– Вижу, ты, паря, мне совсем не веришь. По глазам ясно.

– Да почему же? – поспешил оправдаться Антон. – Охотно верю. Только, понимаешь, уж слишком много всякой мутной шняги здесь накручено. Может, все гораздо проще? Да, действительно, какой-то натуральный мутант. У нас же здесь, в Приморье, куча всяких патогенных зон, разломов земной коры. Радиация просто зашкаливает. Такой высокий, понимаешь, естественный радиационный фон. Вот и выросла такая чумовая уродина. Вполне может быть, что дружбана твоего она и замочила и кровушкой его напилась досыта. Все может случиться. Почему нет?.. Ну а все остальное, сказки там всякие про… ну, в общем, про всякую эту лесную нечисть здесь совершенно не при делах.

– Ладно. Как хочешь, так и думай. Только ему, как я петрю, на твои худые думки наплевать и растереть. И вот еще что тебе скажу, паря. После этого случая с Витьком, а это я в точняк знаю, старики орочоны[14] наши аж в верховья Бикина, в самый что ни на есть дебряк за путевым шаманом мотались. У них же сейчас своего сильного, настоящего уже и не осталось. Не одни сутки потом камлали как шальные, до седьмого пота. Людишки говорили, будто вроде как помогло это. Считай, три года полных никто про него ни ухом ни рылом. А теперь вот, значит, сволота, опять нарисовался. И не просто так, кумекаю. Видать, есть у него на то какая-то своя причина. Не может не быть. Знать бы еще – какая? – Чеботарь помолчал, задумчиво потер седоватую жесткую щетину. – Ладно. Хватит уже попусту языком молоть. Пойдем-ка дровишек наколем. К ночи похолодает. Протопить не помешает. Давай-давай, подымайся. Еще успеешь бока намять да на копчике поерзать.

Погода налаживаться и не думала. Морось сменил мелкий занудный дождик. Такой, да при полном безветрии, запросто может и на целую неделю зарядить.

«Ну и как теперь, на ночь глядя, отсюда на срыв уходить? – Антон вышел на крыльцо, глянул на небо, затянутое тучами, и недовольно поморщился. – Вымокну ведь до нитки? Ну да это ладно, мне не привыкать. Самое дерьмовое в том, что батарейки в фонарике совсем на ладан дышат, а при такой неслабой баньке так и вообще дальше собственного носа ни шиша не увидишь. Да плутану же стопроцентно! Без всяких сомнений. Придется, видимо, перед самым рассветом ноги делать. Только бы этого пришибленного лешака чем-то ненароком не задеть, не обидеть. Пока-то он вроде смирный, но надолго ли?»

Отойдя от сруба на десяток метров, они завалили толстую дубовую лесину, загодя подсаченную[15] хозяином зимовья. Чеботарь споро, с какой-то дикой нечеловеческой скоростью пилил ее щербатой, плохо разведенной ножовкой на чурбаки. Антон тут же, на пне, колуном разваливал их на звонкие полешки и таскал в зимник, поначалу не торопясь, с ленцой. Однако он постепенно все чаще, все сильнее прирастал взглядом к бледному, ссутулившемуся, поминутно озирающемуся Чеботарю и сам не заметил, как прибавил шагу. Подхватил-таки от мужика прилипчивую заразу и тоже поневоле превратился в слух и зрение.

Что ни говори, как ни корчи из себя совершенно здравомыслящего парнишу, а и тебя все эти жуткие россказни в таежной глухомани на сон грядущий до кишок пробьют. Да будь ты хоть железного десятка, но у страха, как известно, глаза велики.

Теперь, неся к дому очередную охапку дров, Антон тоже чувствовал себя совсем неуютно. Ему все больше казалось, что мерзкая образина из рассказанной Чеботарем детской страшилки злобно сверлит ему спину своими мутными кровавыми зрачками. Он мысленно корил себя за малодушие, костерил последними словами, склонял на все лады, но ничего не мог с собой поделать.

Они уже примеривались к следующей сушине, когда Чеботарь вдруг замер и нахмурил брови, внимательно глядя куда-то вверх:

– Подожди, Антоха! Видишь, там, на осинке?.. Ну вон, где куст омелы? Чуть правее!

– Ну, вижу что-то… – ответил Антон, отыскав глазами большое темное пятно в кроне дерева, уже зажелтелой.

– А пойдем-ка глянем, что там за непонятка.

Они подошли поближе. Чеботарь смахнул топориком длинную тонкую березку, ловко, с первой же попытки, зацепил сучком странную находку и скинул ее на землю. Это была старая стеганая фуфайка. Чеботарь поднял ее, задумчиво повертел в руках.

– Ты смотри, какая песня! – Он всунул палец в здоровенную дырку с неровными рваными краями. – Так и специально хрен выдерешь! Да и зачем? – Он покосился на Антона: – А? Как думаешь?

– Да, странновато как-то, – промямлил тот, уже и не зная в точности, подыгрывает ли он по-прежнему полоумному мужику или же непонятная находка действительно начинает вызывать у него какую-то тревогу.

– И чего она на верхотуре-то болтается? Ветром надуло? Навряд ли. Это ж какой ветрюган-то нужен, чтобы такую тяжесть на самую макушку осины забросить?

– Да-а, странно. Какая-то глупость получается.

– Вот и я об том же. Не нравится мне это, Антоха. На дух не нравится. Пойдем-ка, паря, пошустрей на хату. Нечего нам тут с тобой подолгу-то отсвечивать. – Чеботарь распахнул дверь, подвигал ее туда-сюда, придирчиво осмотрел со всех сторон и раздумчиво произнес: – На вид вроде крепкая. Плохо только, что внутрь открывается. Это очень даже нехорошо. Ну да ничего. Подопрем как-нибудь. Надо бы полено какое доброе сюдой приволочь. Пошли-ка, Антон, сделаем, пока совсем не свечерело.

Они заготовили увесистое бревнышко на подпорку, протопили печку, почаевничали, зажгли свечку. К счастью, в углу на полке нашлось целых четыре штуки. Да еще и в синей потертой лампе плескалось на донышке немного керосина. Если по дури часами не палить – надолго хватит.

– Чего-то ватник этот у меня никак с ума не идет, – насупившись, произнес Чеботарь, как только они откинулись на нары, закончив хлопотать по дому. – Я так маракую, что его не от земли, а вроде как сверху на осину скинули? Смекаешь?

– Похоже на то, – рассеянно поддакнул Антон.

Он с немалым волевым усилием заставил себя трезво мыслить и подумал: «Да, это точно. Не фонтан, что дверь внутрь зимовья открывается. Никак не получится этого старого маразматика снаружи подпереть, чтобы за мной вдогонку не рванулся. Можно было бы в замочную проушину палку засунуть, но так ведь нет там, как назло, никакой проушины, никаких навесов. Так что же тогда придумать? Можно попробовать проволокой зацепить за дверную ручку. Но ее сначала заныкать надо. Да и куда я второй конец привяжу? Была бы рядом с дверью какая-то крепкая балясина!.. Ладно. По нужде пойду, посмотрю».

– И дырки эти стремные!.. – Чеботарь своим нытьем упорно продолжал нагнетать обстановку. – Сечешь, паря?

– Да что тут переливать из пустого в порожнее? – устало и раздраженно отозвался Антон. – Давай лучше на боковую. Натоптались же за день. Пойду я отолью, потом лягу. Ты как?

– Нет. Я не хочу. Далеко только не броди. А лучше бы совсем не ходил. Видишь, темнеет!..

– Нет. Не могу уже. Чаю надулся, вот и приспичило. Не усну иначе.

– Только долго не валандайся.

– Ладно. Не пацан. Соображу как-нибудь.

Антон поднял воротник куртки, отвалил полено и осторожно приоткрыл дверь. Он постоял, прислушиваясь к негромкому размеренному шелесту дождя, пытаясь пробить взглядом сплошную темень. Ему страсть как не хотелось выходить наружу! Даже под ложечкой заныло от какого-то неясного неприятного предчувствия. Но не гадить же в зимовье, в конце концов! Пришлось-таки пересилить себя и шагнуть на крыльцо.

Антон двинулся вперед, и тут же громко зашелестело что-то где-то над крышей зимовья. Сердце мигом зашлось, запрыгало в груди. Он откачнулся назад, перескочил порог, с треском захлопнул дверь и привалился к ней плечом. На лбу в момент появилась испарина.

– Держи, мать твою! – заорал Чеботарь, слетая с нар. – Не отпускай! Я сейчас.

Он завозился с тяжеленным бревном, подволок его к Антону. Они ткнули мощную подпорку в дверь, уперли ее пяткой в гвозди, заранее вбитые в пол, и застыли без движения, навострив уши.