Перед нами мастерски выверенная аллегория, страдающая, возможно, лишь недостатком конкретности, которая неизбежно превратила бы ее в сатиру. Но это всего лишь первый фантастический персонаж из многих, ожидающих читателя на страницах «Прогулки». Андерсен выводит среди них и самого себя — в образе котенка. Он мурлычет песню — элегию по утраченному детству с названием «Прежде и теперь», которой восторженно внимает Кошка-тетя. В ответ на ее похвалы Котенок-поэт, скромно потупив глаза, признается: «Ах, бывают в жизни мгновения счастья, когда я сижу в кругу молодых и образованных кошек и слышу при чтении стихов тихие вздохи, вижу священную слезу на бледной щеке возлюбленной мадемуазели… О, в такие минуты я так остро ощущаю мое призвание к искусству и готов прижать всех собравшихся к моему бьющемуся сердцу, забывая о тщетности земной борьбы».
После этого кошки вместе исполняют моцартовскую арию «Non so piu cosa son, cosa faccio»[88], пока их не прогоняет палкой вступающий на сцену ночной сторож.
Было бы странно, если бы в первом же своем значительном прозаическом произведении Андерсен не затронул тему театра. Продолжая свой путь на Амагер, автор вступает в колонный зал и затем на небольшую площадь, где замечает необычно одетых людей и ряд повозок с запряженными в них орлами. Присмотревшись внимательнее к входу в одно из зданий, он обнаруживает дверь с табличкой «2129» и осознает, что оказался в будущем, сделав прыжок во времени на 300 лет вперед. Чуть ниже надписи он видит афишу премьеры спектакля под названием «Падение Роата» с напечатанной тут же, еще до представления, рецензией на него, что, как оказывается, принято в театральном мире будущего.
Вслед за этим следует еще несколько изменений в окружающей обстановке, схожих по стремительности с динамикой новейшего современного мультфильма. Просмотрев несколько сцен в «Калейдоскоп-театре», автор оказывается на крыше высокой башни, над которой пролетает, мгновенно превращаясь в далекую точку, огромный «паролёт». С этого диковинного летательного аппарата вниз слетает лист бумаги — письмо некоего лица из будущего своим далеким предкам с описанием на французском языке проделанной им поездки. Всего за шесть недель путешественник успел посетить все «основные достопримечательности половины земного шара»: могилу Наполеона с огромным чугунным памятником ему, руины турецкого сераля, Софийский собор, «когда-то в XIX веке служивший мечетью», греческий обелиск Свободы, по слухам, изваянный самим Торвальдсеном. Стоит отметить, что среди стран, в которых путешественник побывал, он выделяет Россию:
«Жемчужиной среди европейских стран является сейчас и пребудет могущественная Россия. Достижения культуры она усвоила поздно, но ныне сияет полным великолепием. На ее пустынных степях выросли многолюдные города, а Сибирь являет собой лучшее доказательство того, что чем больше вы возделываете землю, тем мягче становится ее климат. Вряд ли кому-нибудь ныне придет в голову, что когда-то Сибирь была местом ссылки».
Андерсен далее пророчествует о том, что, возможно, в будущем изменится само местоположение материков:
«„Возможно, наступит время, когда американцы станут совершать туристические паломничества в матушку-Европу, многие моря и бухты превратятся в твердую сушу, а возделанные поля зарастут водорослями под морскими волнами. Очень может быть, что даже само Северное море приобретет новые очертания и оно будет биться о берега земель, население которых никогда не видело моря раньше; возможно…“ — здесь письмо путешественника обрывалось. Мною владело странное настроение. В самом деле, не так-то просто стать за одну минуту на 300 лет старше».
Фантазия Андерсена, разыгравшаяся на страницах «Прогулки», все же не так безгранична и произвольна, как на первый взгляд может показаться. Ее автора занимают интеллектуальные, философские и психологические вопросы, хотя большей частью он лишь образно ставит их и более любопытствует, чем философствует. В одной из глав, например, он встречает на своем пути высокого человека, закутанного в пальто и в надвинутой на глаза шляпе. Присмотревшись внимательнее, автор узнает в нем старого школьного приятеля.
Тот, даже не успев поздороваться, жалуется автору на жизнь и дурные предчувствия и кошмары. Голос его звучит так искренне, что автор, небольшой охотник до дружеских исповедей, все же проникается к нему жалостью и сочувствием.
Бо́льшую часть своих мучений приятель связывает с охватившей его, по всем признакам, душевной болезнью. Он не может подолгу оставаться в четырех стенах и много времени проводит вне дома, хотя и здесь, на шумных улицах, где ему не встречается ни одного знакомого лица, остается таким же одиноким, как наедине с самим собой. Его неотвязно преследуют философские вопросы.
Бывают моменты, говорит приятель, когда он видит себя насквозь. Перед ним открывается вся Вселенная, и, вглядываясь в бесконечность, он полностью поглощается ею вместе со всеми своими мыслями. В такие минуты он видит, как что-то сверхъестественное проникает во все существа и предметы. Разве это не чудо, что Земля висит в пространстве без всякой опоры? Или каким образом из маленького семечка вырастает дерево, которое опять же, в бесконечном ряду произрастаний, порождает новые семена? Или как же получается, что мы способны совершать движение рукой, стоит нам захотеть сделать это движение? Как сообщаются между собой мысленное и чувственное? И что такое наше «я»? Что именно в нас думает и что чувствует? В минуты, когда вы пытаетесь постигнуть непостижимое и ваша мысль впивается в самою себя, все вокруг исчезает и вы повисаете в бездонной пропасти, заставляющей умолкать разум.
Попытки автора успокоить знакомого нисколько на того не действуют, и он продолжает рассказывать, как однажды рано вернулся к себе домой и сел за клавир, несмотря на запрещение доктора играть на нем по вечерам. Звуки музыки стали перемешиваться с мыслями, мучившими его прежде. Тогда, чтобы отвязаться от них, он подошел к окну и взглянул на безлюдную в это время улицу. В миг страшное, но живое чувство охватило его, и ему захотелось прыгнуть в окружающее его огромное пространство. Усилием воли он сумел отпрянуть от окна, сесть на стул и взять несколько аккордов. И тут дверь сама собой отворилась и странные пестрые существа проникли в комнату, обратив к нему свои исхудавшие лица и гримасничая. Они то сливались в одно большое безобразное лицо, то разлетались на бесчисленные их множества. Касаясь его тела, они кидали его то в жар, то в ледяной холод. Потом, как показалось приятелю, он увидел перед собой свое собственное «я». Он попытался закрыть глаза, но это не помогло, он чувствовал, как обхватившее его «я» стало высасывать из него жизнь и кровь.
Автор снова принялся успокаивать приятеля и перевел разговор, спросив, кто же мог на него напасть. Его собеседник уверенно заявил, что это был сам дьявол. Но дьявол не существует, возразил ему автор и стал приводить в пользу этого свои доводы. Их разговор постепенно перешел в спор, во время которого полы пальто приятеля неожиданно распахнулись, и стало видно, что он совсем недавно встал с постели. Когда же, обратив на это внимание, автор заглянул под поля его шляпы, чтобы встретиться с ним взглядом, то обнаружил, что веки собеседника опущены и что все это время он разговаривал с бодрствовавшим во сне, то есть с лунатиком. К счастью, они уже дошли до переулка, в котором стоял дом приятеля, и тот благополучно свернул в него.
Таков один из наиболее законченных эпизодов «Прогулки», по сути почти законченная новелла в стиле Стивена Кинга. За исключением него, все остальные носят отрывочный характер фантастических историй с «открытыми», то есть обрывающимися концовками. Сменяя друг друга, они образуют основную сюжетную линию «Прогулки», на протяжении которой автор встречается с мифическими и аллегорическими лицами или говорящими животными (в одном эпизоде мы встречаемся с цепной собакой и лошадью, читающими лекции по эстетике) и делает по ходу повествования различного рода завуалированные сатирические намеки на некоторых знакомых. В одном случае, например, когда автор-повествователь попадает в стеклянную капсулу, плывущую под водой, мы встречаемся с фигурой Черта, в которой угадывается Симон Мейслинг. «Он выглядел ужасно. Щетина волос на его сизо-красном лице беспорядочно торчала во все стороны. Глаза в зеленоватой мгле вылезали из орбит. По моему телу пробежал ледяной озноб; я находился как раз над его головой. Если бы стеклянная оболочка капсулы треснула, меня пронзил бы торчащий из его лба раскаленный рог».
