– Не ходите здесь по ночам, – предупредил шофер.
Двигатель он не выключал. Я едва его слышал.
Я стоял, смотрел на дом и чувствовал, как он снова входит в мою жизнь – с хорошими и плохими воспоминаниями. Но по большей части с добром. Так уж устроены люди. Во всяком случае, нормальные люди. Несмотря на годы, проведенные в заключении, несмотря на наркоз, который засадил в меня утром Мартин-медик, я чувствовал себя в здравом уме.
До двери всего несколько шагов по разбитой дорожке. Я видел тяжелый заржавленный полицейский замок и цепь. Она была разорвана и болталась. Возможно, недавно кто-то побывал внутри. Стэплтон отдал мне мою старую связку ключей. Она лежала в мешке с вещами, хранившимися в полиции двадцать три года. Одежды, разумеется, не отдали. Вместе с пятнами крови она была отправлена в качестве вещественного доказательства. Только ключи и кошелек с водительскими правами и полицейским удостоверением внутри. Удостоверение я оставил Стэплтону на память, однако сейчас не мог не думать о том, что он мне сказал. Я мог бы поехать куда-нибудь еще, в какой-то неизвестный отель, впервые зарылся бы головой в удобную подушку и позабыл бы о прошлом. Беда в том, что, по моим ощущениям, у меня не было выбора. Этот дом, с его щербатыми бревнами и покрытыми паутиной окнами, выглядел старым и мертвым, но я смотрел на него прежними глазами. Здесь когда-то жила моя семья, и мы были счастливы. Один ужасный день не может уничтожить семь лет нормальной жизни.
– Я запомню это, – сказал я и поднялся на деревянное крыльцо.
Снял разбитую цепь, взял старый ключ и удивился, тому что пальцы помнили его. Отворил дверь, преодолев сопротивление ржавого замка. Глубоко вдохнул и ощутил запах смога, океана, откуда-то пахнуло канализацией, ко всему этому прибавился легкий аромат цветущей яблони. Я вошел.
Здесь не пахло ни старьем, ни мертвечиной. Дом сохранил запах, который я запомнил с первого нашего дня: пахло старым деревом – полами, ступеньками, широкими деревянными подоконниками. Может, это был кедр или другое дерево, обладающее сильным запахом. Я так никогда и не выяснил.
Инстинктивно потянулся к выключателю. К моему удивлению, он работал. Удивительно: ведь дом все это время пустовал, и счета оставались неоплаченными, за исключением городских налогов. Но сейчас наступил новый век. Я явился в новый мир. «Многое меня еще удивит», – подумал я, стоя в месте, которое было домом для единственной моей семьи, которую я любил. Все, что имело значение, было тогда и с ними. Может, так и останется до конца жизни.
То, что я увидел, одновременно было и чужим, и знакомым. Во время моего заключения дом оставался в неопределенном положении: его нельзя было продать или сдать в аренду. Сюда приходили только юристы и полиция. Повсюду висела паутина, лежала серая пыль. Желтая полицейская лента загораживала вход на лестницу. Я подошел и сдвинул ее в сторону. В это мгновение в памяти что-то всплыло. Вспомнилась служба. Прикосновение пластиковой ленты, далекое, но такое знакомое ощущение, вызвало в памяти дело, которое вел много лет назад. Лента и убийство девушки. Ее нашли на каменистом, покрытом водорослями берегу возле моста Де Сото. Мы со Стэплтоном первыми там оказались. Я вспомнил ее скорченное изувеченное тело, запахи, шум волн, набегающих на обросшие водорослями камни. Помню, как Стэп отбежал в кусты. Его вырвало, и он жаловался, говорил, как несправедливо, что это происшествие выпало на его дежурство.
Убийцу девушки мы так и не нашли, тем не менее память осталась.
Я посмотрел на деревянную лестницу и подумал: «Пока не надо».
Повернулся, прошел по комнатам первого этажа. Медленно, методично пытался восстановить ментальную карту, хранящуюся в дальнем закоулке памяти.
Окна гостиной выходили на улицу. Я вошел. Здесь ничего не изменилось. Подошел к пианино, стоявшему у стены, поднял крышку и взял аккорд соль минор септиму, тот, что запомнил после двух месяцев обучения. Мой любимый аккорд – грустный, смиренный, но не лишенный надежды. Инструмент был страшно расстроен и прозвучал фальшиво. Я прошел через вестибюль, мимо лестницы, отворил дверь столовой. Здесь включилась только одна лампочка. Она резко высветила большой стол из красного дерева. Возле него, словно ожидая гостей, по-прежнему стояли восемь стульев с высокими спинками.
Мы шутили, что восемь гостей у Бирсов бывали только на Рождество, когда на нас сваливалась маленькая, вечно спорящая семья Мириам. В остальное время нам трудно было наполнить дом, пока не появился Рики, и тогда нам все это стало неважно.
Я провел пальцем по пыли и паутине на столе. Появилась блестящая дорожка – Мириам отполировала дерево, после того как мы обнаружили стол в жалком, полуразрушенном состоянии на свалке в Сент-Килде.
Я вспомнил, как мы ели последний раз вместе. С ума сойти! У меня закружилась голова, и я почувствовал дикую усталость. Возможно, после той дряни, что вкачали мне в вены, я склонен к галлюцинациям. Страшно хотелось лечь и уснуть. Но только не наверху. К этому я еще не готов.
В гостиной стояла софа, под окном, выходящим на улицу. Сойдет.
Эти две комнаты уцелели от вандалов. Сердцем я понимал, почему сначала пришел сюда. Но самообманом я никогда не занимался, а потому направился в заднюю половину дома, французские окна выходили в большой сад. Поскольку было темно, сад едва подсвечивался размытыми огнями близлежащих домов.
Флуоресцентные лампы вспыхнули как ни в чем не бы пало. Я увидел то, что и предполагал увидеть. Тем не менее перехватило дыхание, я боролся с подступавшей дурнотой. Сердце сжалось от болезненных воспоминании. Снова почувствовал удары незнакомой руки.
Криминалисты оставили на полу метки, сделанные голубым мелом. Я быстро через них перешагнул. Керамическая плитка под пленкой пыли утратила теплоту. Эти пятна трудно будет отчистить.
В саду я разглядел силуэт яблони. Большое, раскидистое дерево с тяжелыми низкими ветвями. Мириам каждую весну аккуратно его обрезала, придавала красивую форму. Яблоня ждала человеческих рук. Как и многого другого. Возможно, я займусь этим, и через пять или шесть лет все будет выглядеть, как прежде. Или – эта мысль меня не оставляла – возможно, последую совету Стэплтона и сбегу навсегда. У меня есть деньги. Я мог бы пойти в Де Вере, взять такси, поселиться в чистом, светлом месте, не вызывающем воспоминаний. Ночью мне ничто не помешает уснуть. Утром поехать в аэропорт, сесть на первый самолет и улететь, не важно куда.
Все это было возможно. Мысли крутились вхолостую, словно двигатель в автомобиле, у которого внезапно кончился бензин.
Наверху послышался звук. Кто-то ходил там, мягко, легко, как кошка.
Я задумался на мгновение, вернулся в холл, взялся рукой за теплое дерево перил и пошел вверх, перешагивая через две ступени.
Добравшись до площадки, снова услышал этот звук: голые деревянные доски, некогда натертые, скрипели под легкой поступью. Шаги женские, не детские.
На площадке были следы. Я попытался не наступать на них, но нет: слишком много голубой пыли. Я пытался представить, как здесь все было. В общих чертах помнил, а подробности ускользали. В этот дом мы вросли, он стал членом нашей семьи. Беспорядочное собрание комнат, начиная от подвала, где Мириам устроила маленький уголок для себя, и до этой спальни. В доме была нелогичная путаница коротких лестниц и заканчивавшихся тупиком коридоров. Для домашних работ я не был приспособлен. Всем занималась Мириам, либо нанимала кого-нибудь. Она приняла дом таким, каким его задумали, не стала его перестраивать. Эта часть дома удивляла меня больше всего. Здесь были три спальни – наша, Рики и третья – для редких гостей, а также ванная и туалет. У торцовой стены – крошечная каморка. Эта стена выходила на участок, поросший диким кустарником. Там всегда было темно, потому что с обеих сторон его окружали высокие стены.
Я нажал на выключатель. Лампочка перегорела. Эта часть дома – спальня Рики, гостевая спальня, кладовка – осталась в темноте.
