Такой многоуровневый дом, состоящий из нескольких, заключенных друг в друге изолированных зон, защищал не только от жары, но и от вездесущего песка, хотя обычно для этой цели применяли куда более простое решение – фильтры типа «циклон». Это бесхитростное изобретение прекрасно работало даже во время песчаных бурь: вентиляция осуществлялась не при помощи окон и дверей, как правило герметично закрытых, а за счет коленчатых ходов в стенах, проходивших через воронкообразную камеру с пескосборником. При входе в камеру воздушное давление неизбежно падало, песчинки теряли «убойную силу» и осыпались вниз. Практически любой фримен мог позволить себе установить электронную систему искусственного климата с многоступенчатой фильтрацией и кондиционером-увлажнителем, но Свободные не спешили отказываться от дедовских методов.

Алия вернулась в Хайдарабад по просьбе Пола – в начале двухсотых годов он еще безоглядно доверял сестре и хотел иметь в восточной столице верные глаза и уши. Ничего удивительного в таком выборе не было – дочь Джессики и Лето Атридеса родилась и выросла в Хайдарабаде, дом Стилгара считала своим, а двух его жен, сыновей и дочерей – своей семьей. Фарух, старший сын Стилгара (будущий король Объединенных Эмиратов Фарух I), был влюблен в свою светловолосую названную сестру до конца своих дней.

Революция двести первого года тоже застала Алию в Хайдарабаде, и лишь годы спустя она с изумлением узнала, что, оказывается, в двухлетнем возрасте была захвачена сардукарами, доставлена к императорскому двору, где разговаривала с самим Шаддамом IV, после чего собственноручно убила родного дедушку – барона Владимира.

В то время Алия была в полном восторге от своего брата. Он герой, он красавец, его все слушаются, и он поселил ее во дворце! Сколь бы ни было велико влияние таинственной генетической памяти, но какая же девочка в девять лет не мечтает стать принцессой! А там, глядишь, недалеко и до прекрасного принца на белом коне… Алия стала фанатичной поклонницей Муад’Диба-Махди, со всей фрименской наивностью она слушала его мистические речи и с чистым сердцем верила, что он могуч, мудр, непобедим, и что его пришествие – счастье и великое благо для Свободных. Нечего и говорить, что в конфликте Пола с матерью она полностью держала сторону брата, искренне недоумевая: как же умная и добрая Джессика может не понимать таких простых вещей?

На Дюне взрослеют быстро. В шестнадцать лет Алия уже сложившаяся девушка – высокий рост, спортивная фигура, громадные серые глаза, по-харконненски прямая, тупо срезанная линия носа, переходящая в лоб без всякой впадины переносицы, светлорусые, коротко остриженные волосы. В Хайдарабаде для нее восстанавливают храм аль-Макаха, она лично, со всей строгостью, отбирает для него жриц, организует и проводит службы, тренирует своих подопечных и самозабвенно тренируется сама – ей во всем хочется походить на Пола, мастера боевых искусств, и она достигает виртуозности во владении ножом. Того же Алия требует и от ее жриц-амазонок, так что спустя некоторое время в этом новом женском Шаолине ее окружает целая личная гвардия. Вместе с внешностью Алия унаследовала и горячий харконненский нрав. Всю свою энергию шестнадцатилетняя принцесса вкладывает в свои духовно-спортивные начинания и живет в абсолютной гармонии с миром и с собой. Император доволен и даже тронут тем рвением, с каким сестра выполняет его волю.

Но Муад’Диб рано сбросил со счетов леди Джессику. В отличие от брата, Алия не порвала отношений с матерью, их общение продолжалось в старинной традиционной форме – в виде переписки, составившей, в итоге, пять томов. Содержание сей эпистолярной эпопеи, на первый взгляд, достаточно невинно – издалека, с Каладана, Джессика продолжала руководить образованием дочери. Она пишет для нее программы, присылает книги и записи с собственными обширными комментариями, похожими на лекции, рекомендует или не рекомендует тех или иных авторов и преподавателей. Суть, однако, залегает гораздо глубже. Через обширную сеть друзей и приверженцев Джессика отлично осведомлена обо всем, происходящем на Дюне, и постепенно, исподволь, с величайшим терпением она разъясняет юной максималистке истинную подоплеку арракинских политических коллизий. «Я боюсь за тебя,– писала Джессика зимой двести восьмого года. – Иллюзии опасны, как гранаты. Разлетаясь на осколки, они способны убивать».

Алия оказалась умной девушкой – не сразу, но у нее начинают открываться глаза. Хайдарабадский базар кипит разговорами и рассказами о незатихающей войне, о контрабанде и императорских расправах с неугодными. Дюну высасывает джихад, а в пустыне льется все больше крови; люди бегут на юг. Алия понемногу понимает, что в арракинском дворце никаких эпохальных решений не принимают, что император все больше превращается в нахлебника Гильдии, и все его выходы к народу – не более чем показ мод, по-настоящему он только и умеет, что убивать тех, кто ему противоречит. Но что самое кошмарное в этом кошмаре, так это то, что ее, Алии, увлеченное, ревностное религиозное служение – тоже очередная бутафория в императорском спектакле!

Джессика была права, подобные открытия не проходят даром – на рубеже восемнадцатилетия у Алии упоение жизнью сменилось глубочайшей депрессией. Она замыкается в себе, почти перестает разговаривать, оставляет службу в храме и нигде не показывается, лишь с неистовой яростью продолжает тренировки. Стилгар с тревогой доносит в Арракин, что сестра императора, видимо, заболела.

Но у Муад’Диба тонкий нюх на крамолу. Образовательная переписка с Джессикой для него не секрет, и ему не надо объяснять, откуда задул ветер. Полу известен бешеный, неукротимый характер Алии, он знает о ее фантастической популярности у фрименов, и дальше уже нетрудно понять, какая бомба задымила у самого основания трона. С приходом лидера даже самый вялый ропот может запросто обернуться смутой. Выждав время и видя, что ситуация не улучшается, Муад’Диб делает привычные для себя выводы и вызывает Алию во дворец для разговора.

Алия прибыла, но разговор, по выражению прославленного классика, вышел какой-то странный, а вернее сказать, совсем не вышел. Стенограмма цела, но приводить ее нет смысла – в течение примерно сорока минут Алия задает, по сути дела, один и тот же вопрос, а Пол всеми способами пытается уклониться от ответа. Звучит это так: зачем Пол приказал расстрелять их давнего знакомого, главу соседнего с Табром клана Карнак, Назима Айги?

Вся натура Пола противится ответу на столь категорично, в лоб поставленный вопрос; император жмется, отнекивается, пытается сменить тему и перевести беседу в другое русло, но Алия неумолима – зачем было убивать не раз в прошлом их выручавшего давнего союзника? Муад’Диб плетет что-то с пятого на десятое, ссылается на мучающие его пророческие видения, на тяжкую долю властителя, но Алия твердит свое: зачем? Не правду ли говорят, что император уже боится собственной тени, и из одной подозрительности готов убивать направо и налево? А правда ли, что императорская казна задолжала Айги полтора миллиона фунтов и не собиралась отдавать?

Пол начинает было запутанную фразу о специфике государственного правления, но, чувствуя бессмысленность дальнейших уверток, обрывает сам себя на полуслове и выходит из зала, куда сейчас же входят два десятка особо доверенных императорских федаинов. У них приказ немедленно доставить Алию в некий отдаленный съетч «на лечение».

Муад’Диб не учел того, что во фрименской натуре Алии и религиозность, и в чем-то детская наивность превосходно уживаются с чисто житейским прагматизмом, и прагматизм этот весьма конкретного свойства. Официальная версия упрямо отказывает Свободным в любом другом оружии, кроме ножа из зуба Шай Хулуда. Такие ножи действительно существовали, но это были ритуальные предметы для соответствующих ритуалов, и практического боевого значения они не имели, для схватки с настоящим врагом у фрименов хватало приспособлений и без него. Не знаю, какая другая нация была так изобретательна по части оружия. Обычно каждый фримен носил на себе целый набор ножей, метательных звездочек, взрывных таблеток и еще невесть чего, но основным был длинный, чуть выгнутый кинжал наподобие японского вакидзаси, выкованный из местного булата – крученой многожильной стали, дававшей дивный рисунок на лезвии. После закалки по секретному рецепту, ведомому лишь избранным мастерам, такой клинок приобретал качества, о которых впору рассказывать сказки.