В культуре страны есть преходящие проблемы, характеризующие тот или иной этап ее становления, но есть и такие, которые общество регулярно поднимает из века в век, что предполагает особый механизм их поддержания. Таким механизмом может быть передача отдельных идей от родителей к детям, что формирует круг похожих вопросов в разных поколениях. Этот механизм может быть также связан с какими-то общественными отношениями, которые стабильно присутствуют в обществе и поднимают перед ним одни и те же проблемы.

Есть два «вечных» вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?», с которыми неоднократно на протяжении жизни сталкивается любой человек, проживающий в России. Характерно то, что они всплывают вне зависимости от политической ситуации: при царизме, в Советском Союзе и в процессе становления демократии. К ним обращаются в трудные периоды как политические лидеры, так и рядовые граждане, их задают и родители, и дети. Когда первый вопрос ставится государственным деятелем, то в ответе на него обычно говорят о «некоторых», чьи имена знают все, но не называет никто. Когда же произносятся конкретные фамилии, то их носители более напоминают «козлов отпущения», чем истинных виновников, имена которых также известны всем, но к ответственности их так никто и не привлекает. Вопрос «Что делать?» поэтому практически всегда остается риторическим.

Чтобы придать процессу безответственности некоторый легитимный характер, наказание таких случайно выбранных жертв превращается в грандиозный спектакль торжества справедливости, как, например, процесс об «оборотнях в погонах». Несколько высших милицейских чинов непосредственно перед выборами в Государственную думу берут с поличным. Телевидение демонстрирует их огромные особняки, построенные якобы на государственную зарплату, найденные безумные деньги в разной валюте. Ошеломленный зритель удовлетворен видом преступников, которых перед ним лицом в грязь уложил спецназ. Поэтому никто не задает вопросы, почему это заметили только сейчас, кому принадлежат соседние дома, которые так стыдливо обходит камера, пытаясь предъявить взору только нужный, кем-то специально подобранный и отрецензированный сюжет.

О торжестве справедливости, наверное, можно было бы говорить, если провести государственную оценку стоимости всех подмосковных домов (можно и других) и сопоставить с зарплатой проживающих в них лиц. Но когда это делается в отношении одних и не делается в отношении других, само собой возникает подозрение.

Слово «ошеломить» – древнерусское. Означает: хорошо ударить по шелому (шлему), т. е. голове. Крепко и многократно ударяемый по этому месту россиянин на время предвыборных кампаний утрачивает способность рассуждать и действует согласно тексту сценариста. Все это сопровождается непременным обсуждением вопроса о том, готов ли народ России к демократии? Кучка умудренных опытом и знаниями людей, наделивших себя правом ставить диагноз народу, озабоченно всматривается в страну. Подобно тому, как консилиум врачей, склоняясь над умирающим, свидетельствует: «Нет, не жилец», наши «эскулапы» также однозначно заключают: «Нет, не готов». Одинокие пламенные речи романтиков в защиту народа не кажутся серьезными на фоне многозначительности их выводов, подтверждаемых печалью во взорах.

При этом никто не ставит вопрос о тех, кто представляет идею демократии. По факту принадлежности к партии с таким названием они незапятнанны, честны и открыты, а главное, имеют лицензию на постановку диагноза. «Жена Цезаря вне подозрений». Подозрения ложатся на тех, кто должен их избирать. Но и демократы, и члены консилиума созданы из того же материала, что и весь остальной народ, то есть они слеплены «из того, что было…». Однако не все избиратели готовы это полюбить.

Никто не ставит вопрос и о тех, кто уже внедряет эту демократию, находясь у руля власти. Предыдущий министр труда на телевизионном шоу может сказать, что все профессора берут взятки, лидер демократической партии, баллотирующийся на выборах, может обвинить всех граждан в национализме и беспробудном пьянстве, и т. д. Навязывание чувства вины подкрепляется мифом о связи этого чувства с русским характером. Следом всплывает идея покаяния, согласно которой все граждане должны разделить вину за те или иные проблемы в обществе (например, «у нас все пьют» или «у нас все воруют») и соответственно безвозмездно участвовать в устранении психологического или материального ущерба.

Воспринимая безнаказанность одних и поголовную вину остальных не как особенность конкретной ситуации, а как феномен культуры, человек не стремится изменить что-то вокруг себя и искоренить ее причину, а напротив, поэтизирует и даже начинает гордиться этим (благо, великие русские поэты разделяли чувство вины вместе со всеми гражданами), вовремя припоминая Тютчева:

Так и живут россияне в среде, навязывающей им безысходные предпосылки неотвратимости «трудного счастья».

Однако даже поверхностный анализ такого рода высказываний свидетельствует не столько об их незыблемости, сколько о том, что говорящий их человек принимает существующее положение вещей и по тем или иным причинам предпочитает мириться с ним. Более того, это стремление сохранить все в неизменном виде навязывается остальным как фатальная неотвратимость движения России свойственным только ей трудным путем. Этот психологический аспект, скрывающий причину нежелания активно двигаться вперед, обнаруживается в той особой горделивости, которая сопровождает высказывания типа: «В России так всегда…». С другой стороны, за этим горделивым пренебрежением к иноязычному чувствуется потребность в том, чтобы слушатель согласился и дал положительную оценку подобной уникальности.

Если у России действительно особый путь, то зачем нужно это подтверждение своей необычности и одобрение тех, от кого на словах так нужно отъединиться? Ситуация похожа на ту, когда науку критикуют люди с нетрадиционным подходом к анализу объективной реальности (астрологи и парапсихологи). С одной стороны, они ругают науку за узость взглядов, с другой – непременно хотят быть принятыми именно научным сообществом. Им недостаточно того, что они уверены в своих «открытиях», необходимо признание их гениальности исследователями, узость взглядов и ограниченность которых они с таким пылом доказывают.

Встает дополнительный вопрос: что важнее для поборников особого пути России: доказательство этого тезиса или потребность в признании особых достоинств за теми, кто идет этой неторной тропой? Эмоциональность, с которой этот вопрос постоянно возникал в российской истории, скорее свидетельствует о втором. Кроме того, за весь период существования проблемы не было обнаружено фактических и теоретических доказательств необходимости такого пути для страны. Однако создается ощущение, что за этим тезисом стоит желание снять ответственность с тех, кто берет ее на себя, получает за это определенные дивиденды, а потом перекладывает ее на плечи всех, вызывая у них предварительно чувство вины, чтобы объяснить, почему дивиденды получают одни, а работают другие.