помочь столь уважемому человеку и одарить его подарками - большая честь для нас. Да.

   Мысли начали путаться. Они скакали, как шарик для чаугана, и не могли сложиться ни во что путное. Если аз-Захири повезло встретить знакомых и вернуться к прежней жизни, то почему...

   - Там... женщина... на площади, - выдернул Тарег из головы самую настырную мысль. - Она жива? Ее... сняли?

   - Женщина? - искренне удивился Амр аль-Азим. - Ах, эта...

   - Она жива?

   - Если и жива, то скоро умрет, - пожал плечами шихна.

   - Но...

   - Она висит за то, что поносила посланника Всевышнего, да пребудет с Али мир и благословение Милостивого, - тут Амр аль-Азим снова воздел палец.

   Тарег смигнул воду с ресниц. И даже раскрыл рот. Но не нашелся, что сказать. Пришлось рот закрыть. Шихна, меж тем, мрачно созерцал его борьбу разума с чувствами.

   И тут Амр аль-Азим спохватился:

   - Тьфу, шайтан. Ты вконец заморочил мне голову своими женщинами и враками, о неверный. Сам-то ты чего тут мокнешь? А? Не задумался?

   Чуб на желтой голове шихны распластался жиденькой прядкой, с которой текло - прямо за ворот кожаного кафтана. Поморщась на холодную струйку, Амр аль-Азим снял перчатку и мазнул пятерней по шее.

   - Ну? Чего молчишь?

   Смотреть приходилось снизу вверх, вывернутая шея болела.

   - Тьфу на тебя, кафир, - человек сплюнув в грязь. - Про тех порубанных в стойбище мутайр я не знаю ничего. Ты это был или не ты - мне дознаваться некогда. Но вот оскорбление Посланника, да пребудет с ним мир и благословение Всевышнего - дело нешуточное. А?..

   И шихна вновь выжидательно уставился на Тарега.

   - Я не понимаю, - морщась от боли в шее, пробормотал нерегиль.

   - Не понимаешь?! - насупился Амр аль-Азим. - Ну я тебе память-то освежу...

   И, нахмурившись еще сильнее, опять задрал вверх палец. Видимо, в Пажеском корпусе его на совесть учили шарийа:

   - В Книге сказано: "A ecли oни нapyшили cвoи клятвы пocлe дoгoвopa и пoнocили вaшy peлигию, тo cpaжaйтecь c имaмaми нeвepия, - вeдь нeт клятв для ниx, - мoжeт быть, oни yдepжaтcя!" Отвечай, кафир! Ты нарушал клятвы после договора и поносил веру?

   Так вот оно что. Это была снова она. Сура девятая, "Покаяние". Там, наверху, поняли, что покаяния не дождутся. Поэтому наступало время возмездия - для таких, как Тарег Полдореа, нерегиль.

   - Нарушал, - честно признался Тарег. - И поносил.

   - Мда, - почесал бритый затылок шихна. - Как нарушал?

   - Сбежал.

   - От кого?

   - От того, кому клялся.

   - Как поносил?

   - Последними словами, - злобно оскалился Тарег.

   - Тьфу на тебя, о неверный, - сердито сказал Амр аль-Азим. - Ты и впрямь закоренелый грешник и вместилище злобы.

   - Какия изысканные словеса, поди ж ты... - прошипел в ответ нерегиль.

   - Это не я, это наш кади.

   Тарега вдруг осенило:

   - А откуда кади обо мне наслышан? - смаргивая дождь с ресниц, поинтересовался он.

   - Почтеннейший шейх не умолчал о твоих преступлениях, когда во всех подробностях повествовал об обрушившихся на него несчастьях и превратностях! - торжественно произнес шихна. - Ты - кощунствовал!

   Палец его опять уперся в небо. Тарег ошалело чихнул. Вот тебе и безобидный тихий старичок...