– А что это такое? – изобразил он удивление.
– Старинные книги, мистер Рейх. – Продавцы охотно взялись объяснять теоретические и практические аспекты архаичной визуальной книги, пока Рейх неторопливо обыскивал стеллажи, пробираясь к намеченному потрепанному коричневому томику. Он хорошо помнил эту книгу. Он пролистал ее пять лет назад и сделал пометку в черной записной книжке. Старый Джеффри Рейх был не единственным предусмотрительным человеком среди Рейхов.
– Интересно. Да, очень интересно. А вот это что? – Рейх снял с полки коричневый томик. – Развлечения для вечеринки. Что значит эта дата? Правда? Неужели в ту пору уже устраивали вечеринки?
Продавцы заверили его, что древние были во многих отношениях потрясающе современны.
– Посмотрим, что тут, – хмыкнул Рейх. – Бридж медового месяца… Прусский вист… Почтовое отделение… Сардинки… Что же это может быть? Страница 96. Давайте глянем.
Рейх перелистывал страницы, пока не добрался до напечатанного жирным шрифтом заголовка:
РАЗЛИЧНЫЕ ЭКСТРАВАГАНТНЫЕ ИГРЫ ДЛЯ ВЕЧЕРИНОК.
– Вы только взгляните, – рассмеялся он в притворном удивлении. И указал на хорошо запомнившийся ему абзац.
САРДИНКИ
Один игрок водит. В доме гасят весь свет, и ведущий где-нибудь прячется. Спустя несколько минут игроки порознь отправляются его искать. Первый нашедший не сообщает об этом остальным, но прячется вместе с ведущим. Постепенно каждый игрок находит «сардинок» и присоединяется, пока все не спрячутся в одном месте, а последний – проигравший – не останется блуждать один во тьме.
– Это я возьму, – сказал Рейх. – Именно это мне и нужно было.
Тем вечером он истратил три часа, методично обезображивая страницы томика. Он разогревал их, протравливал кислотой, пятнал, резал ножницами, уродуя инструкции ко всем забавам, и каждая пропалина, каждый порез, каждый разрыв казались ему ударом, нанесенным по извивающемуся в корчах телу д’Куртнэ. Покончив с опосредованными убийствами, он убедился, что все инструкции стали неудобочитаемыми. Все, кроме «Сардинок».
Рейх упаковал книгу и послал ее оценщику Грэму через пневмопочту. Сверток с шумом устремился в путь и возвратился часом позже с официальной оценкой и печатью от Грэма. Увечий, понесенных книгой по вине Рейха, тот не заметил.
Рейх сменил обертку на подарочную, приложив к ней, как было принято, оценку, и послал тем же способом в дом Марии Бомон. Через двадцать минут пришел ответ.
Дарагой! Дарагой! Дарагой! Я уж думала, ты савсем позобыл (да уж, похоже, записку писала сама Мария) старую прилестницу. Как восхититильно. Приходи в Бомон-Хаус сегодня вечером. У нас вечеринка. Поиграем в игры из твоего чюдесного подарка.
Приложением к письму в почтовой капсуле пришел портрет Марии в звездочке из синтетического рубина. Естественно, портрет ню.
Рейх ответил: Какая жалость. Не сегодня. У меня один из миллионов пропал.
Она ответила: Тогда в среду, умнинький мой. Я тебе один из своих дам.
Он отозвался: Рад буду принять подарок. Приведу гостя. Целую тебя всю.
После этого он пошел в постель.
И закричал на Человека Без Лица.
Утром среды Рейх наведался в наукоград «Монарха» (отцовские чувства и всякое такое, вы знаете) и провел познавательный час в обществе талантливой молодежи. Он обсудил их проекты и блистательное будущее, какое сулила им вера в «Монарх». Рассказал старый пошлый анекдот про девственника-первопроходца, который совершает экстренную посадку на летающий в открытом космосе гроб, а труп ему и говорит: Да я просто туристка! Талантливая молодежь подобострастно посмеивалась и немного презирала босса.
В такой вот неформальной обстановке Рейх улучил минутку проскользнуть в лабораторию с ограниченным доступом и похитил оттуда одну нокаут-капсулу. Последние представляли собой медные кубики, вполовину меньше запальных капсюлей и вдвое смертоносней. Если такой кубик разбить, он исторгал ослепительное голубое пламя, и вспышка временно ионизировала родопсин – зрительный пурпур сетчатки глаз, – ослепляя жертву и лишая ее всякого представления о времени и пространстве.
После полудня среды Рейх спустился на Мелоди-Лэйн, в сердце театрального квартала, и посетил контору «Психосонгс Инкорпорейтед». Тут заправляла умненькая девушка, сочинявшая великолепные куплеты для рекламного отдела и штрейкбрехерские кличи разрушающей силы для отдела пропаганды (в прошлом году «Монарху» потребовались все ресурсы, чтобы подавить выступления протестующих рабочих). Звали барышню Даффи Уиг&. В глазах Рейха она была воплощением современной карьеристки – девственницы-соблазнительницы.
– И как ты, Даффи? – спросил он, вежливо чмокнув ее. Даффи была красива и фигуриста, словно график динамики продаж, но чуть моложе, чем ему нравилось.
– А вы, мистер Рейх? – Она смерила его странным взглядом. – Однажды найму какого-нибудь эспера, специалиста по одиноким сердцам, чтобы истолковал для меня ваш поцелуй. Мне по-прежнему кажется, что спрашиваете вы не о бизнесе.
– Нет.
– Вот негодяй.
– Даффи, мужчина должен блюсти честь смолоду. Целуешь девушек без разбору – в богачах не задержишься.
– Вы же меня целуете.
– Только потому, что ты совсем как та девушка с кредитки.
– Пип, – сказала она.
– Поп, – сказал он.
– Бим, – сказала она.
– Бам, – сказал он.
– Прибила бы на месте того, кто это сочинил, – сказала Даффи мрачно. – Ладно, красавчик, что у вас за печаль?
– Азартные игры, – ответил Рейх. – Эллери Уэст, заведующий моим клубом для персонала, жалуется на азартные игры в «Монархе». Говорит, народ к ним слишком пристрастился. Если честно, мне без разницы.
– Должник побоится просить повышения.
– Вы умны не по годам, юная леди.
– Значит, тебе что-нибудь против азартных игр?
– Что-нибудь в этом роде. Прилипчивое, но не слишком очевидное. Не типичный пропагандистский мотив, а, так сказать, с замедленным высвобождением. Я бы хотел добиться более-менее бессознательного психокондиционирования.
Даффи кивала, делая быстрые пометки.
– И пускай эту песенку будет приятно послушать. Бог знает, сколько народу передо мной пройдет, напевая, насвистывая и мурлыча ее себе под нос.
– Ах ты ж негодник. Все мои куплеты приятно послушать.
– По первому разу.
– За это с тебя еще тысяча.
Рейх рассмеялся.
– Если уж мы о монотонности говорим… – продолжил он без паузы.
– Мы не говорили.
– Какая была самая прилипчивая из твоих работ?
– Прилипчивая?
– Ты понимаешь. Вроде тех рекламных куплетов, которые так и лезут в башку.
– А, это. Мы их называем пепси.
– Почему?
– Не в курсе. Говорят, первым придумал их сочинять какой-то Пепси, еще несколько веков назад. Я на это не ведусь. Я однажды такой сочинила… – Даффи поморщилась. – Мне до сих пор вспоминать противно. У тебя на месяц в голове застрянет. Меня год донимало.
– Преувеличиваешь.
– Репутацией клянусь, мистер Рейх. Песенка называлась Тень, сэр, сказал Тензор. Я ее сочинила для провального шоу про безумного математика. Мне заказали как можно более раздражающий мотивчик. Они свое получили. Зрителей он так бесил, что пришлось прикрыть передачу. Целое состояние потеряли.
– Хочу послушать.
– Я не могу с тобой так обойтись.
– Давай-давай, Даффи. Мне неподдельно интересно.
– Пожалеешь.
– Не верю.
– Ну ладно, свинтус, – сказала девушка и подтянула к себе клавиатуру. – Это тебе за тот неискренний поцелуй.
Пальцы и ладонь Даффи грациозно заскользили по панели. Комнату наполнила абсолютно монотонная, невероятно банальная и незабываемая мелодия. Квинтэссенция всех когда-либо слышанных Рейхом мелодических клише. Какую мелодию ни пытайся припомнить, а все они с неизбежностью сводились к Тень, сэр, сказал Тензор. Потом Даффи запела:
