Госпожа де Сен-Марсан с неудовольствием отвернулась к окошку, но промолчала.

– Довольно, довольно, мальчуганы, вы задушите меня! – И Нинон, смеясь, оттолкнула своих буйных обожателей. – Но я по крайней мере разогнала туман, которым вы опутали мозги этих плутишек. Разумно ли, готовя их к службе принцу Арману, развивать в их сердце неудовольствие и неприязнь к нему? Стыдитесь, Марсан! Мертвые не могут смеяться, но из этого не следует, что живые должны вечно плакать!

– Да, Нинон, они должны плакать, потому что рабу, нищему ничего не остается, кроме слез!

– Вздор! Запрещаю вам повторять эти глупости или я скажу принцу, что ему бесполезно брать этих мальчиков, и скажу, почему! Понимаете ли вы это, графиня! Кого угнетает несчастье, тот должен думать о том, как бы опять стать на ноги, и бедные мальчики именно это обязаны сделать вам назло. Хороша справедливость, заставлять их мстить за то, что их господа отцы жили как дураки и умерли такими же!

– Мадемуазель!!!

– Ну да, они это сделали и получили свое! С каких пор собирают лавры на уличных мостовых? С каких пор благородные солидаризируются с чернью, а? Кто хочет быть мятежником, тот должен быть умнее своего противника, а Рец Гастон, Сент-Ибаль, ваш муж, и все они, как их там зовут, добились только пальмы бессмысленной глупости и больше ничего! А эти женщины-политики! Лонгевиль, Монпансье и – ах! – добрейшая Марион де Лорм, которая должна была прикинуться мертвой, чтобы избегнуть когтей Мазарини.

О, я чуть не умерла со смеху, увидев ее лежащей в гробу совершенно здоровой, когда ее унесли ночью. Это всегда так бывает, когда берешься не за свое дело. Будьте же умнее! Держите себя так, как будто все происшедшее вас больше не касается, и вы всплываете опять наверх. И чего вам надо? Проглотить Мазарини с пелериной и шапкой! Фи! Его эминенция такой липкий! Нет-нет, дети уедут, а я примусь за вас и всюду буду вас возить: и в театр Бургонне, и в отель Ромбулье, и если вы не развеселитесь и не бросите где-нибудь якорь, то вы не женщина и не умны. Подойдите, милые мои мальчики, садитесь тут подле меня! Обратите внимание, мадам, как я их буду учить! Идите сюда!

Мальчики бросились к ней.

– Ну слушай же, Лорен, ты старший. Тебе мама твоя говорила, что ты дворянин, да?

– И очень знатный, мадам Нинон!

– Ну да, конечно, герб всегда герб!

– Прошу вас! – вмешалась госпожа де Сен-Марсан.

– Молчите, пожалуйста, или я ваш враг навеки! Мама сказала вам также, что вы нищие…

– И поэтому должны служить?! – закричал Лорен.

– Позволь тебе сказать, мой друг, что дворянин никогда не беден, когда у него фунт железа сбоку и кусочек мозга вот тут, наверху! Служить? Что за вздор! Лакей служит, дворянин оказывает услуги.

– Но ведь это все равно, дорогая Нини.

– Это далеко не все равно, дорогой Лорен! Великий Тюренн оказывает услуги ее величеству, и Европа дрожит перед ним; принц Конти, сам Мазарини оказывают услуги, а разве они лакеи?

– В самом деле, мама, Нини права!

– Ну хорошо. Ты и Марсан должны быть пажами у его высочества Армана де Бурбона-Конти, принца королевской крови и к тому же генералиссимуса армии и брата великого Конде! Вы будете служить ему для того, чтобы сделаться храбрыми солдатами, порядочными и умными людьми и научиться когда-нибудь тоже повелевать другими. Поняли ли вы?

– О, конечно, поняли, – сказал меньшой.

– А что же нужно нам для этого делать? – спросил Лорен.

– Это очень не глупый вопрос, Лори. Во-первых, никогда не противоречить, слышишь! И никогда ничего не передавать на стороне. Думай и слушай – что хочешь, но делай вид, будто ты от всего в восторге. Ведь ты хитрая лиса! Кто хочет идти вперед, тот обязан потакать всегда своему влиятельному покровителю и говорить ему только приятное. Если ты все это исполнишь и к тому же будешь хорошим наездником и храбрым человеком, так и дело в шляпе; прочее все пустяки!

– Ну, если это только и нужно, – лукаво засмеялся Лорен, – то все скоро будут у меня в кармане.

– Вот как! Ну поцелуй меня за это. А теперь пускай Лоллота приготовит вам ваши вещи в дорогу. Вас позовут, как только монсеньор приедет.

– И мы, конечно, не осрамим вас, Нини.

– Нет, наверное нет, Нини!

С этими словами Лорен вышел с Марсаном.

– Моя мораль по крайней мере веселая и пригодится им в этом несчастном свете.

– Да, конечно! Но она бесчестна!

– Бесчестна? А ваша иезуитская мораль честна? Разве честно отравлять жизнь детям, говорить им о том, кем бы они могли быть и чем могли владеть, если бы их родители не были дураками и бездельниками! Да, бездельниками, сударыня! Проповедовать им ненависть и открытую подлость! Внушать прекрасный догмат: цель оправдывает средства? Прекрасно! Отличный способ срубить для них высокое родословное дерево княжеского Лотринга и…

– Ради бога, ни слова об этом! Вы правы, конечно; лучше передать им эту семейную месть, когда они возмужают.

– Да, действительно. Они по крайней мере сами не захотят тогда заниматься такими пустяками. Но скажите, ради бога, есть ли в вашем поведении хоть капля здравого смысла?

Вы одна, вдова, без всяких средств, беззащитная, и хотите плыть против течения, когда Конти, Бульон, Вандомы и все более сильные люди забирают глубоко в священных волнах милостей Мазарини и их величеств! Ха-ха! Какое лицо сделают герцоги, эти чудаки, которые так восстали против бурбонского могущества, когда они должны будут сознаться, что женаты и обязаны теперь называть эминенцию дорогим дядюшкой! Ха-ха-ха! Я бы с удовольствием расцеловала Мазарини за эту шутку, я бы хотела стать язычницей, чтобы он мог окрестить меня в придворной капелле.

– Боюсь, что Конти именно поэтому и не едет; ему слишком тяжело иметь повод стыдиться да еще перед вами.

– Ну это вздор. Я уверена, что он будет. Принц обещал взять с собой детей и заботиться о них, и он это сделает, потому что честный человек. Кроме того, он и умен. Что вы думаете?

Вошел лакей и доложил:

– Его высочество принц Конти и герцог Бульонский!

– Ах! – воскликнула графиня де Сен-Марсан, и взор ее повеселел. – Они пришли…

– Видите, я права! Ну прошу вас, Марсан, будьте теперь полюбезнее.

По осанке и виду двух вошедших особ видно было, что они принадлежат к первым аристократическим семействам. Арман де Бурбон-Конти, принц крови, отпрыск королевской фамилии, был такого же высокого роста, но менее атлетического сложения, чем маршал Конде, его знаменитый брат. Движения его были грациозны, и он отличался тем величавым спокойствием, которое составляет преимущество высокого происхождения. Синие жилы на лбу обличали, однако, страстный и горячий темперамент, склонный к сильным вспышкам. Он слыл за человека строгой честности, за любителя искусств, обладал литературным образованием и любезностью в обхождении, которую не могли изменить даже суровые годы междоусобной войны и военной службы. Вследствие огнестрельной раны он немного хромал, но это только делало его более интересным. Другой посетитель, Годефруа де Латур, герцог Бульонский, единственный сын родного зятя Ришелье, которого покойный суровый кардинал, несмотря на кровные узы, велел казнить вместе с Монморанси, не был красив. Лицо, покрытое шрамами, несколько надменная наружность искупались, впрочем, какой-то необыкновенно симпатичной и грустной задумчивостью, разлитой по всей его особе и невольно привлекавшей к нему. Оба эти человека были сильными противниками клерикальной партии и считались представителями того феодального рыцарства, которое смотрело на короля как на почти равного себе; два года назад они еще сражались против Анны и Мазарини и теперь явились со смущенным видом, как школьники, втихомолку полакомившиеся яблоками. Мадам Нинон с тихой торжественностью и полуопущенными глазами вышла к ним навстречу. Она внутренне радовалась и ликовала, но старалась не показать этого.

– Позволите ли вы, принц, и вы, милый герцог, старой приятельнице высказать вам свое искреннее участие… вас обоих постигло несчастье.