Тихонько дед Скалдыр за порог шагнул, прислушался. Спят домовята за печкой. Прошел тогда Скалдыр осторожно, смотрит, где же обещанный Кузька-богатырь, победитель? Видит, лишь маленький домовенок в красной рубашонке посапывает, во сне похрапывает, а рядом другой, тоже спит-сопит. Растерялся было Скалдыр, но затем углядел — у домовенка в красной рубашонке в изголовье стоит сундучок. Ох и красивый сундучок — с блестящими уголками и замочком, украшенный цветами.

Скалдыр тогда схватил сундучок в одну руку, спящего домовенка в другую и быстро-быстро побежал к своей избе.

Проснулся Кузька — что такое, что случилось? Белебени рядом не видать, Литяни не слыхать. Только мыши кругом шебуршатся, нахально усами щекочут, в лицо тыкаются. Отмахнулся домовенок, огляделся. А изба-то не та, где он заснул, чужая, незнакомая изба.

Загрустил маленький домовенок, пригорюнился.

— Ох, беда-беда, огорчение! Один я, одинешенек. Нет мне пути-дороженьки, не принесут меня домой ноженьки.

Скалдыр присел рядом, послушал и говорит:

— Нечего тебе, Кузька, грустить, печалиться. Будешь теперь со мной жить, мне помогать. Сам видишь — стар я стал, один с делами не управлюсь.

Кузька лишь промолвил тихонько:

— Ас Белебеней-то что? Его тоже, как и меня, неведомо куда унесли?

— Ничего с твоим Белебеней не случилось, — усмехнулся Скалдыр. — Я его в проезжие сани положил, сенцом укутал — проснется как раз в городе. А уж оттуда найдет дорогу до своей деревушки, не заблудится.

Повеселел немного Кузька. Не с ним, так хоть с Белебеней все в порядке. Ну а пока, раз уж выбраться-спастись не может, решил Кузька на месте не сидеть, как и положено хорошему домовому, за порядком следить, избу подчистить.

На другой день Кузька проснулся поздно. Выглянул из-за печки, а кругом солнечно, светло. Кузька весело подпрыгнул и радостно заголосил на всю избу:

— Солнышко-ведрышко вышло из-за речки. Быстро по небу пошло, деткам радость принесло…

Хорошо хоть мельника и Скалдыра в избе не было, вот бы они удивились такому ликованию. А радовался Кузька не напрасно: наконец-то метель улеглась и выглянуло зимнее солнышко. Домовенок радостно проговорил высунувшимся из-за печки любопытным мышкам:

— Задумал бежать — так не лежать!

И не тратя времени зря, схватил сундучок и побежал из избы. Только лапотки засверкали, да дверь скрипнула. Бежит домовенок по двору, только не к мельнице, а к полю заснеженному, в сугробах путается, в снег по самую шею проваливается. Бежать по снегу тяжело, устал, запыхался.

Огляделся тогда Кузька. Рядом, оказывается, тропка проложена. Невесть кем проложена, невесть кем хожена. Может, лиса бегала, проверяла, не появились ли еще у мельника курочки. Но для домовенка маленького в самый раз. Ох и побежал по ней Кузька! Ему даже жарко стало.

Долго ли, коротко ли бежал — сам не понял. Вот только оказался он не в деревушке, куда путь держал, а в лесу темном и страшном. Даже солнечные лучи сквозь мохнатые еловые лапы не проходили. Лишь снег под ногами поскрипывал. Видимо, и вправду лисья тропка была, к норке вела. Неожиданно его ноги заскользили, и Кузька плюхнулся на мягкий снежок, прикрывающий ледяную речку.

Тут домовенок опомнился, осмотрелся. Что делать? Куда идти? Назад пути не найти. Кругом темные огромные ели, загородившие мохнатыми лапами голубое небо. Под ногами только лед.

Остановился Кузька, а мороз тут как тут. Подбирается к маленькому домовенку потихоньку, щекочет ледяными пальцами, залезает под рубашку, под кафтанчик и в лапотки.

Загрустил домовенок. Размышляет. Вот придет весна, проснется Лешик и дед Диадох, а домовенок так и будет стоять здесь, как ледяная сосулька, а когда все растает, провалится под лед. Кузька даже заплакал от жалости к себе. Сперва тихонечко, а затем на весь лес! Рыдает и голосит:

— Ох, бедненький я, ох, несчастненький…

Так сильно слезами обливается, что ничего вокруг себя не видит. А за спиной его, оказывается, уже давно слышны смешки и тихие, нежные голоски:

— Это кто, кто так голосит?

— Кто лесных жителей пугает, покой нарушает?

— Это, это… неведомая зверюшка?

— Нет-нет-нет! Это пенечек большой, его снегом засыпать забыли, вот он и обижается.

И тут эти невидимые озорницы принялись засыпать Кузьку снегом. Мягонькие снежинки мигом припорошили домовенка. Теперь он действительно стал походить на пенек в большом сугробе. Одни глаза только хлопали, а все остальное под снегом.

— Кто вы? — испуганно проговорил Кузька басом.

Обернуться он боялся.

— Ой, ой, пенек разговаривает! — засмеялись неведомые голоса.

Домовенок ощутил, что его овевает легкий ветерок, и внезапно перед ним предстали полупрозрачные легкие фигуры девочек, словно сотканных из снежинок. У них были белые личики, голубые глаза и длинные русые косы с синими бантиками. Из их широких рукавов беленьких шубок беспрерывно сыпались снежинки. Они летали, кружились, скользили перед перепуганным домовенком. Кузька даже не мог сказать, сколько их, так как снежные девочки ни одной минутки на месте постоять не могли.

— Ты живой… живой… живой… — затараторили вразнобой девочки, внимательно разглядывая Кузькины вытаращенные от удивления глазищи.

— Кто же ты? Кто?

— Я домовой! — важно ответил Кузька, пытаясь стряхнуть с себя сугроб. Ничего не получалось. На нем было уже слишком много снега.

— Нет-нет-нет! — расхохотались девочки и нежными, переливчатыми, словно колокольчики, голосками проговорили:

— Домовые в доме живут. Они злые, красные, жаром пышут и страшные, как огонь! А ты беленький.

— Я не страшный! — Кузька даже обиделся. — И жаром не пышу! То есть не пыху… Не пыхаю. — Кузька совсем запутался. — А вот вы кто?

— Мы снежинки, Деда Мороза внучки, Вьюги, Пурги и Метелицы племянницы.

Домовенок уставился на девочек. Он так и не понял, сколько их, так как полупрозрачные личики и белые снежные шубки так и мелькали перед его глазами. Непоседы заливались веселым смехом и посыпали все вокруг чистыми снежинками.

— Помогите мне! — жалобно проговорил Кузька, барахтаясь в сугробе. Его лапоточки скользили на ледяной поверхности речки, а пушистый снежок забивался в рот и под одежду. Бедный домовенок совсем продрог.

— А ты правда не горячий? Жаром не пышешь? — опасливо осведомились снежинки. Они боялись прикасаться к Кузьке.

— Нет, — Кузька стучал зубами от холода. Но на всякий случай одной рукой пощупал другую свою руку. Она совсем не была горячей. Окоченевшая ладошка из последних сил удерживала сундучок.

— Ну ладно. — Несколько девочек быстро подлетели к Кузьке и стряхнули с него снег. Затем, подталкивая его со всех сторон, вытащили на бережок.

— Какой тяжелый! Какой теплый! Какой кругленький! Глазищи-то какие! И не беленький, совсем не беленький! — верещали при этом смешливые девчонки.

Оказавшись на берегу, Кузька вновь плюхнулся на снег. Ему казалось — весь он так сильно замерз, что даже шевельнуться не может. Поэтому домовенок вновь горько заплакал.

— Ой, не ходят мои ноженьки, не шевелятся мои рученьки. Ой, замерзну я здесь в страшном лесу, пропаду пропадом!

Кузька зубами стучит, на холод ворчит. Снежинки закружились, завертелись вокруг домовенка. Лепечут о чем-то между собой. Наконец одна девочка-снежинка подлетела поближе к Кузьке и проговорила: