Победа? О, если бы! Бой продолжался! Он узнает, что любвеобильная М. М. задумала «все сделать общим»: объединить себя, аббата и подругу в одной постели! На это ему открыто намекают. Он может разрушить замысел – достаточно приехать в дом свиданий. Ибо жалкий де Бернис «не свободен от предрассудков», в его присутствии их общая битва не состоится. Но разве Воин Любви может унизить себя ревностью? Разве дозволят ему сделать это его честь и главная заповедь, с которой он всегда шел в бой: «Четыре пятых наслаждения заключались для меня в том, чтобы дать счастье женщине»?
И если женщина хочет другого… Тогда он будет мучиться, но не станет мешать ее наслаждению.
На войне как на войне: только честь превыше всего, все остальное – в жертву победе! Дружба? Какая может быть дружба – на войне есть только победа! Как дружил он с графом де ла Тур д'Овернь! Граф познакомил его со своей любовницей. Излишне говорить, что его сердце немедленно воспламенилось. И он начал военную кампанию, чтобы овладеть любовницей друга. Обстоятельства складываются необычайно удачно: они все оказались в одной карете. Случай опять за него! И тотчас во тьме кареты он бесстрашно начинает излюбленную – стремительную! – атаку: смело завладевает рукой любовницы графа. Излишне описывать все венецианские сумасбродства, которые он проделал с этой ручкой. И все было бы хорошо, если бы рука любовницы графа не оказалась… рукой самого графадела Тур д'Овернь! Проклятье! Граф рассердился? Какая чепуха – ревность смешна для Воина Любви. К примеру, когда некий маркиз вздумал ревновать свою жену, его моментально бросила любовница. И потому, задыхаясь от смеха, граф попросту обнял Казанову. Потому что граф сам был Воином и понимал: на войне как на войне!
На войне не бывает родственников. Однажды он отбил любовницу у родного брата-священника – восхитительную Марколину, девицу не очень строгого поведения. Тотчас воспылав к ней, он провел уже знакомую стремительную атаку. Несчастный брат обратился к нему с мольбой: «Я разорился из-за нее! Я жить без нее не могу! По какому праву ты отбираешь у меня женщину, которую я так люблю?» Он ответил по-военному: «По праву любви, осел! И по праву сильного!»
Брат-священник, влюбленный в девку… В книге старика и в романах XVIII века в весьма рискованных эпизодах действовали священники, аббаты, монашки. Это – традиция века великих философов-атеистов.
Но также – и результат некоего подсознательного страха. Участники этого вечного пира, именуемого Галантным веком, этого потока сладострастия, ставшего и нормой жизни, и высшим смыслом («Бедра, грудь, маленькая ножка – вот моя религия», – писал поэт), – все это были люди, воспитанные в религиозном духе. И они пытались примирить свое ежедневное попрание божественных заповедей с тем, что было заложено в их души. Чтение о прелюбодействующих церковниках успокаивало. И они, выходит, тоже…
Было придумано много формул, чтобы оправдаться. «В конце концов, если Господь наградил нас страстями, то смешно им препятствовать», – говорит аббат в сочинении маркиза де Сада.
И еще: в «Опасных связях» – этой любовной энциклопедии XVIII века, когда шевалье де Вальмон решает развратить невинную девицу, он начинает ей рассказывать о выдуманных им самим грязных похождениях ее матери. Он их выдумывает, потому что знает: путь к падению девушки лежит через попрание матери. Свергнув мать с пьедестала, легко добиться радостного разврата от дочери.
Пороча авторитеты, они подсознательно убивали в себе страх перед распутством.
Но за все должно быть заплачено. И революция, которая свершится в конце Галантного века, с ее невиданной кровью, истреблением множества участников галантной оргии, будет тоже платой.
Ибо они забыли: все позволяемо, но не все позволено.
Прекратив писать в 1793 году, все последующие годы старик правил свое сочинение. И в 1797 году, презрев высказанное намерение уничтожить свой труд, он попытался издать свою «Историю» – послал первый том в Дрезден графу Марколини, премьер-министру Саксонии. Но граф величественно не ответил – впрочем, это и был ответ. Более старик не возвращался к работе. Он стал ждать смерти…
Он умер в начале лета – в первых числах июня 1798 года, и почитатель его принц де Линь, и граф Вальдштейн не приехали проститься со стариком. Все те же подлецы слуги и приехавший из Дрездена муж племянницы Карло Анджолини отвезли его на кладбище.
И в церковной книге записали: «Казениус, венецианец, 84 года». Перепутали и имя, и возраст – кому интересны имя и возраст смешного нищего старика…
Осталась рукопись. Она лежала в библиотеке. Принадлежала она графу Вальдштейну – еще в 1789 году он заплатил своему библиотекарю за все будущие произведения – до его смерти.
Но Карло Анджолини решил иначе: в конце концов, после старика должно хоть что-то достаться родственникам. И он забрал рукопись, на титульном листе которой стояло: «Жак Казанова де Сейнгальт, венецианец. История моей жизни».
Похищенную рукопись Карло держал у себя, никому не показывая. Видимо, он ее прочел и не был уверен, что такие воспоминания полезны для репутации семьи. Он отказал и графу Марколини, вдруг решившему купить ее за целую тысячу талеров. Но к счастью, в начале двадцатых годов Карло срочно понадобились деньги, и он продал за жалкие двести талеров все десять томов Фридриху Брокгаузу, основателю знаменитого книжного дома.
В 1822 году появились первые тома.
И мирно почивавший двадцать четыре года в гробу старик восстал. Молодой, яростный, щеголяющий бесстыдством, окруженный нагим хороводом, – он явился в мир!
Его настоящее имя – Джакомо Джироламо Казанова. Шевалье де Сейнгальт – это он придумал.
Иногда еще он называл себя графом Фаруси. Фаруси – это истинное имя его деда по матери, правда дед был не графом, а сапожником. Дочь этого сапожника Дзанетта Фаруси стала актрисой и вышла замуж за актера Гаэтано Казанову в 1724 году. И, как водится в хороших семьях, уже через год у них родился первенец – Джакомо.
Его младшие братья изберут себе вполне благонамеренные профессии. Один станет священником, другой, Франческо, – знаменитым живописцем, членом Французской Академии, гордостью матери. И до смерти Джакомо будут называть «братом того самого Франческо Казановы». Ничего, Джакомо с ним разделается в вечности – в «Истории моей жизни» он напишет презабавную сценку: зеваки поносят картину его брата, не зная о его присутствии.
Само свое рождение Казанова описал насмешливо: «Матушка произвела меня на свет в Венеции, апреля второго числа, на Пасху. Накануне донельзя ей захотелось раков. С тех пор я до них большой охотник».
Казанова должен был стать священником. Он даже учился в семинарии, но «ночные шалости» (так он сам их называл) подвели… Он был исключен.
Правда, по его словам, к тому времени он… уже окончил университет в Падуе и даже защитил диссертацию по юриспруденции! Как все образованные люди Галантного века, он знал языки – латынь, древнегреческий, древнееврейский, испанский, французский. Немецкий знал хуже, но вполне сносно.
Ему еще нет девятнадцати, а он уже сообщает о множестве своих профессий – был семинаристом, военным, клерком у адвоката, служил у посла, у кардинала. Путешествовал по Востоку – Корфу, Константинополь… Впрочем, в Турции он чувствовал себя пре-отвратно, ибо не знал языка и оттого был лишен главного своего оружия – блистательного рассказа…
Ах, эти рассказы Казановы!.. «Я провел две недели, разъезжая по обедам и ужинам, где все желали в подробностях послушать мой рассказ о дуэли с гетманом Браницким. Частенько там бывал и король».
Шпага – хорошее оружие, но главное – язык. В театрах, в салонах, в трактирах его голова горделиво торчит над слушающей толпою (он отметил в книге и свой рост: метр восемьдесят три). Его слушают, как завороженные, – Казанова рассказывает!
