За этим разговором последовали и кадровые выводы: 7 января 1971 г. С. Лялина, следом за В.Е. Семичастным, отправили как можно дальше от Москвы: начальником УОО Группы советских войск в Германии, а через 2 года уволили. А на его место поставили лояльного В. Алидина. А тот уже таких вопросов никогда не ставил.
Может быть, вы скажете, я ошибаюсь. Просто я думаю так же, как и Мюллер: «мелочи сходятся, а я верю мелочам».
А вот вам и еще один пример.
«…Для масштабной кампании в защиту «прав человека», затеянной западными спецслужбами ‹…›, нужен был квазилегальный канал для двустороннего движения – денежные средства с Запада и надлежащая «информация» из СССР, которую можно использовать в клеветнических целях. Эти пожелания спецслужб как в фокусе сошлись в одном человеке, давно им известном, – Гинзбурге. ‹…› Так кто же он?
‹…› Гинзбург, или Алик, как звали в его в колонии, действительно был очень приметной фигурой: зарубежные хозяева не оставили его, забросав посылками и деньгами, что позволило ему окружить себя друзьями. «А многочисленное общество таких друзей Алика, – говорил свидетель И., отбывавший наказание вместе с Гинзбургом в ИТК, – было разнообразным, и, мягко говоря, смешанным. В его состав, например, входили бывшие нацистские полицаи, дремучие бандеровцы и не менее дремучие литовские националисты… и, наконец, просто «симпатичные» уголовники. Всех их Гинзбург подкармливал: «Ведь откуда-то берутся и кофе, и чай, и шикарные сигареты «Кент», всякие яства и прочее… – продолжает И. – Ведь все пьют, едят и курят, а добрые дяди на воле заботятся о том, чтобы дальше так было, а поэтому надо помогать ему, Алику, – он один справиться не может. Опять же консолидация, а это тоже означает, что все вместе должны помогать ему делать «общее дело», то есть снимать копии «наиболее интересных» приговоров осужденных, писать черновики статей, которые Алик потом отредактирует и определит их дальнейшее назначение, составлять тексты коллективных «заявлений-протестов» в адрес различных советских и юридических органов и отдельных общественных деятелей, указанные заявления затем будут направлены в закрытых конвертах в Прокуратуру СССР, а копии с них «тайными каналами» уйдут за рубеж и появятся в западной печати.
Когда в 1973 г. Гинзбург оказался на свободе, он решил воспроизвести арестантскую практику в больших масштабах, благо установил обширные связи в уголовном мире. В апреле 1974 г. западные «радиоголоса» объявили, что инакомыслящие в СССР отныне имеют своего радетеля: поселившийся в Тарусе в Калужской области Гинзбург принял на себя распоряжение «фондом Солженицына», цель которого – оказание помощи тем, кого-де преследуют в СССР по «политическим» мотивам» (88. С. 262–264).
В самом деле, давайте удивимся: «Ведь откуда-то берутся и кофе, и чай, и шикарные сигареты «Кент», всякие яства и прочее». Вот уж действительно парадокс поздней советской действительности! Как, по каким каналам на зону просачиваются кофе, чай, сигареты и прочее? Все это в открытую – на глазах КГБ. Ладно обычная зона, там что есть в СССР, то есть и в зоне. Но тут-то: спецзона Пермь-35 одна в Союзе, и никто не конфискует посылку с Запада, а аккуратно доставят прямо на шконку диссидента-отсидента. То есть заниматься антисоветчиной – прямая выгода. «…А добрые дяди на воле заботятся о том, чтобы дальше так было…» Какие «добрые дяди»? Да дали бы этому Гинзбургу посидеть на хлебе и воде, и все… А тут сам КГБ заботится: бунтуй – не хочу.
Если разбираться досконально, то можно предположить, что не только Ю.В. Андропов руководил многими делами в КГБ на высшем уровне. А был еще кто-то, кто еще до его прихода сделал ставку на заигрывание и с диссидентами, и на сдачу СССР Западу, и держал самого Юрия Владимировича на мушке. Тогда и сам Ю.В. Андропов мог понять, что он далеко не главный человек на Лубянке, и только попытайся помешать этому игроку, как твой прах тут же внесут в Кремлевскую стену. А могло быть так, что именно Юрий Владимирович главный на тот момент в этом деле, и тогда все выглядит так, что именно он самозабвенно и не покладая рук потрудился над скрытым разгромом страны, вырастившей его, давшей образование и возможность сделать карьеру, быть всем обеспеченным. И то, что мы готовы приписать авторство неизвестному человеку, на самом деле принадлежит Председателю КГБ, тщательно укрывавшему свою деятельность, имеющему на любую свою акцию заранее ответ о своих действиях.
При этом, будучи фигурой на виду, он был в чем-то прозрачен, но не для советских людей, а, как ни странно, издалека – иностранцам и эмигрантам. При этом часто они становились излишне откровенны: «Уже сам жанр самораспространяемых слухов – апокриф о будущем либерально-интеллигентном руководителе России, вынужденном якобы скрывать свои положительные качества, а взамен выставлять или даже усиливать отрицательные, чтобы удержаться у власти, – указывает по крайней мере тройную цель: добрать то, чем реальный Андропов в действительности не обладает, либо обладает в значительно меньшей степени; скрыть за фасадом реальность, которая явно отличается от создаваемого образа, и, наоборот, выдать за вынужденную маску, то есть опровергнуть образ, который выводится из венгерского и политического опыта. Иначе говоря, тайный либерал, западник и интеллигент вынужден притворяться таким же, а может быть, даже большим монстром, чем его кремлевские начальники и коллеги, дабы не показаться им подозрительным и не быть обнаруженным.
В «нью-йорк-таймсовском» панегирике Андропову Харрисон Солсбери рассказывает историю, связанную с его романом «Врата Ада», где выведен некий писатель-диссидент – кентавр, созданный из Солженицына и Сахарова, – и Андропов, который сочувствует опальному художнику, но по долгу службы вынужден изгнать его из страны. Один из советских знакомых Солсбери, прочитав роман, говорит американскому автору:
– Что вы сделали из Андропова?
– Как что?
– А то, что вы его представили человеческим существом. А это повредит его репутации в Политбюро.
‹…› Ни Солсбери, ни Крафт, ни кто-либо другой из пересказчиков мифа о либеральном Андропове не обратили даже внимания на то, что его страх перед раскрытием своей якобы либеральной сущности противоречит настойчивым усилиям создать себе либеральную репутацию. Но самое главное противоречие – между слухами об Андропове и его конкретными делами на посту руководителя КГБ» (68. С. 136–137). (По словам самого Г. Солсбери, этот эпизод относится к 24 марта 1977 г., когда с ним встречался перебежчик Ю. Носенко, где он высказал подобного рода замечание (4.1. С. 362–363, 523–524)). По своей обычной черной традиции эти авторы переворачивают все вверх дном (вторым или даже, может быть, третьим!), лгут и изворачиваются. Что понимать под положительными качествами – предательство интересов страны, работу на ее врагов? Ю.В. Андропову помогала вся эта нечисть, потому что был своим. Как в Москве, так и на Западе – там уже давно уловили его игру и подхватили: чем могли, помогали, когда надо – не мешали и не лезли, куда не следует.
Сущность взаимоотношений на олимпе, отсутствие каких-либо прописанных законов для высшей власти в СССР позволяет нам утверждать, что главный момент прикрытия своих дел для Ю.В. Андропова заключался в манипуляции им больным и слабеющим генсеком. Отношения выстраивались по классическому типу начальника и подчиненного: «Юра!» – «Леонид Ильич…» У последнего, которого водили за нос, не хватало ума спросить: а куда ваш Комитет, черт побери, смотрит, и почему нет до сих пор программы полного и безоговорочного уничтожения этих самых диссидентов года за три. Даю срок: пятилетка! Справишься – награжу. Не справишься – уходи! Это могло быть при наличии некоторых субъективных факторов, но этого не случилось…
…А раз так, то случилось противоположное: Комитет, подталкивая впереди себя диссидентов, уничтожил строй.
Товарищи члены Политбюро позволили обмануть себя, они согласились с мнением товарищей из политического сыска обсудить тему диссидентства в невыгодном для себя ключе. Вот оно истинное «телефонное право»: ни одна страна не может себе позволить выпустить столько врагов на свободу, для этого потребуется слишком длительная правовая процедура. А для Политбюро закона нет, «есть мнение»! Это значило одновременно признать свою принципиальную неправоту: столько лет «душить свободу», а потом вдруг отпустить. КГБ на такую операцию пошел не один, а вместе с Генпрокуратурой (А. Рекунков), Верховным Судом СССР (В. Теребилов) и Минюстом СССР (Б. Кравцов). Надавили на Политбюро, и те согласились… (См. Приложения № 2, 3).
