Стахов как раз подкладывал в костер сухие поленья в надежде отогреть захолодевшие руки, когда привычную тишину заставы нарушил сначала едва различимый на фоне душевного потрескивания костерка, но постепенно нарастающий шум. Это возвращался с ночного рейда вояжерский грузовик, один из немногих, оставшихся в Укрытии на ходу. Узнать по звуку, чей именно экипаж возвращается, для Стахова не составляло никакого труда. Даже сквозь два металлических заслона, ограничивающих тридцатиметровый промежуточный шлюз, он определил, что это возвращался с рейда «Монстр» – когда вояжеры выжимают из двигателя все силы, спутать этот рев с каким-то другим мог либо новичок, либо совсем уж невнимательный вояка.

Поэтому, еще до того как «Монстр» успел подкатить свои шесть колес к наружному заслону шлюза и подать сигнал о прибытии, комбат нехотя поднялся от костра, похрустел шеей и, подойдя к откинувшемуся на мешки новичку, опустил свою тяжелую руку ему на плечо.

– Просыпайся, боец, – сказал Илья Никитич, с трудом подавив в себе желание схватить его за шиворот и как следует встряхнуть.

Парень, имени которого Стахов так и не запомнил, встрепенулся, будто получил пощечину, и вскочил на ноги, по привычке вцепившись обеими руками в автомат.

Мысль, что его подняли не по боевой тревоге, пришла не сразу. А вслед за ней в опьяненный сладким, необычайно цветастым сном мозг ворвалась и другая, от которой у него вмиг все сжалось внутри, похолодело, а кадык запрыгал как заводная игрушка: он заснул на посту! Нет, нет, только не это!

– Простите, Илья Никитич… товарищ командир, вторые сутки на ногах, – виновато вскинув глаза на Стахова, оправдывался юноша. – На минутку присел, и… – Он развел руками, не в силах добавить что-то еще.

Лицо командира на мгновение просветлело, как-то по-отцовски тепло блеснули глаза, даже подумалось, что он сейчас искренне улыбнется и скажет что-то успокаивающее вроде: «Да все нормально, малый, с кем не бывает». Но колючие брови тут же обратно поползли к переносице, глаза заблестели бесчувственной сталью, а лицо приняло прежний бесстрастный, хладнокровный вид.

– Сто раз, – тихим, изможденным, но властным голосом сказал он, глядя куда-то поверх белобрысой макушки. – На кулаках. А в следующий раз получишь еще один наряд. Понял?

Парень, пятнадцати лет от роду, браво вздернул подбородок и удовлетворенно улыбнулся, будто ему приказали не отжиматься на бетонном полу, а дрыхнуть дальше. Тут же, отложив оружие в сторону, он упал на кулаки и с ритмичным «уф-уф» принялся отрабатывать наложенную епитимью.

На самом деле Андрей в душе был рад, что именно такое наказание выбрал ему начальник заставы. И не без оснований – о стаховских методах расправы с нарушителями уставных инструкций ходили разные слухи. Совсем не грело быть выброшенным в промежуточный шлюз и оставаться там, в полнейшей темноте, по колено в грязной воде, из которой то и дело показывались толстые, скользкие червеобразные существа. Десяти минут этого удовольствия вполне хватало для того, чтобы обдумать свой проступок и сделать надлежащие выводы. Поэтому сотня отжиманий на кулаках новичку была не страшнее штопанья старых портянок. Трудно, разумеется, особенно когда заходит где-то за восемьдесят, но зато цел и в тепле.

Илья Никитич извлек из костра тлеющую головешку, подкурил самокрутку и посмотрел в противоположный конец заставы. Там, на горе из мешков, выложенных почти до потолка, размещался второй пулеметный расчет.

– Эй, на точке! – выкрикнул он, выпустив изо рта плотное облако сизого дыма. – Вы что там, тоже заснули на хрен?!

Из-за наваленных мешков тут же вынырнули две фигуры: одна повыше и покрупнее, а другая тощая, с копной неухоженных волос. Их лиц не было видно, свет от разложенного внизу костра туда не доставал, но даже неопытному новичку было понятно, что эти двое «на точке» тоже спали.

– Никак нет, товарищ командир батальона, – как можно бодрее ответил звонкий юношеский голос, принадлежавший тощей фигуре.

– Чай хлебаем, Илья Никитич, – дополнил второй, принадлежащий человеку постарше. – Не желаешь? Из термоса только, горячий еще.

– Из термоса? – голос Стахова заметно подобрел. – Можно и похлебать, если из термоса. Вояжеров только впустим сначала. – И, выдержав короткую паузу, добавил: – Каран, ты там за новичком следил бы лучше, а то дрыхнете небось оба.

– Не, не дрыхнем, – заверил его Каран. – А что, уже пришел вояж?

– Я ж говорю, блин! Чай они хлебают. – Стахов выпустил изо рта струю густого сизого дыма. – Хаким, обещаю – по тоннелям бегать будете, в полной выкладке и в противогазах!

Эхо его хрипловатого, прокуренного голоса отразилось от голых бетонных стен, и тут же, будто в ответ на вопрос Карана, снаружи донесся мощный звуковой сигнал: два коротких гудка, один длинный. Машина подошла к первому, верхнему заслону.

– Давай подымайся на точку, – скомандовал Илья Никитич Андрею, прищурившись то ли от дымящей в зубах самокрутки, то ли чтобы внимательнее рассмотреть прыщавое лицо подчиненного. Затем причмокнул, недовольно качнул головой и сплюнул – резвость молодого бойца, по его мнению, оставляла желать лучшего.

Парнишка, на ходу растирая закоченевшие кулаки, вскочил по выставленным в виде ступеней мешкам наверх и оказался в укрепленном гнезде, где его уже ждали разложенные на специальных подставках ящики с боеприпасами и неизменный компаньон – станковый пулемет Калашникова, задравший черное дуло в холодную серую твердь потолка. Там было темно и зябко, костер с недавно подкинутыми в него дровишками остался внизу, и новичку его теперь чертовски недоставало…

При слове «застава» воображение рисовало могучий, неподступный передовой пост, вставший на рубеже между жизнью и смертью. На самом деле северная застава представляла собой всего лишь ржавые двустворчатые ворота да пару пулеметных гнезд, прикрытых стеной из наполненных песком мешков. Застава держалась на честном слове, штопаные мешки то и дело рвались, просыпая на землю ценный песок, ворота слетали с петель, пулеметы клинило в самый неподходящий момент, а разное тварье с поверхности почему-то именно ее избирало для самых своих яростных, неистовых нападений. Почему-то твари с куда меньшим рвением и частотой атаковали южную или юго-восточную заставы, а все перли на северную. Может, чувствовали, гады, что хлипка северная застава, а может, и в другом было дело – кто ж разберет?

Покуда не поднят заслон – металлическая плита с непонятной обычным солдатам аббревиатурой N. P. S., отделяющая заставу от промежуточного шлюза, – могло казаться, что так тихо тут будет всегда. Что ничего страшного в несении службы на северной нет и волноваться не о чем. Что стена мешков выдержит натиск и сотни озлобленных валебрисов… Но стоит заслону приподняться хоть немного, и былое затишье превращалось в беспощадный шторм.

Потому и неудивительно, что желающих попасть в наряд на северную и днем с огнем не сыщешь и шли они туда, как на войну, прощаясь с родными и близкими. Исключение составляли лишь юнцы, желавшие доказать всем, и себе в первую очередь, что они «тоже могут», ну и непосредственно начальник заставы – командир батальона охраны Стахов Илья Никитич да еще его заместитель – Хаким Каранов. Этим двоим против воли приходилось заглядывать смерти в глаза в десять раз чаще остальных.

Стахов закрыл за собой скрипящие старыми, несмазанными петлями ворота, задвинул их на два засова и поднялся к новичку.

Сигнал снаружи повторился. Ох уж этот длинный… Это значило, что «Монстр» притянул за собой «хвост». Явление, конечно, отнюдь не редкое, особенно в последние дни, когда вояжеры делают по два-три выезда за ночь, но Стахов был почему-то уверен, что чаще всего эта махина тащит на себе всякую нечисть именно в понедельник и четверг, будь они неладны, в дни его дежурства. И сейчас, услышав этот длинный финальный сигнал, он ничуть не удивился. Странно было бы услышать только два коротких, такого подарка от судьбы ждать бесполезно. Особенно под утро.