Литмир - Электронная Библиотека

Он подошел к одному из онемевших менестрелей, выхватил у него из рук виолу и с чрезмерной силой рванул струны – и тотчас схватился за окровавленные пальцы. Менестрель от страха едва не свалился без чувств. Но, хотя Людовику и было больно, он, сжимая руку в кулак, все же уловил язвительную улыбку на губах Маркабрюна.

– А вы, певец рыцарей и пастушек, отправляйтесь обратно в Бордо, там ваши песни более уместны!

Алиенора поспешно встала с топчана, шагнула к мужу:

– Людовик, ваше величество…

Но он даже не услышал ее. Шуту хватило наглости смеяться над королем? Но разве шуту неизвестно, что короли смеются последними?

– И я надеюсь, что никогда более не увижу вас в Париже, – все еще сжимая руку в кулак, он сделал несколько шагов прочь и тотчас обернулся. – Чтобы завтра же духу вашего не было во дворце! В Париже!

Людовик ушел, а в зале еще долго стояла мертвая тишина, пока один из менестрелей не уронил по неловкости тамбурин и тот не зазвенел отчаянно и печально.

Маркабрюн уехал. Алиенора плакала. Но суровая жизнь была только впереди. Людовик Седьмой, мрачнеющий день ото дня, запретил пиры, музыку и танцы. Теперь только молитвы о спасении души должны были звучать под дворцовыми сводами на острове Сите.

Но это было не самое худшее, что могло приключиться с Алиенорой. Уже давно она слышала шепот, преследовавший ее везде – во дворце, на охотах, во время путешествий.

«Господь не дает им ребенка за их грехи!» – клубком змей расползался шепот по коридорам дворца Сите.

«Господь не любит и отвергает их!» – зло неслось по кварталам Парижа.

«Господь карает их за гордыню!» – грозно аукалось эхо по всем провинциям Франции.

Раньше она была слишком увлечена государственными делами, чтобы думать об этом. И потом – какими были ее годы! Их поженили совсем еще детьми. Но теперь, угомонившись, Алиенора все чаще приходила к заключению: если у них с Людовиком не будет детей, их брак обречен. Они могут прожить еще несколько лет, но однажды вассалы короля скажут ему: «Нам нужен наследник! Приведите в дом женщину, государь, которая подарит вам сына, а королевству – будущего государя! Или хотя бы наследницу-дочь. Мы должны знать, что королева способна породить новую жизнь!» И они будут правы – таков закон королевского правления. Даже папа римский, глазом не моргнув, разведет пару, обреченную на бездетность: королевский брак, лишенный потомства, по законам Церкви неугоден Богу!

После одного из заседаний Королевского совета Алиенора, отразив на лице все смирение, на которое только было способно ее гордое сердце, подошла к настоятелю Сен-Дени.

– Отец Сугерий, – она склонила голову перед человеком, которого не любила и прежде осыпала насмешками. – У меня есть к вам просьба, которую можете выполнить только вы…

– Я внимательно слушаю вас, ваше величество, – поклонившись молодой женщине, своей госпоже, откликнулся аббат.

– Все то страшное, что произошло за последние годы, разбивает мое сердце…

Сугерий поднял на королеву глаза – он не был расположен верить ее словам. Слишком хорошо он знал им цену!

– Так вот, – продолжала она, – я прошу вас устроить мне встречу с тем, чья божественная миссия на земле выше всяких похвал… Я говорю о вашем учителе Бернаре Клервоском. От этого зависит моя жизнь, жизнь моего мужа и наше с ним счастье…

Только тут аббат Сугерий ощутил, что, возможно, он ошибался. И некий порыв, светлое движение все же случилось в душе юной разрушительницы.

4

На 11 июня 1144 года было назначено открытие хоров новой монастырской церкви, той самой, строительству которой отец Сугерий отдал все свое сердце. Празднества должны были продлиться трое суток. По этому случаю весь Париж двинулся по северной дороге в сторону Сен-Дени. И не только Париж – из многих областей Иль-де-Франса сюда шли люди. Дорога была запружена, в предместьях Сен-Дени люд попроще, кому были заказаны места в монастырской церкви, расставлял палатки. Все надеялись услышать пение ангелов и вкусить дармовой пищи.

За день до начала сюда двинулся и король Франции. Зрелище, которое он представлял собой, было не из легких – он шел в сером рубище и сандалиях странника. Каждому было ясно, что король кается в содеянных грехах и желает скорейшего искупления. Его сопровождали епископы в золотых митрах, пышная рыцарская свита, разодетая, как всегда, ярко, и супруга в платье из голубой парчи и жемчужном венце. Она хоть и тоже каялась, но не могла позволить себе одеться подобно мужу.

В новом соборе Сен-Дени хлопотал Сугерий – он был инициатором действа, его хозяином и распорядителем одновременно. Он сам рассаживал именитых гостей, аристократов и князей церкви, прибывавших в окружении своих подданных. На открытие хоров из-за Ла-Манша приехал епископ Кентерберийский, с юга Франции, из Бордо – Жоффруа дю Лору, семь лет назад венчавший Людовика и Алиенору.

Гостей поразили огромные витражные окна, пропускавшие и преломлявшие свет в соборе; золотой крест шестиметровой высоты над алтарем, сверкавший драгоценными камнями и жемчугом, и, конечно, хор из нескольких сот священников. Поистине сердца гостей открывались навстречу Господу.

Когда священники отправились за ковчегом с мощами святого Дионисия, Людовик вызвался сам нести останки покровителя короны Франции и ее народа. А перед этим вместе с простыми сержантами сам расчищал путь для процессии.

Сугерий, стоя рядом с Жоффруа дю Лору, прослезился:

– Никогда я не видел более волнующей и торжественной процессии, чем эта! Посмотрите на людей, ваше преосвященство! Какая высокая радость охватывает их при виде короля, которого коснулась десница Божья! Воистину свершилось великое благо!

Король в рубище, измотанный постами, вцепившийся в ковчег с мощами святого, тронул сердца многих. Половина гостей из простых сословий тоже плакала. Одним словом, три дня прошли под Божественным покровительством, и все остались довольны.

Но Алиенору в эти дни занимало вовсе не роскошное убранство церкви, не ангельское пение и тем более не блаженный муж, а предстоящая встреча, которую ей пообещал Сугерий.

И когда праздник закончился, аббат Сен-Дени лично вызвался проводить ее к своему наставнику, который приехал по его просьбе.

Встреча состоялась в келье аббата Сен-Дени. Сугерий негромко постучал и осторожно открыл дверь. Алиенора увидела стоявшего у окна, к ним спиной, высокого широкоплечего мужчину. Серая ряса, бечева вместо пояса, простые сандалии. Рыжие, наполовину седые волосы были коротко подстрижены. Не таким она представляла себе этого грозного князя церкви, но именно таким, вопреки ее фантазиям, он и должен был оказаться.

– Ваше преподобие, – совсем тихо окликнул его маленький Сугерий. Аббат Сен-Дени не просто преклонялся перед своим учителем, который был на десять лет моложе его. Когда-то, осененный святым словом Бернара Клервоского, он простился с прошлой своей жизнью – отказался от мало-мальски возможной роскоши и доброй пищи. Как и его учитель, он жил в келье, спал на соломенном топчане, ел только для того, чтобы сохранять жизненные силы. Но именно это превращение и вдохнуло в Сугерия необыкновенную силу воли, мужество и всеми признанную мудрость. – Ваше преподобие! – чуть громче, все тем же шепотом, повторил он.

Бернар Клервоский обернулся – и Алиенора оторопела. Она еще ни разу не видела такого вдохновенного и озаренного внутренним светом лица. В молодости Бернар слыл писаным красавцем. И о нем говорили, что, останься он в миру, то стал бы опасен для него куда больше, чем мир для него. Но Господь призвал его стать избранным – и Бернар стал им. Он сохранил внешнюю красоту, но отныне она стала иной. Такими бывают ангелы, милостивые и карающие, что иногда приходят на землю. Его глаза пылали – он еще не произносил ни слова, а оторопь уже брала людей, приходивших к нему. Современники говорили о нем: «Он – воплощенный Глас!»

– Вы просили со мной встречи, королева, – сказал Бернар Клервоский и взглянул на Сугерия.

16
{"b":"182129","o":1}