А сердце Людовика тем временем больно сжалось. Он увидел, как к аббату Сугерию подошел воин в походном кафтане, при мече, и что-то зашептал ему на ухо. Аббат Сен-Дени немедленно поднялся из-за стола и направился к своему господину.

Еще через пять минут, отведя дрожавшего принца в покои, Сугерий сказал:

– Крепитесь, Людовик, и будьте мужественны. Случилось великое горе – ваш батюшка, Людовик Шестой, скончался.

Губы юноши дрогнули, задрожал подбородок, глаза точно ослепли. Целиком занятый мыслями о юной Алиеноре, он совсем забыл, что в далеком Париже умирает его отец – дорогой ему человек!

– А теперь слушайте меня внимательно, – строго проговорил Сугерий. – Великая забота с этого дня лежит на ваших плечах. Отныне вы – король и повелитель самой большой в Европе страны. – Сугерий вытащил из складок своей рясы платок и промокнул глаза юноше. – От вашей слабости или силы будет зависеть благополучие Франции. Слезы на вашем лице могут появиться только во время молитвы. Рыцарский меч в руке, справедливость в сердце и мудрое слово в устах – отныне единственный ваш закон. Так жил ваш отец, Людовик Шестой, храни Господь его душу, и так завещал жить вам. Мы должны как можно скорее покинуть Аквитанию и вернуться домой. А теперь ступайте к своей королеве, и да благословит вас Господь!

Людовик вошел в пиршественную залу на ватных ногах. Так неуместен был сейчас этот праздник, так беспощаден к его чувствам!

Но он справился с собой – нашел силы.

– Вы не откроете мне тайну, зачем вас вызывал этот серьезный человек? – игриво спросила Алиенора, когда ее муж сел в свое богатое кресло и пажи вновь захлопотали вокруг него. – Он был так хмур, да и вас расстроил, мой любезный принц…

Ком горечи утраты стоял в горле юноши, но он никогда бы не посмел проявить слабость перед своей избранницей!

– Отныне вас будут именовать «ваше величество», моя драгоценная госпожа. Такова открытая мне только что тайна. Вы – королева Франции, а я – ее король.

Он заглянул в изумленные глаза жены, и первый раз в жизни не пожалел о том, что этот жребий выпал на его долю. Такого подарка ей не смог бы сделать ни один Маркабрюн или другой выскочка, каким бы сладкоголосым он ни был!

Юношу и девушку, заботливо переодев в домашнее, проводили в дальние покои дворца. Целая процессия с факелами сопровождала их. Людовик и Алиенора трепетали, но не подавали виду. Спальничий строго оглядел комнаты. Служанки, взбивавшие перину и подушки в спальне, опустив глаза, не смея взглянуть в лицо господам, бочком выскочили в коридор. Сюда же избранные пажи доставили на серебряных подносах яства – жареных перепелов, оленину, хлеб и овощи, сладости, а также вина. Не исключено, что молодожены решат подкрепиться среди ночи, в промежутках между любовными утехами.

Наконец их оставили вдвоем.

Людовик огляделся. В обеих комнатах все сплошь покрывали ковры. Горели дрова в камине, свечи в медных подсвечниках и в люстрах. Здесь, в первой комнате, поднимались нехитрые буфеты с дорогой посудой, по углам стояли сундуки, вокруг крепконогого стола – резные кресла, а во второй… Там, через дверной проем, была видна высокая, в половину человеческого роста, кровать. У кровати возвышалась лесенка. Под кроватью мутно поблескивали медью два ночных горшка. Над ложем нависал грозовой тучей тяжелый балдахин. Одеяла, отвернутые наполовину, приглашали юных хозяев возлечь.

Сердце юноши стучало как молот.

– Выпьете вина? – спросил он.

– Глоток, может быть…

– А меня мучает жажда, – стараясь казаться смелым, сказал Людовик.

– Хотите стать похожим на тех наших сеньоров, что во время каждого пира валяются под столами и целуются с борзыми? – пошутила Алиенора.

Ее глаза сейчас горели ярче прежнего. Она не позволила ему утолить жажду – взяла мужа за руку.

– Идемте же, – сказала она.

Ее прикосновение было горячим, обжигающим.

Они вошли во вторую комнату, где тоже был растоплен камин, но поменьше. Людовик сам не успел заметить, как оказался лицом к лицу со своей юной и такой желанной супругой.

– У вас когда-нибудь это было раньше? – спросила она. – Я о любви…

– Нет, – честно признался он.

В ее взгляде читалось недоверие:

– Но мне говорили, что юношей-принцев перед браком учат опытные женщины двора…

– Я готовил себя к другой жизни, – опустив глаза, пробормотал он, – все случилось так скоро…

– Но теперь все изменилось, правда?

– Да, – кивнул он. – И я рад этому, моя госпожа.

Алиенора обняла его и поцеловала в губы. Ее дыхание было горячим и сладким. Никогда он не испытывал ничего подобного. Жар и пламя уже охватывали его тело. Девушка положила руки юноши на свои плечи – это был призыв. И Людовик, сам не ожидая от себя, потянул вниз парчу с ее плеч. Круглые и чистые, они золотились в неярком свете огня. Она помогла ему, и платье упало к ее ногам. Людовик боялся взглянуть на нее – всю…

– Посмотрите же на меня…

Это было сложно, но он преодолел волнение. Грудь, живот, бедра – все светилось золотым сиянием. И столько тепла тянулось к нему от нее…

Они уснули глубоким сном только на рассвете – уснули мужчиной и женщиной. И проснулись к полудню счастливыми молодыми людьми.

Королем и королевой.

Именно такими за пиршественным столом их и встретили придворные на следующий день. Именно таким увидел соперника Жоффруа де Ранкон. И каждый вельможа заметил, как изменился скромный юнец, которого они увидели накануне. Как гордо он держал голову, каким взглядом одаривал свою жену. И как она смотрела на него. Не было больше в ее глазах обычного легкого кокетства. Она смотрела соблазнительно по-женски, истинной хозяйкой, госпожой. Теперь им, их слугам, пришлось опустить глаза.

Вот когда Людовик, смело оглядев присутствующих за столом, лихо выпил до дна свой кубок.

– Теперь этот мир принадлежит нам, – негромко, но с достоинством сказал он, с чувством сжав пальцы юной женщины, – вам, прекрасная Алиенора, и мне.

Через три дня они выехали из Бордо, по дороге короновались в Пуатье – любимом городе герцогов Аквитании и уже полноправными государями устремились к Иль-де-Франсу…

Приказав не следовать за ними по пятам, молодожены верхом на лошадях вырывались вперед своего грозного войска. Армия вассалов с улыбками следила за милующейся парочкой. Надо же, как распорядилась судьба, думали они, случай оказался воистину счастливым!

А молодые супруги все дальше уносились по зеленым полям в сторону Луары. Людовик оделся в аквитанские тона, яркие и светлые, чтобы не отставать от Алиеноры. Она, ловкая наездница, в пышном алом платье и пунцовом берете со страусовыми перьями, сидевшая бочком в седле, была самой грацией!

– Я люблю песни трубадуров, как мой дед и отец, а что занимает вас, мой милый Людовик? – на скаку спрашивала она мужа.

– Вы, Алиенора! – смело отвечал он.

– А если серьезно? – разрумянившаяся, вновь интересовалась юная королева.

– Серьезнее не бывает!

Они сбавляли темп, и лошади их, черная и белая, шли ноздря в ноздрю. Людовик и Алиенора познали друг друга как мужчина и женщина, но сколько им теперь нужно было обсудить, отыскать общего, чтобы стать воистину близкими людьми!

– Я немало потратил времени на изучение семи свободных искусств, – деловито сообщал Людовик. – Я изучал арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Церковную, – добавлял он. – Но не менее наук естественных я любил и науки духовные: грамматику, риторику и диалектику. – Людовик был серьезным, когда объяснял все это Алиеноре, и ей нравилась его серьезность – умный муж, да еще желанный, всегда вызывает уважение. – А еще с отцом Сугерием мы много занимались теологией. Вот что превосходит все остальное!

– Но вы же и меня научите всему, чему научились сами, не так ли, мой благородный Людовик?

– Конечно! – с радостью отвечал он.

«Господи, – думал юноша, глядя на свою наездницу, пытаясь поймать взгляд ее сияющих синих глаз, – добрый Сугерий был прав, тысячу раз прав! У нас теперь вся жизнь, чтобы говорить друг с другом! Вся жизнь…»