— Ой-ой-ой! Как у меня зубы болят! А тут еще ты со своими глупостями. Богатырь меня отрубит, а на этом месте тут же точно такая же голова вырастет. Это я и буду! Так что никуда ты от меня не денешься. Неужели за столько лет не выучила?
— Ну что вы кричите, что ворчите, — неожиданно проснулась средняя, сонная голова. — Зачем так шуметь? Вот лучше пожуй.
С этими словами средняя голова достала из кармана что-то и запихала в рот первой голове. Третья голова сама умолкла — у нее болели зубы.
Тем временем первая голова принялась что-то усердно жевать. Домовенок еще сильнее проголодался, глядя на это. Вскоре он понял, что первая голова жует кусочки вкусной и мягкой смолы. Из этой смолы первая голова даже принялась надувать пузыри. Один большой-пребольшой пузырь лопнул, и все три головы разом перепачкались в смоле.
А тем временем Кузька осторожно полез к выходу. Но вдруг ка-а-ак чихнет! В норе хотя весь мусор и сжигался, все равно пыли много набиралось.
Все три головы подскочили, про все боли-недуги забыли, смотрят, оглядываются: одна направо, одна налево, а одна прямо.
— Кто? Кто здесь? Кто?
Глазами страшными пещеру обводят, врага страшного ищут, зубами большими клацают. Дрожит домовенок, боится, а чихать никак не прекратит — пыли много, и вся Кузьке в рот и нос набилась. В один миг Змей Горыныч углядел маленького беспомощного домовенка. Средняя голова, которая как раз вперед смотрела, лениво пробормотала:
— А вон из-под кровати мышь пузатая в красной рубашонке выползла.
Домовенок еще раз чихнул и обиженно сказал:
— Я не пузатая мышь! У меня хвоста нет.
Теперь все три головы внимательно смотрели на Кузьку. Третья голова категорично заявила:
— Мышь не мышь, да какая разница. Есть надо, что тут раздумывать!
И так зубами голова клацнула, так облизнулась, что домовенок в ту же минуту вновь под кровать залез и в самый дальний угол забился. Три головы переглянулись, а затем в один голос сказали:
— Э-эй, мышь, которая не мышь! Ползи сюда, мы на тебя посмотрим.
Домовенок и не подумал. Только чихнул под кроватью еще раз.
Тогда первая голова добавила грозно:
— А ну вылезай скорее! Или сами тебя достанем!
Высунул Кузька голову из-под кровати, смотрит, ждет, что сейчас Змей Горыныч сделает. А чудище все три своих головы на длинных шеях с кровати свесило, на домовенка уставилось. Глядит — и правда мышь — не мышь, а что-то странное вылезло из-под кровати в клубе пыли. Кругленькое, чумазенькое, пылью все перепачканное, одни глаза блестят пуговками, да зубы стучат.
Третья голова, которая щеку с больным зубом полотенцем перевязала, мечтательно спросила:
— А ты мягонький, наверное, как пампушечка, а сладенький, как ватрушечка? Может, тебя и медом поливать не надо?
Но Кузька как закричит от страха:
— Я не мягонький, я не вкусненький! Меня даже Баба Яга есть не стала!
— Что? Баба Яга? — очнулась вновь средняя сонная голова. — Родственница наша? Как она там поживает?
Но тут вновь нахмурилась первая злая голова:
— А ты не тот домовенок, который, по словам сороки, Бабу Ягу обхитрил?
Кузька и сейчас решил схитрить, время потянуть:
— Я ее не обманывал, не обдуривал, не обмишуливал! Она меня сама плюшками кормила, когда доброй была.
— Все равно неуважение проявил, — довольно заявила первая голова. — А знаешь, что с такими, как ты, обманщиками делают?
Кузька уж и голову опустил. Надежды у него не осталось. Но тут вступилась средняя сонная голова. Она вытащила откуда-то еще одну жвачку из смолы и запихала ее в рот первой головы. А третьей голове потуже повязку сделала, так, что та лишь рот пыталась открыть, да ничего не получалось. Потом средняя голова посмотрела на домовенка:
— Скажи лучше, что ты умеешь, что можешь? Для чего в хозяйстве пригоден, а то они тебя мигом съедят.
— Да я все умею, все! — тут же оживился домовенок. — Мы, домовые, за хозяйством, за скотиной следим, порядок наводим, убираться и чистить помогаем, готовить-выпекать способствуем.
— И плюшки печь умеете? — тут же вмешалась третья голова, наконец-то освободившаяся от плотно стягивающей повязки на щеке.
— Умею! И плюшки, и ватрушки, и крендельки, и леденцы, и пряники медовые, коврижки сахарные…
Долго бы еще перечислял Кузька, но тут у Змея Горыныча вновь живот заболел. Все три головы разом заохали, застонали. Наконец, первая злая голова с сожалением проговорила:
— Ну ладно! Если ты нас вылечишь, то, так и быть, оставим тебя в живых и есть не будем! — Голова немного помолчала, с сожалением вздохнула и добавила:
— Ну, во всяком случае, до поры до времени.
— Как это? — не понял Кузька.
— Ну так! — вмешалась вновь третья голова. — Будешь у нас жить, нам служить, крендельки печь, ватрушки выпекать.
— И перину попышнее взбивать! — пробормотала вторая голова, позевывая.
Кузька подумал-подумал и говорит:
— Нет уж! Я вас вылечу, а вы за это домой меня отпустите.
Головы все разом завозмущались, засомневались, но живот-то болит, да и зубы в покое не оставляют. Вот и заговорила средняя голова, а две остальные закивали, подтверждая.
— Ну ладно, но до весны ты у нас поживешь, порядок наведешь. А потом мы тебя куда скажешь, туда и доставим.
Согласился Кузька, а сам боится: вдруг вылечить Змея Горыныча не сможет? А чудище, словно подтверждая, тут же добавило:
— Только попробуй меня не вылечить, от болезней не избавить! Ну, ладно, не стой, не трясись. Лечи давай.
Кузька осторожненько подошел поближе к Змею Горынычу и дрожащим голосом заговорил:
— Болезнь зубная, болезнь нутряная, уходи-убегай, в лесу пропадай. К Змею Горынычу болезнь приставучая завтра не ходи, сегодня не ходи, приходи только вчера.
— Ну что? — требовательно проговорила первая голова Змея Горыныча. — Чего замолчал? У меня живот еще не прошел.
— А у меня зубы! — тут же добавила жалобно третья голова. — Может, съесть его? А вдруг от этого выздоровеем?
Домовенок опять забился под кровать и кричит оттуда:
— Это же не сразу помогает, подождать надо!
— Не хочу я ждать! — расшумелся Змей Го-рыныч. — Ну-ка, лечи!
А домовенок Кузька еще маленький, неопытный. Не знает, чем лечить, как помочь такому чудищу, как Змей Горыныч. Вот деда Папилу бы сюда. Он бы поспособствовал. Но нету рядом деда Папилы, пропадать, наверное, маленькому домовенку в страшной норе.
И тут вдруг дверь норы заскрипела и приоткрылась.
А Змей Горыныч на дверь уставился, в три голоса сразу говоря:
— Это что же за гость к нам пожаловал? Домовенок из-под кровати будет на сладенькое, а этот гость на первое. С него сейчас трапезу и начнем.
Кузька глаза открыл, на дверь посмотрел и остолбенел. Нафаня! Друг его верный из соседней деревни. Как же он у Змея Горыныча оказался?! Каким ветром его в нору страшную занесло?
А Нафаня смело заходит и зовет:
— Кузька! Ты живой еще?
— Нафаня! — вылетел Кузька из-под кровати. Ножками быстро семенит, к другу закадычному спешит. — Он меня съесть хочет!
Змей Горыныч к разговору прислушивается, деловито подтверждает:
— Не будешь лечить, съем! Как пить дать съем. И другом твоим полакомлюсь.
Нафаня чудище оглядел, сразу же увидел, что Змей Горыныч с подвязанной щекой, руками живот придерживает, лежит постанывает. Нафаня тогда смело поближе подошел, Горынычу что-то на ухо прошептал, да в пасть, на больные зубы посмотрел. Змей Горыныч удивился, в кармашек свой залез и оттуда смолу достал.
Нафаня еще раз Кузькин заговор прочитал, смолу на три части разделил и каждую часть в рот головам Змея вложил.
— Жуй или не жуй, а в зубах держи. Если же целый день смолу из зубов выпускать не будешь, то совсем выздоровеешь. А сладкого ешь поменьше впредь, а то и не так зубы болеть станут.
Змей Горыныч челюстями заработал, зубы быстренько в смоле увязли. А Нафаня Кузьку подхватил и за дверь потащил. Змей Горыныч, может, и хотел чего-нибудь сказать, а не получается — зубы в смоле увязли. Ну ничего! Один день чудище сладкого не поест, зато выздоровеет.