– Никитич, хорош допросы устраивать, без тебя есть перед кем отчитываться, – буркнул, склонив голову набок, Тюремщик и скорчил кислую рожу. – Сам знаешь, как бывает: туда отправили, а сюда приехали. Чего тут непонятного-то?

– Ну да, ну да, пути вояжерские неисповедимы, – понимающе закивал Стахов.

– Ладно тебе там ворчать, Илья, – подмигнул он и спрыгнул с подножки в громко хлюпнувшую лужу крови. – Спустись-ка лучше сюда, я покажу тебе кое-что. А после будешь свои вопросы задавать. – И добавил тихо, почти неслышно: – Это если не забудешь, о чем спросить хотел.

Стахов очередной раз затянулся, выпустил облако сизого дыма и, важно покачиваясь со стороны в сторону, направился к ступеням. Так уж повелось – если Тюремщик говорит «кое-что», значит, посмотреть будет на что. Об этом знал и Андрей, однажды услышавший историю о том, как Тюремщик доставил в лабораторию чей-то глаз размером с колесо «Монстра», озадачив почти всех профессоров в «Бионике». А тех удивить было ой как непросто. А на прошлой неделе, когда Тюремщик произнес свое «кое-что», в кунге его машины оказалось десять ящиков пятизвездочного коньяка, один из которых благополучно осел здесь, на северной заставе, и был добросовестно уничтожен (без ведома Стахова, разумеется) в течение нескольких дней, за что вечная слава доблестному сталкеру!

Но видеть самого Тюремщика Андрею приходилось очень редко. Он, так же как и его странный друг Бешеный, в людных местах появлялся в исключительных случаях. В основном же пропадал в самостоятельно вырытом подвале на дальней окраине Укрытия, где был и его дом, и тренажерный зал. Такой уж народ эти сталкеры – стеснительный и робкий.

Поэтому, когда Андрей услышал опять это «кое-что» из уст Тюремщика, он тут же, почти не контролируя себя, забыв обо всех своих страхах и усталости, понесся вниз вслед за Стаховым. Оставил наверху даже свой автомат, за что имел все шансы схлопотать оплеуху. Но думать об этом он уже не мог.

– Снова набрел на водочный Клондайк, Тюремщик? – в предвкушении очередного сюрприза спросил Стахов, распахивая стонущие старыми петлями ворота.

– Е-если бы! – протянул тот. – Больше такого Клондайка не сыщешь. А в подвалы лезть без лишней надобности отчего-то, батенька, не очень-то и хочется. Вот если бы убрать бутылку сначала для храбрости, тогда может быть. Глянь-ка лучше, что мы нашли сегодня на Почтовой.

Стахов, осторожно переступая через трупы собак, подошел к Тюремщику, взглянул внутрь фургона. На его лице тут же появилась непонятная улыбка. Словно ему представили старого знакомого, с которым триста лет бы не видеться: одновременно и разочарование, и удивление с примесью отвращения.

– И на что мне смотреть? – повел рукой Стахов и уставился на Тюремщика. – Ты приволок сюда дохлого проклятого? И что?

Из-за его плеча заглянул в фургон и Андрей. И хотя его лицо не выразило удивления, разочароваться он успел не меньше Ильи Никитича. Проклятый? И все?

Протянув вперед, словно защищаясь, когтистые полузвериные руки, на полу кунга недвижимо лежало скрюченное, тощее, как тарань, заиндевелое серое тело, покрытое плотным слоем пыли и грязи. Оно было сплошь изрезано чьими-то острыми клыками и когтями. Глаза выцарапаны. Лицо, или же морда – черт поймешь, как правильнее, – почти ничего не выражающее при жизни, сейчас вообще было похоже на засохшую тыкву с круглым провалом рта и отверстиями для глаз. Череп был в одном месте продавлен, в другом зияла дыра величиной с кулак. Вокруг рта черная кожа потрескалась, будто проклятый кричал не один час, зовя кого-то на помощь. Своих, чужих – без разницы. И хотя известно, что проклятые никогда не зовут на подмогу – их загробный вой может означать что угодно, только не призыв о помощи, – казалось, этот все же звал. Тело выглядело таким истерзанным, таким несчастным, таким жалким, какими они еще ни разу не видели трупы проклятых. Да, их находили на поверхности, да, они могли пасть в неравной битве с собаками, да, их могли убить банкиры, да, они могли попасть в аномальные поля, да, их, в конце концов, могли застрелить сталкеры, но, черт побери, их никогда не видели мертвыми в такой жалкой позе и с таким множеством ранений. Они всегда умирали, как бы это безумно ни звучало, с достоинством, не становясь на колени, никогда не прося о помиловании, не закрываясь руками, не пряча голову, не проявляя ни страха, ни страдания…

Но, в общем-то, для Ильи Никитича этот фактор, равно как и наличие самого высохшего тела проклятого, не представлял никакого интереса: ну, сдох так сдох. Мало ли что на поверхности происходит? Вон ученые заявляют, что в мире каждый день природа-матушка создает какие-то новые жизнеспособные образцы флоры и фауны, полностью приспособленные к условиям существования в нестабильной среде, и в разы мощнее тех особей, что есть сейчас. Так чему удивляться, что этого бедолагу кто-то заставил упасть на колени и закрываться руками?

Стахова сейчас больше занимало другое: опытный сталкер, конечно же, не стал бы тащить в Укрытие просто так тело мертвого мутанта – к нему ведь и прикасаться-то лишний раз неохота, – а значит, он еще чего-то недопонял. В чем-то здесь крылся подвох, но в чем? Илья Никитич беглым взглядом окинул еще раз скрюченное тело и посмотрел на Тюремщика, пытаясь разгадать, в чем же тогда секрет этого чуть ли не брызжущего искрами взгляда.

– Ты что, не видишь этого, Никитич? – спросил он.

– Не вижу – что?

– Ну вот же, глянь! – Тюремщик потянулся к мертвому телу и выдернул из-под него клок синей материи. – Видишь?

– И что? У нас одетый проклятый?

– Не в этом дело, – терпеливо качнул головой сталкер. – Но подумай: ты выдел раньше что-либо подобное? Только честно?

– Постой, постой, – захлопал ресницами Стахов и встряхнул в воздухе указательным пальцем. – Ты же не будешь мне сейчас рассказывать, что проклятые начали эволюционировать, превращаясь обратно в людей? Сегодня они в одежде, а завтра они будут пользоваться расческой? Скажи, что нет!

– Ты так и не понял, – коротко качнул головой Тюремщик и протянул Илье Никитичу другой клок материи, такого же синего цвета, только побольше. Сомнений не было – это была та же ткань, что и выдернутый из-под проклятого клок. Но на нем имелось еще кое-что. То, что заставило Стахова действительно забыть обо всем остальном и, вперившись полными изумления глазами в темный прямоугольник, аккуратно пришитый к материи серыми нитями, самозабвенно водить по нему пальцами, будто определяя подлинность древнего гобелена.

Это была нарукавная нашивка, шеврон, с изображенным на нем выезжающим из тоннеля поездом, а сверху была надпись: «Харьковский метрополитен». Стахов поднес его к глазам, внимательно рассматривая каждую букву и пытаясь привести в порядок взбудораженные, как стая напуганных ворон на городской площади, мысли.

– Что ты хочешь этим сказать? – Он поднял на Тюремщика полные недоумения глаза. – Что этот проклятый притащился сюда из Харькова?

– Из Харькова? – переспросил рыжеволосый напарник Карана. – А где это, Харьков?

– Я ничего не хочу сказать, но думаю, что да. – Тюремщик пошарил рукой за закрытой створкой фургона. – Вот.

Он протянул Стахову зеленый армейский вещмешок. Точнее, то, что от него осталось. Изодранный весь, дырявый, с одной только целой шлейкой, тем не менее не пустой. В нем что-то было, небольшое и негрузное, что-то, что принадлежало мертвому проклятому. И это обстоятельство придавало ситуации еще большую загадочность. Ведь проклятые, уподобившись зверям, не нуждались ни в одежде, ни в ручной поклаже.

Стахов пошарил в мешке и вытащил… ветхий, округлой формы аппарат с ручкой для ношения, посеребренными кнопками и тумблерами разной величины.

– Что это? – первым нарушил тишину Андрей, в десятый раз перечитав ничего не объясняющее название странной вещи «Panasonic».

– Проигрыватель, – ответил кто-то из-за спины.

– Ты включал его? – спросил Стахов у Тюремщика.

Тот кивнул.

– Разок только, и то не до конца, – ответил Бешеный. – Боялись повредить, его и так собаки по всей улице мотлошили… вещмешок этот…