– Что ж, – сказал Словиус, булькнув горлом. – Возьми мой суборбитальный – доберешься на нем до Пирринтипити, а там сделаешь пересадку.

– Спасибо. Но они сказали, что транспортировка обеспечена.

– Из Навархии сообщили, что вылет отсюда в половине четвертого завтрашнего утра, – подтвердил Верпич. – Им придется перенести вылет, если они должны доставить тебя в Сепекте к пятнадцати часам завтрашнего дня, – добавил он, шмыгнув носом. – Вам придется на протяжении всего пути выносить пяти- или шестикратные перегрузки, Фассин Таак. – Мажордом Верпич улыбнулся. – Предлагаю вам немедленно начать регулировать прием жидкой и твердой пищи в соответствии с этим.

– И тем не менее мы подготовим и мой корабль, – сказал Словиус, – на тот случай, если их транспорт припоздает или окажется чересчур примитивным. Позаботьтесь об этом, мажордом.

Верпич кивнул.

– Дядя, позвольте поговорить с вами, – сказал Фассин, когда общая встреча закончилась.

Он надеялся переговорить со Словиусом до начала совещания, но дядюшка прибыл вместе с Верпичем, и вид у него при этом был энергичный и воодушевленный, тогда как Верпич казался взволнованным и обеспокоенным.

Словиус кивнул мажордому и Олми. Через несколько секунд Фассин и его дядюшка остались в кабинете один на один.

– Да, племянник?

– Когда вы сегодня утром спрашивали меня о моей последней экспедиции, пока загружалась представительская проекция…

– Что мне было об этом известно?

– Да, именно это я и хотел спросить.

– Я сам получил простой, хотя и в высшей степени закодированный сигнал с техкорабля, сообщавший о загрузке проекции. Этот сигнал имел форму личного послания от первого инженера корабля, моего старого приятеля. Он – кускунде; много веков назад у меня была курсовая работа по их физическим и языковым особенностям. И хотя в послании ничего такого не говорилось, у меня создалось впечатление, что это каким-то образом связано с результатами твоей последней экспедиции.

– Понятно.

– Твоя представительская проекция не сообщила ничего, что могло бы подтвердить это?

– Ничего. – Фассин помолчал. – Дядя, у меня неприятности?

Словиус вздохнул:

– Если позволишь мне выразить предположение, я бы сказал, что напрямую никакие неприятности тебе не грозят. Однако должен признать, у меня есть отчетливое и тревожное чувство, что в действие приведены очень большие, очень громоздкие, очень важные колеса механизма управления. А на пути этой машины, как учат нас уроки истории, лучше не стоять. Даже не имея в виду ничего дурного, она и не заметит, как – в лучшем случае – сведет на нет смысл жизни отдельной личности.

– В лучшем случае?

– В лучшем. А в худшем – отдельные жизни перемалываются и становятся смазкой для этих колес. Тебя удовлетворяет мое объяснение?

– Ну… можно сказать и так.

– Что ж, тогда надо признать, что мы оба одинаково пребываем во мраке. – Словиус осмотрел перстень, надетый на один из его коротеньких пальцев. – А во мраке лучше всего спать. Предлагаю и тебе.

– Ну что же, Фассин Таак, – живо сказал Верпич, дожидавшийся Фассина за дверью, – наконец вы сделали что-то такое, что производит на меня впечатление. Благодаря вам мы, кажется, не только начинаем жить интересной жизнью, но еще и привлекли к себе внимание властей предержащих. Поздравляю.

Они сидели на вполовину накачанных спальных мешках, опершись спинами о корпус флаера.

– Он никогда тебе не говорил об этой школе выживания? – спросил Фассин.

Таинс отрицательно покачала головой:

– Нет.

Она снова вытащила маленький серый военный коммуникатор, тщетно проверяя сигнал. Они с Фассином некоторое время назад уже подходили к дыре в корпусе, надеясь получить сигнал либо через устройство, либо через наушники. Они постояли в ярком, мерцающем свете тяжелой зари. Огромный перевернутый купол Наскерона наверху был темен, но на нем рябили зори и кое-где вспыхивали кракелюры молний. Они ощущали микроземлетрясения у себя под ногами, но при всех этих природных возмущениях (а может быть, частично из-за повышенной магнитной активности, если говорить о наушниках) их приборы молчали.

Они поплелись назад. Фассин ворчал на запредельцев, которые атакуют планету, более всего известную своими мирными исследованиями насельников; ворчал он и на милицию, и на военных Навархии, и на Внешние эскадры, и на Объединенный флот за то, что те толком их не защищают. Таинс попыталась объяснить ему все трудности, связанные с перемещением большого числа иглоидных кораблей и других объектов через червоточины туда, где в них возникает потребность, и рассказать об уравнениях, которые определяют количество техники, необходимой для полной защиты разбросанных по всей галактике систем Меркатории. Даже при возможности почти мгновенного перемещения от портала к порталу по артерии это количество было экономически нереализуемым. Хотя многочисленные группировки врага в сумме и не представляли собой значительной военной силы, они были распределены по всей галактике и нередко действовали в протяженном временно́м масштабе, затрудняющем противодействие им. Главное заключалось в том, что безопасность Глантина и системы Юлюбиса в целом обеспечивалась. Внешние эскадры могли потягаться с любой мыслимой группировкой запредельцев, к тому же за Юлюбисом всего на расстоянии нескольких порталов располагался Объединенный флот, не знающий себе равных. Но, несмотря на это, Фассин все сетовал на беспрестанные атаки запредельцев, и потому Таинс переменила тему разговора, начав рассуждать о пунктиках их однокашников, об их привычках и причудах. Вскоре они перешли на Салууса.

– Вообще-то, он говорил вскользь, что учился в школе выживания, – сказала Таинс, – но толком об этом никогда не рассказывал, а я не следователь, чтобы его допрашивать.

– Вот как, – сказал Фассин, спрашивая себя: а может, Салуус и Таинс и в самом деле никакие не любовники.

Школа, начало жизни… обычно о таких вещах и разговаривают в постели, разве нет? Он скользнул взглядом по Таинс. Хотя нет, слово «любовники» для них не очень подходит, даже если они и близки. Они казались такими непохожими на всех остальных с их курса, их меньше других привлекали все эти свидания, молодая любовь и сексуальные эксперименты, словно они уже успели пройти через это; а может, природная предрасположенность или твердость характера сделала их невосприимчивыми к этим соблазнам.

Ребята одного с Таинс возраста и многие значительно старше побаивались ее, но она ничуть не расстраивалась. Фассин был свидетелем того, как она с бесцеремонной грубостью отвергала ухаживания очень милых и порядочных парней и удалялась с туповатыми амбалами, которые явно рассчитывали на одну-две ночи, не больше. А еще он знал по меньшей мере трех девиц с их курса, безнадежно влюбленных в Таинс, но ее и это не интересовало.

Позиции Салууса с самого начала выглядели еще более выигрышными: он был не только хорош собой (это было доступно каждому), но и легок в общении, обаятелен, умел пошутить. И куча деньжищ в придачу! Наследник огромного состояния, явившийся из другого, по-своему манящего мира, дифференцированного даже гораздо более тонко, чем существовавшая параллельно монументальная, надувательская, иерархическая система, которая окружала их с самого рождения; этот мир альтернативных форм вознаграждения был одновременно моложе и старше, чем колоссальное здание Меркатории, хотя в конечном счете полностью ей подчинялся. Как и остальные парни этого курса, как и большинство студентов всего колледжа, Фассин давно уже примирился с тем фактом, что, если поблизости от тебя Сал, ты неминуемо становишься вторым сортом.

И тем не менее ни Таинс и ни Сал (в особенности Сал) не пользовались преимуществами, которые имели. Разве что в отношениях между собой.

Впечатление возникало такое, будто они повзрослели раньше времени согласно своим жестко предопределенным планам на жизнь, и секс если и вызывал у них зуд, то лишь время от времени – почесал и прошло, этакое раздражающее слабое чувство голода, которое изредка требовало утоления максимально быстрым и эффективным способом с минимальной суетой, чтобы не пострадало настоящее, серьезное дело жизни.