Это были проделки хоря-самца. Пробравшись через разбитое стекло духового окна, он в считаные минуты уложил пару птиц, а затем ещё двух, что сидели ближе к оконцу. Оттащив одну курицу в угол курятника, принялся её обгрызать, и только неуёмный лай дворового кобеля заставил его уйти восвояси. Была лунная ночь. По слегка занастившемуся снегу протянулись тени частоколов, усадебных построек, садовых деревьев. Хорь уходил из курятника, подгоняемый собственной тенью. Его хорошо было видно на снегу, но и в этот раз ему повезло — он ушёл невредимым и сытым. Он всегда надеялся на свою хитрость и ловкость, смелость и решительность.

Но долго так продолжаться не могло, и вот однажды случилось то, что должно было произойти. Забравшись в очередной раз в курятник, он был застигнут дворовым псом и задушен. Так хорюшка вновь осталась одна.

После гибели хоря-самца хорюшка ещё твёрже усвоила правило — выходить на охоту в полной темноте и возвращаться на место днёвки до рассвета.

Весна всё увереннее вступала в свои права. По утрам на заснеженном поле хорюшка постоянно видела разгулявшихся в токовом азарте тетеревов. Как-то раз, возвращаясь из деревни в свой погреб, она даже попыталась подкрасться к одному из косачей, токовавших на отшибе, но была замечена.

Весна всё сильней и сильней завладевала хорюшкой. Её тянуло в лес. Однажды, оказавшись в лесу днём, она едва не погибла. Откуда ни возьмись, выскочила огромная овчарка, с громким лаем загнала её на сосну и долго не уходила, старательно облаивая ускользнувшую жертву. Вскоре послышался человеческий окрик, и собака, бросив хорюшку, скрылась в ельнике. Хорюшка забралась выше по стволу дерева и прильнула всем телом к толстому суку. Она ещё несколько раз слышала в глубине леса собачий лай, и ей казалось, что овчарка вот-вот вернётся и приведёт за собой своего хозяина. Но этого не случилось.

На старой изломанной вершине ели отбивал весеннюю дробь дятел. Где-то в кроне рядом стоящей сосны «щебетала» сойка, пригревшись на ласковом весеннем солнце. Хорюшка с высоты видела, как проскочил подсосной, шурша настовой корочкой, разбуженный весенней гульбой заяц-беляк. Глухарка, возвращаясь с тока, пролетела стороной, и была далеко слышна её шумная присада на дальних соснах. Тёплые, солнечные лучи разморили хорюшку, и она, блаженствуя, вольготно растянулась на крепком суку. Ломая наст, на лесную просеку вышел лось. Остановился, чутко прислушался. Пара воронов, нарушив лесное спокойствие зловещим карканьем, разрезая воздух, промчалась над самыми макушками сосен в сторону деревенского поля.

Продремала хорюшка до самого заката. Когда запад окрасился в багровый румянец и по небосклону потекла малиновая дымка нежных облаков, огромный глухарь с шумным хлопаньем уселся на самую маковку сосны, на которой дневала хорюшка, тревожно хрюкнул несколько раз и, настороженно вытянув шею, долго слушал погружающийся в сон лес. Сквозь густую сосновую крону хорюшке было не видно могучей птицы, но она слышала, как потрескивала сосновая хвоя. Глухарь кормился.

Отступала зорька, тускнел с каждой минутой восток, и по лесу потянулись лёгкие сумерки. Потревоженная чем-то лесная мышь выскочила из-под наклонившегося к земле можжевелового куста и, пробежав немного до валежины, юркнула под дерево. На переломе дня и ночи затоковал глухарь. Сухая, дробящая воздух глухариная песня таинственно врывалась в тишину наступающей ночи.

Хорюшка в этот момент была уже на ближней вырубке. Она вновь шла в деревню к своему погребу, но прежде решила заглянуть в хлев деда Спиридона, чтобы поживиться мышами.

Жиденький наст ломался под лапками хорюшки, когда она нарыском пересекла поле. Свернув в проулок между усадьбами, в считаные минуты оказалась у знакомого ей двора деда Спиридона. В курятнике на нашесте заквохтали куры и разом замолчали. Забил крыльями петух, прокукарекал один раз и стих. С крытого двора тянуло терпким запахом сена. Хорюшка, как обычно, остановилась возле калитки и долго слушала улицу. В доме хозяина мелькнул тусклый свет керосиновой лампы, звякнуло ведро, поставленное на пол, и с шумом захлопнулась домовая дверь. Кошка, вылезшая из подполья, заметив хорюшку, в два прыжка оказалась на столбе и, пройдя с метр по заборному тычиннику, спрыгнула на другую сторону.

На деревенском большаке едва горел один-одинёшенек уличный фонарь. Хорюшка, осторожно обследуя каждый метр, приближалась к знакомому ей лазу, что вёл в подвал. Осталось сделать один прыжок, потом по высокому подполью через кошачий лаз пробраться в крытый двор, а уж там на сеновал.

Хорюшка потопталась на месте, поднялась на бревно слухового лаза и спрыгнула вниз. Острая боль от стиснувших её переднюю лапу стальных челюстей пробила всё тело. Хорюшка закрутилась на месте, стараясь высвободиться. Лапа горела. На этот раз капкан, поставленный Спиридоном, сработал верно.

Обессилев от сильной боли и безуспешных попыток освободиться, хорюшка затихла. В дальнем углу подполья послышалась мышиная возня, но хорюшка уже не могла привнести беспокойства в мышиную жизнь — стальной капкан крепко держал её на «привязи».

Мучительно долго тянулась ночь. Наступившее утро не несло возможности освободиться из стального плена, и час трагической развязки был уже близок.

Утром из дома долго никто не выходил. Слышались шаги, разговоры. Накануне к деду Спиридону приехали из города гости — сын с дочкой. С вечера долго засидевшись, утром дед проспал обычный час подъёма. Квохтали в курятнике некормленые куры. Стыл без нетопленой печи дом, отдавая последнее тепло. Хорюшка вслушивалась в каждый звук, доносящийся из дома. Вот по ступенькам горницы прошаркали спешные шаги, и через секунду, брякнув засовом, открылась дверь. Из сеней вышел дед Спиридон с полным ведром разбухших отрубей и внучка Оленька, пожелавшая посмотреть, как дед будет кормить кур. Разве такое увидишь в городе! Утро уже разгулялось. Солнце слепило глаза. Дед Спиридон откинул засов курятника и открыл дверь. Оголодавшие куры обступили Спиридона и Олю и, как только отруби были высыпаны в корыто, принялись с жадностью поглощать корм.

Постояв минуту-другую в курятнике, дед с внучкой вышли во двор, и тут Спиридон вспомнил о поставленном три дня тому назад капкане.

…Хорюшка, выбившись из сил, тихо лежала на земляном полу подполья. Она слышала, как неспешно подходили к ней люди, как Спиридон, несколько раз ткнув зверька черенком метлы, что-то проговорил резкое вслух. Она даже не пыталась сопротивляться, когда человеческие руки, цепко сдавив ей шею и бока, освобождали от страшных железных челюстей, причинивших ей столько мук. Она даже плохо понимала, зачем её поместили в пустующую кроличью клетку под навесом рядом с дровником и бросили ей кусок сырой курятины. Сперва она не притронулась к нему. Запах сырого мяса тревожил нюх хорюшки, и она в конце концов отъела от него добрую половину.

Клетка была выстроена на самом солнцепёке, и хорюшка, прижавшись к нагретой солнечными лучами боковой стенке, задремала. Тупо ныла перебитая капканом лапа. Но хорюшке повезло: проскочи она передними лапами капкан, он бы зажал ей брюхо, перехватив с боков, и это была бы верная гибель. Что лучше — гибель или кроличья клетка, хорюшка ещё не понимала. Что ждало её в будущем — хорюшка не знала. Она, конечно, не догадывалась о том, что осталась жить лишь благодаря мольбе Оленьки — дед Спиридон не мог отказать любимой внучке. Вот и пришлось высвободить для хорюшки кроличью клетку, до этого крепко набитую хозяйским мусором.

В первый день Оленька почти не отходила от клетки. Она то и дело выбегала из дому, стояла рядом с клеткой и пристально наблюдала за доселе невиданным зверьком. Хорюшка в свою очередь мирно посматривала на девочку, щурила от усталости и яркого солнца глаза и тихо лежала.

В соседних клетках жили кролики. Иногда они устраивали такой переполох, что хорюшка сторожилась и забивалась в дальний тёмный угол клетки, наблюдая за происходящим.