— Десять, — пожал плечами Дэн.

Она гневно цокнула языком. Лицо ее стало совсем суровым.

— Нет-нет, — перебил он, поднимая ладонь, — не вини никого. Я не виню. У всех ведь свои предрассудки. Моряки, например, сама знаешь, не любят альбатросов. Они якобы предвещают беду. То же самое и с белыми рыбинами, которые по природе должны быть серебристыми, или черными, или голубыми. Если кому доводится поймать такую, ее немедленно с проклятиями вышвыривают обратно в море, даже если она могла бы насытить десятерых едоков. И даже самый отчаянный мореход дрожит от страха, когда на мачтах зажигаются огни святого Эльма. Это случается иногда по ночам — многочисленные огоньки дрожат на снастях и мачтах… а если потрогаешь, то почувствуешь только холод и влагу, — голосом сказочника произнес Дэн. — Впрочем, море всегда удивляет. Можно пройти десятки миль, но не узнать даже половины его тайн.

— Значит, — проговорила Ханна, склонив голову и слишком увлеченно разглядывая корешок книги, которую держала в руках, — ты ждешь не дождешься, когда вернешься в море?

— Ну, — мягко произнес Дэн, — я думаю, оно может обождать. Ведь море никуда не убежит, не так ли?

Ханна вскинула голову и с сияющей улыбкой поглядела ему в лицо. Он улыбнулся в ответ и кончиками пальцев тронул шелковистую прядь волос. Девушка моментально покраснела.

Дэн тряхнул головой. «Настоящая рыбка в бочке, — подумал он с восхищением. — Красивая и ладная, милая маленькая рыбка, которая все плавает и плавает по кругу. Так и просится ко мне на тарелку». Он был и поражен, и очарован. Он еще никогда не встречал настолько незащищенное создание. Ведь лиши эту девушку отца и матери, просто уведи подальше от внимательного родительского ока, извлеки из уютного семейного мирка, и она окажется беспомощной, словно устрица без своей раковины. И такой же вкусной. Эти мысли если не будоражили, то, уж во всяком случае, приятно волновали его.

Ханна снова опустила глаза. Сердечко ее быстро забилось. Дэн только поиграл ее локоном, а она готова была поклясться, что почувствовала это прикосновение всем телом, вплоть до пальцев ног. Можно было подумать, что кончики ее волос вдруг обрели чувствительность. Она даже забыла, что должна опасаться этого странного выражения его серебристых глаз. И лишь когда Дэн прикоснулся к ней, поняла, что не знает, как теперь осмелится снова встретиться с его удивительным и таким понимающим взглядом.

— Не могу себе представить, как это — не иметь семьи. Я ведь даже никогда не оставалась одна, — призналась девушка. — Ну разве что ходила в лес по ягоды… или что-нибудь в этом роде.

— Женщина не должна быть одна. Никогда. Ведь на свете полно опасностей, — сказал он совершенно серьезно.

— Но я не знаю, — медленно проговорила Ханна, поднимая взор и совсем забыв о своих страхах, потому что прежде всего хотела объяснить Дэну свои мысли. — Иногда мне кажется, что в окружении других людей человек не способен по-настоящему глубоко задумываться. Знаешь, мне кажется, именно поэтому все великие художники и поэты — мужчины. Ведь если мужчина хочет остаться один, то ему это ничего не стоит. А о женщинах всегда так сильно беспокоятся, да и им самим приходится столько всего делать для других, что просто некогда подолгу прислушиваться к собственным мыслям.

— Уж не знаю, хорошо ли быть одиноким, — задумчиво проговорил Дэн. — Бывало, ночью, когда ты стоишь в полном одиночестве на палубе и над тобой нет ничего, кроме звезд, а под; тобой — только морская бездна, начинаешь ощущать, что ты — ноль, пустота. Да, конечно, можно мысленно рисовать картины на звездном небе, а можно вообразить, будто знаешь все, что происходит внизу, в морской пучине. Но, качаясь во тьме и одиночестве высоко над водой и намного ниже луны, понимаешь, насколько ничтожен даже самый большой корабль — всего лишь кусок дерева, плывущий по воде. Поверь, это не самое приятное чувство. И потом, когда ты слышишь только ветер в парусах, потому что вода слишком далеко внизу, а рядом даже нет берега, чтобы волна могла плескать о него, начинает казаться, что ты вообще один во всем мире. Но если ты не поэт и не художник, то что же тебе делать с этой пустотой?

Дэн сам поразился тому, что сказал. Ведь за ним не водилось привычки признаваться в подобных мыслях даже самому себе. Но когда он посмотрел на Ханну, в ее глазах не было насмешки. И ответа тоже не было. Было лишь глубокое сочувствие. Ему это показалось настолько непривычным, что он решил больше об этом не думать. Но как же она очарована его речами! Похоже, рыбка подплыла достаточно близко, чтобы он сумел набросить сеть. Да что там, она уже попалась на крючок. Оставалось лишь вытянуть. Слова его сыграли роль наживки, улыбка — роль крючка. А прикосновение?.. Он погрузил пальцы в ее волосы и, держа шелковистые пряди, медленно приблизил лицо девушки к своему… и поцеловал ее. Легонько и быстро, как брат целует сестру.

— Спасибо тебе за внимание, — сказал он глухим и печальным голосом и остановился, ожидая, что предпримет Ханна. Ведь он никуда не спешил. Тише едешь — дальше будешь. Дэн ни за что не стал бы подсекать, не убедившись, что добыча крепко сидит на крючке. И прекрасно понимал, что сейчас не время и не место наслаждаться своей победой. Он лишь хотел убедиться, что правильно оценивает свое мастерство.

Она не знала, что говорить, что делать, — но ведь она была женщиной, ей и не полагалось ничего делать…

Они оставались наедине всего каких-нибудь пятнадцать минут, а в холле уже послышался голос матери. Ханна отпрянула. Пальцы Дэна выпустили ее волосы, но глаза не отрывались от ее губ.

— Не за что, — торопливо пробормотала она.

Дэн удовлетворенно улыбнулся. Уж он-то знал, за что благодарит се.

— Как наш больной? — спросила Рейчел Дженкинс, переводя взгляд с пылающих щек дочери на невинно улыбающееся лицо гостя.

— Прекрасно, — отозвались хором два голоса.

Именно это ее и беспокоило.

— У меня отличные новости! — сказала Ханна, входя к нему в комнату. — Папа говорит, что тебе уже пора!

Дэн резко повернул голову от окна, и глаза его вспыхнули ярче солнца, на которое он смотрел. В этот миг он казался опасным, но она уже научилась не обращать внимания на эти страшные взгляды. Ведь с нею он всегда был неизменно нежен и очарователен. Лишь его массивная фигура и резкие черты лица порой внушали ей чувство слабости. Но и с этим Ханна научилась справляться. Единственное, что ее тревожило, — за последнюю неделю стало ясно: ей теперь постоянно придется бороться со своей слабостью и страхом.

…Она уже больше не могла долго не заходить к нему в комнату. Дэн Силвер оказался самым волнующим приключением в ее короткой жизни. К родителям он относился с подобающим почтением, к брату — с доброжелательной снисходительностью, да и служанки не могли бы на него пожаловаться… «Разве лишь на то, — с самодовольством думала Ханна, — что им действительно не на что жаловаться». Он подтрунивал над девушками, но никогда не заигрывал. Единственной женщиной, с которой он обращался именно как с женщиной, была она сама.

Те из ее подружек, кто еще не был замужем, просто обзавидовались такому обворожительному постояльцу. Те же, кто успел найти себе пару, с пониманием глядели на Ханну, а она так и заливалась румянцем. Ведь у них только и речей было что о нем. В то же время она категорически отказывалась приводить подружек в дом и показывать им раненого.

— Это инвалид, а не цирк шапито! — отрезала Ханна, выходя из церкви в первое же воскресенье после того, как Дэн появился в их доме.

— О Боже, пошли мне такого же высокого, стройного, широкоплечего белокурого инвалида, — вздохнула Ребекка, ее давняя подружка, и все вокруг дружно расхохотались. Но Ханна молча поспешила домой помогать матери ухаживать за больным.

Дэн изменил привычное течение их жизни. Прежде Ханна всегда была спокойна и совершенно всем довольна. Теперь же ее дни были наполнены каким-то странным ожиданием. Она просыпалась каждое утро с радостным чувством, потому что знала: покончив с домашними хлопотами, она сможет дать ему очередной урок. Она учила его читать и писать, и он поразительно быстро все усваивал. Но она тоже не отставала, потому что, как только его учеба заканчивалась, наступало время для ее учебы. Она быстро поняла, что если как следует попросить, то, откинувшись на подушки, Дэн будет долго рассказывать о тех диковинных краях, где ему довелось побывать и о некоторых поразительных вещах, которые ему приходилось делать. Он был прекрасным рассказчиком. Вообще-то от его глубокого голоса у нее бежали мурашки по спине, даже если он говорил самые обычные вещи, а не расписывал в красках неизвестные земли и народы. Она была очень рада тому, что Джеффри, поначалу совершенно не доверявший Дэну, взял теперь в привычку прокрадываться потихоньку в комнату, чтобы вместе с сестрой послушать удивительные истории. Если бы не брат, Ханна чувствовала бы себя настоящей дурочкой, очарованной матросскими байками…