Этот ритм «бил ключом по голове» каждого члена экипажа и наполнял наш ратный день большим количеством событий и неотложных дел. Далеко не каждый из мичманов выдерживал его. Морская служба вообще оказывалась не каждому по плечу. И не всегда отданные ей силы превращались в дела, остающиеся жить после нас. Довольно часто наши усилия сливалось за борт флотской жизни, мы увольнялись на гражданку и от всей нашей суеты оставались лишь воспоминания.
Распорядок дня был расписан по минутам. Автобусы первой очереди выходили из поселка Тихоокеанский в 06.30. После часа езды, служивые шагали в казарму, а оттуда в столовую на завтрак. Затем весь экипаж строем шел на службу радиационной безопасности (СРБ), где переодевался в спецодежду, называемую «эРБе». На куртке (на нагрудном кармане), на брюках (на правом колене) были нанесены буквы РБ — радиационная безопасность, на обуви и головном уборе — белые треугольники. Эта форма не должна была покидать пределов атомной подводной лодки и территории, огражденной службой радиационной безопасности. Отсюда направлялись на пирс. Если опаздывали, то бежали. Там в 07.45 строились в две шеренги лицом к кораблю. После короткого инструктажа, ровно в 08.00 дежурный по кораблю, командовал экипажу:
— На флаг и гюйс смирно!
Более торжественного момента представить себе нельзя! Иногда в момент этой команды мурашки пробегали по телу, так как на всех кораблях одновременно поднимался Военно-морской флаг и гюйс — морской флаг особой расцветки, поднимаемый на носу военных кораблей первого и второго ранга, когда они стоят на якоре. За все время моей службы не было случая, чтобы по какой-то причине произошла задержка этого очень важного для флота, обязательного, как восход солнца, ритуала.
Подъем флага — это и точка отсчета жизни корабля и каждого члена экипажа, обслуживающего его весь день, и деталь, подчеркивающая важность нашего дела. Вечером флаг и гюйс спускались. Солдаты срочной службы после увольнения из Советской Армии еще долго помнят команду «Рота подъем!». Для матросов ВМФ (даже не очень примерных) подъема флага имел большое морально-нравственное и воспитательное значение. Нет ни одного моряка, который бы служил на боевом корабле и не сохранил в памяти этот ритуал, пережитый с ним трепет души, не помнил этой традиции, свидетельствующей о принадлежности к общности, называемой Военно-Морской Флот СССР. Именно эта церемония заставляла нас каждый день являться на службу без опозданий и была серьезным посылом к конкретным действиям согласно служебным обязанностям.
В свою холостую пору, не имея жилья в Техасе, я из увольнений возвращался на корабль вечером или ночью, не откладывал это на утро. Смысл заключался в том, что утром не опоздаешь на службу, тебя наверняка разбудят и поднимут, невзирая на твое вялое состояние после вечернего бражничества.
После подъема флага и гюйса, мы по одному проходили по сходням и поворачивали головы в сторону Военно-морского флага, прикладывали руку к головному убору, отдавая ему честь. И только после этого спускались внутрь прочного корпуса атомохода.
Умничанья командира
Как-то после практических (учебных) стрельб с неполным боезапасом наша лодка «К-523» возвращалась в базу в подводном положении. По инициативе командира БЧ-3 старшего лейтенанта Виктора Степановича Николаева мы с Витей Кидановым открыли задние крышки торпедных аппаратов и залезли внутрь. Там чистили направляющие дорожки, готовя торпедные аппараты к пополнению боезапаса.
Вообще-то сама работа была не опасной, другой вопрос, что это делалось на глубине и при нахождении подводной лодки в движении. Ведь на глубине ста метров давление воды составляет десять атмосфер или десять килограммов на сантиметр квадратный. В чем был риск? Лодка волнорезным щитом торпедного аппарата могла наткнуться на препятствие, пусть даже небольшое, тогда бы ее передняя крышка приоткрылась. А это повлекло бы за собой практически мгновенное заполнение водой торпедных аппаратов, в которых мы находились. Именно данное обстоятельство делало эту ситуацию опасной не только для нас, но и для всего экипажа вместе со всем «железом» стоимостью в сто три миллиона (вместо 99,8 запланированных) рублей, не считая двенадцати баллистических ракет и двадцати торпед, которые по своей стоимости превышали стоимость носителя.
Правда, опасность дела нас тогда не смущала. Ну а наш командир Виктор Степанович Николаев, устроившись на направляющей балке торпедопогрузочного устройства, у задней крышки торпедного аппарата № 5, где я исполнял роль негра, как белый надсмотрщик на плантациях американского юга, учил меня уму-разуму, слава богу, хоть не плеткой. Я же к этому воспитательному процессу относился, попросту говоря, несерьезно, а потому на каждую его сентенцию находил две, причем — с юмором и смехом. Правда, я высказывался мысленно, но проницательный командир успешно читал мои мысли. Это сильно нервировало его, ибо он понимал, что получается не воспитание, а насмешка над ним лично. И он, доведенный своим же воспитанием до раздражительности, после очередного своего нравоучения выпалил:
— Ну и идите, товарищ мичман, на… — далее последовало популярное в наших кругах слово из трех букв.
Озадаченный насколько культурным, настолько и лестным предложением, я готов был исполнить его, потому что в условиях субмарины это звучало как приказ. У меня аж коленки зачесались, чтобы быстренько уползти в указанном направлении. Правда, было одно «но» — я и так там был. В самом деле. Находясь в трубе торпедного аппарата первого отсека, мы с Витей Кидановым были своего рода «первопроходцами». То есть в определенной точке нашего курса (маршрута) сначала оказывались мы, а потом уже командир Виктор Степанович и весь экипаж. Поэтому мне только и оставалось сказать:
— Куда уж дальше идти, товарищ старший лейтенант! Дальше передней крышки, извините, ну никак не получится, хоть при всей моей радости. Если только вы не соизволите открыть переднюю крышку торпедного аппарата, и тогда я поплыву туда, куда вы меня пешком послали.
Меня опять спутали с другими
Меня часто принимали за кого-то другого, особенно когда я служил и носил форму, во многом способствующую этому. Люди в форме многим кажутся похожими друг на друга, как китайцы (морская форма у военных моряков все-таки отличается от формы гражданских моряков или это что-то другое?). Как-то при поездке в очередной отпуск я находился в аэропорту города Артем, что под Владивостоком. Там сел в самолет, идущий рейсом на Ленинград. Рядом со мной плюхнулась женщина лет тридцати пяти.
— Здорово! — вдруг запанибратски сказала она.
— Привет! — хоть и с недоумением, но в том же духе ответил я.
— С корабля? — как ни в чем не бывало, продолжила странная попутчица.
Так как мы нашу подводную лодку называли в том числе и кораблем, то я соответственно и ответил:
— С корабля.
Я уже понял, что меня принимают за другого человека. Но не знал причины, почему это происходит. И это насторожило — по ошибке или умышленно. Ведь если верно второе, то, возможно, я столкнулся с мошенницей. Тем не менее я решил подыграть. Женщина задала еще несколько стандартных вопросов, так что наш диалог имел примерно такое содержание:
— Как дела?
— Нормально.
— Домой?
— Домой.
И так далее, пока она не спросила такое, чему я не смог подыграть, на что не мог ответить без обмана.
— Извините, кажется, вы меня не за того принимаете, — сказал я.
Она вытаращила на меня глаза и только тут решила уточнить:
— Как это «не за того»? Ведь ты же Леня?
— Можно и так сказать, — усмехнулся я, — хотя меня Леней не называют, а больше Лешей.
— Радист с нашего корабля? — уже не так уверенно продолжила она.
— Во-первых, не радист, а торпедист, во-вторых, я все-таки не Леонид, а Алексей и, в-третьих, я не работаю на гражданском судне, а служу на военной подлодке.
Глаза у попутчицы округлились, а челюсть почти отвалилась. Ее состоянием и продолжительной паузой, заполненной изумлением, я наслаждался долго. Слегка оправившись от шока, она сказала с укором:
