Позвонила Оксанка, и они договорились встретиться завтра в десять утра «на библиотеке, как обычно», заодно посетовала, что они мало теперь видятся из-за Миладиного переезда, и поклялись встречаться чаще.

Выпив с девчонками после работы пару бутылок «Миллера» в честь окончания еще одной трудовой недели, Милада вернулась домой практически уже в «выходном» настроении. Занеся болеющему Сёме продукты и поразившись в очередной раз тому, что с людьми делает водка, Милада вошла в свою однушку, скинула туфли и завалилась на диван. После душного транспорта и выпитого пива она впала в какое-то вяло-расслабленное состояние.

Автоматически включив телевизор, Милада слепо смотрела в экран и думала о завтрашней поездке, о которой не вспоминала весь день. Ей было жутко интересно, ну нахрена Ксюхе все-таки придется тащиться в такую даль, больше часа езды от Москвы? Оксанина мама была предельно серьезна и просила быть осторожнее. Осторожнее в чем? Чушь какая-то. Ладно, завтра увидим. Потом в ее расслабленной пивом голове всплыл вчерашний рассказ Сереги. Как же это, наверное, интересно – убедиться, что на самом деле существует нечто потустороннее.

Милада загорелась этой мыслью. А интересно, тетя Надя, алкоголичка, которую Милада никогда не видела, пока та была жива, но после смерти, которой мама выхлопотала ей эту квартиру – приводила сюда домового из деревни? Милада вскочила с дивана, подошла к комоду и принялась рыться в верхнем ящике. Через пять минут полновесной ругани на свет был извлечен красный шелковый мешочек из-под подарочного жемчужного ожерелья, привезенного из Китая маминым знакомым летчиком и подаренного Миладе на день рождения. Вернувшись на диван, девушка высыпала содержимое мешочка и разгребла блестящую кучку пальцами. Это были иностранные монеты, привезенные Миладой из турпоездок. Вот этот набор евро – с прошлогодней поездки на Крит с Оксанкой и их общими друзьями, за которую – Миладе в очередной раз стало стыдно – она не отдала от своей доли еще ни копейки… Вот эти – от новогодней ночи в Праге. Там было весело… И за нее она ничего, главное, не должна. Потратив на воспоминания около получаса, Милада вспомнила, почему полезла за монетами, и выудила из кучки пять медных американских центов. Задумчиво повертела их в пальцах, соображая, а потом, подойдя к окну, медленными и неуверенными движениями, выложила их на подоконник рядком. Два решкой, или кто там на них, вниз, три – вверх.

Постояла немного. Потом, пробормотав: «Медведовская, ты совсем уже съехала», распахнула настежь форточку и пошла на кухню, включить чайник. Вернулась в комнату, завалилась на диван отдохнуть и посмотреть телек.

Разбудил ее через два часа звонок в дверь. Милада пошла открывать, протирая на ходу глаза и зевая во весь рот. И как она умудрилась уснуть перед телеком, и не раздевшись? Это пиво и жара. Наверняка.

За дверью оказалась тетя Дуся с неизменной тонкой сигаретой в зубах.

– Милада, привет. Сколько я тебе должна?

– За что? – спросонья стормозила Милада. Тетя Дуся вздохнула.

– За хлеб и молоко.

– Ааа… Да ладно. Восемьдесят семь. Потом как-нибудь…

– Нет. Я так не люблю, – Тётя Дуся порылась в карманах халата и протянула Миладе восемь помятых червонцев и мелочь. Словно заранее сумму знала и приготовила. Посмотрела на берущую деньги девушку, не промелькнет ли на ее лице брезгливость? Нет, Милада была абсолютно спокойна. – Не люблю долгов. Да и тебе советую так легко к деньгам не относиться. Может статься, какой-нибудь полтиник тебе жизнь спасет.

Соседка снова вздохнула, заметив Миладину кривую улыбку. Видя, что девушка не спешит закрывать дверь, она глубоко затянулась и продолжала:

– Вы, молодые, совсем перестали ценить деньги. Больно легко они вам достаются. Все торгуете и торгуете. Сами ж ничего не делаете.

Милада усмехнулась:

– Какой-то американский финансист в прошлом веке сказал: «Десять долларов – тому, кто придумал, сто долларов – тому, кто сделал, и тысячу – тому, кто сумел продать».

– Вот-вот, – снова вздохнула соседка, – только доллары да Америка у вас на уме.

– Ну, зачем же так, – обиделась Милада. – Ничего подобного. Я патриотка, я родину люблю. За рубли работаю, российской продукцией торгую. В Америку не собираюсь.

– Ладно, ладно. – Тётя Дуся отошла к перилам и стряхнула пепел в прикрученную к ним консервную банку. – Все евреи говорят, что они патриоты.

– Тетя Дуся! – процедила Милада.

Черт! Я ведь даже не могу к ней обратиться по имени-отчеству, подумала она… Ммм… Евдокия… Эээ…

– Тетя Дуся, с чего вы взяли, что я еврейка? И потом, что вы имеете против евреев?

– Ты только не сердись, соседушка, – усмехнулась тетя Дуся, щурясь от сигаретного дыма. – Я не расистка. Только на русскую ты не больно-то похожа. Смугленькая, волос черный, глаза карие до черноты. Что в этом русского?

Милада улыбнулась, прислонясь к косяку, скрестила руки на груди. Разговор ее заинтересовал. Ей было интересно, что может сказать о ней самой чужой, в сущности, человек.

– Тогда, может быть, возьметесь определить мою национальность? – ехидно спросила она. Категоричное суждение соседки скорее позабавило ее, чем разозлило.

– Ну, что ж, давай попробуем, – тетя Дуся пристроилась у перил поудобнее, тоже скрестила руки с зажатой в пальцах сигаретой и, щурясь, принялась разглядывать девушку. Интересно, неожиданно подумала Милада, сколько ей лет?

– Еврейская кровь в тебе точно есть, уж больно ты чернявая, да и нос у тебя… Классический. – Милада машинально провела пальцами по носу. Ну да, не тоненький, подумаешь. Мужчинам нравится. – Скуластенькая, глаза чуточку, но раскосые, – продолжала соседка, склонив голову набок, словно разглядывала какую-нибудь диковинку. – Из-за того, что они у тебя такие большие, это почти незаметно. Думаю, татары либо мордва у тебя в роду были. – Милада с удивленным интересом слушала.

Тетя Дуся снова глубоко затянулась, окуталась облаком ароматного дыма.

– Ну и губки с подбородком выдают примесь хохлятской крови.

Она улыбнулась.

– Проверяй, соседка.

– Поразительно! – восхитилась Милада. – Как вы это делаете? Вам следователем надо работать!

– Может и надо, – засмеялась соседка. – Только, боюсь, не возьмут по возрасту.

– Итак, – подытожила Милада, – все правильно. Дедушка по маме – чистокровный украинец, потомственный. Прабабушка по маме – татарка, казанская. Папа отца никогда не знал, прожил всю жизнь с отчимом, с которым бабка с войны вернулась, беременная. Но она как-то проговорилась, что отец моего папы – мордвин. Комвзвода у них был. Бабка моя по папе как раз еврейка, снайпершей была в войну. До Берлина дошла! – гордо сообщила Милада.

– За что ж ты ее так не любишь? – Прищурилась соседка.

– С чего это? – удивилась Милада. – Люблю, конечно. Я папину родню всю люблю.

– Отчего ж она у тебя бабкой числится? Родителей – папа и мама зовешь. Родню по матери – дедушка, прабабушка. А отцовская мать у тебя – «бабка»? Что так?

Милада нерешительно потеребила волосы.

– Не знаю, – призналась она. – Привыкла. В нашей семье её по-другому не называли никогда… Мама ее не любит, потому что винит ее в смерти папы. И в том, что бабка его к себе привязала – дом, семью, мол, забыл совсем.

Соседка пристально смотрела на нее.

– Привязала? Наговором, что ли?

Милада ответила ей почти извиняющимся взглядом.

– Он и вправду дома редко бывал. С работы и на выходные в деревню всегда рвался. И вкалывал там день и ночь. Они с мамой из-за этого постоянно ругались. У бабки хозяйство и так было большое, жила одна, а то и дело скотины прикупала. А папа один ишачил, домой не ехал. Я его неделями не видела! Мама все время переживала, плакала. А папа все равно уезжал. Целовал ее в заплаканное лицо и уезжал.

Милада помолчала, задумавшись, вспоминая.

– Даже когда заболел уже, все равно туда уезжал. Мне, говорит, там дышится легче. – Она посмотрела на курящую соседку. – Между прочим, умер он от рака легких.