Коротков поставил на треногу ящик биологического интроскопа и, вытянув из него трубу, навел ее на ближайшего плутонянина. Это была новинка — телеинтроскоп, позволявший просвечивать и делать снимки на расстоянии до десяти метров. Коротков медленно поворачивал аппарат, глядя в окуляр и удерживая проходившего аборигена в поле зрения. Так, есть еще один снимок. На Земле, после сложной обработки, снимки станут отчетливыми и, наверное, дадут представление о «внутреннем устройстве» плутонян. Теперь же надо было накопить их побольше.

Пусть Баркли, не верящий в контакт с аборигенами, посмеивается над ним, Коротковым. Пусть обзывает «незадачливым, но терпеливым киномехаником». Он, Коротков, и верно, терпелив, потому что не хуже самого Баркли знает, как пагубно для ученого нетерпение, — вспомнить хотя бы Лавровского. Да, терпения у Короткова хватит Что же до «незадачливости», то — это мы еще посмотрим, дорогой Джон. Даже если не удастся установить контакт, он, Коротков, привезет из экспедиции хороший материал. Разумеется, не он один будет работать над расшифровкой снимков, анализировать механизм, позволяющий плутонянам заряжаться энергией, — но, будьте уверены, его, Короткова, имя не затеряется на задворках науки.

Между тем Баркли надел на спину ранец с сейсмографом и с трубкой вибратора в руке направился к тому месту между тау-станцией и горным склоном, где вчера прервал обследование тоннеля. Он сверился с картой фотосъемки местности и медленно пошел, волоча вибратор по грунту, посылая ультразвуковые импульсы. Ранец был тяжелый, идти было трудно, да еще приходилось точно выдерживать направление и измерять пройденное расстояние. Баркли пока не знал и, более того, не очень рассчитывал на то, что когда-нибудь узнает, для чего тут прорыт тоннель. Наверное, он каким-то образом связан с тау-станцией, с Деревом этим самым.

Что до Дерева, то у Баркли были некоторые соображения насчет цикличности его роста и разрушения. Еще старик Моррис говорил когда-то: саморазряд. Похоже, что так оно и есть — каждые пятнадцать лет происходит саморазряд гигантского аккумулятора, каковой представляет собою Дерево. Раз в сорок пять лет, то есть в конце каждого третьего цикла, этот саморазряд особенно грандиозен, он сопровождается сильным выбросом тау-излучения, как было в прошлый раз. Странная избыточность…

Для чего-то аборигенам нужно накапливать энергии больше, чем они способны потребить. Сошальский и его сторонники считают, что «жезлоносцы» намеренно держат остальных аборигенов, основную массу населения, на голодном энергетическом пайке — чтобы только-только хватало для работы, для беспрерывной выделки блоков, — а излишки накопленной энергии безжалостно сбрасывают в Пространство. Не исключено. Но — слишком уж просто…

Помня о строжайшем запрете, Баркли не прикасался к блокам, но, пользуясь походной аппаратурой, рассмотрел их и сфотографировал в рентгеновских и инфракрасных лучах. Он был хорошо тренирован и умел работать в экстремальных условиях. Здесь, однако, на Плутоне, Баркли приходилось трудно, как нигде в других гиблых уголках Системы. И не только в повышенной силе тяжести было дело — Баркли понимал, что огромное напряжение вызвано враждебностью этой планеты. Враждебность была в угрожающем росте Дерева. Она таилась в огоньках, перебегающих по горному склону, в сутулости и узкоглазости аборигенов, в нескончаемости их работы, в длинных прыжках «жезлоносцев». Враждебность была разлита в угрюмом, навеки застывшем пейзаже, не знавшем иных красок, кроме черной и серой.

Враждебной была сама незаконность существования этой планеты на краю Системы, где полагалось бы гореть спокойным зеленоватым светом очередному газовому гиганту, на четыре пятых состоящему из метана и аммиака.

Он услышал в шлемофоне голос Короткова:

— Джон, как у вас? Морозов требует доклада.

— Все в порядке, — сказал Баркли. — Я скоро вернусь.

Он уже дошел до подножия хребта, на склоне которого работали аборигены. Наверное, надо было подняться выше, чтобы получить данные о тоннеле — обрывается ли он тут или продолжается дальше под хребтом? Но уж очень устал Баркли. Он тяжко дышал, по щекам неприятно текли струйки пота, и ноги отказывались тащить вверх отяжелевшее тело. Он с усилием поднял руку и взглянул на часы. Черт, время течет незаметно на этой клятой планете: оказывается, он уже пятый час бредет с сейсмографом за спиной.

Баркли выключил сейсмограф и потащился обратно. Его обогнал «жезлоносец» — остановился метрах в пяти, как бы поджидая Баркли и выставив, как ружье, разрядник. Венчик волос вокруг лысой головы был у этого аборигена седой, и бурая шерсть тоже отливала сединой.

«Что, старичок, — мысленно обратился к нему Баркли, замедляя шаг, — бегаешь все? Зажился на свете, а? Только не надо меня пугать, я тут ничего не трогал из вашего имущества…»

«Старичок» ткнул палкой в сторону Баркли. Неприятно выглядел кончик разрядника — обожженный, покрытый копотью набалдашник. Потом «жезлоносец» длинным прыжком отскочил, дал дорогу. «Да нет, — подумал Баркли, медленно волоча ноги, — с этими ребятишками, по макушку начиненными энергией, столковаться невозможно».

На юге, в двух-трех километрах, виднелся в ярком свете прожекторов задранный в зенит нос десантной лодки. А впереди Баркли увидел экран, по которому плыли прекрасные земные пейзажи, и две фигуры в белых скафандрах возле него. Второй — это, конечно, Грегори. Вон его вездеход с массивной решетчатой башней-антенной. Наверное, он уже отправил на Землю телерепортаж о тау-станции, успел побывать у Драммонда и теперь приехал сюда, чтобы запечатлеть Великий Контакт. Предполагалось, что вчерашний Единственный Зритель снова придет смотреть фильмы.

— Ну что, — спросил Баркли, подойдя к коллегам, — пустует кинозал? Или уже приходил тот зевака?

— Пока не приходил, — сказал Коротков. — Вот, Грегори говорит, сегодня их много скопилось там, где идет разведка. Человек пятнадцать.

— Весь совет министров, — подтвердил Грегори.

— Должно быть, и наш зритель там бегает. Ничего, подождем. Придет.

— Блажен, кто верует, — пробормотал Баркли. — Были сегодня нападения на роботов?

— Нападений не было, — сказал Грегори, — но черт их знает, что они замышляют.

— Пойду отдохну немного, — сказал Баркли.

В кабине вездехода он с жадностью выпил банку витакола и повалился в кресло. Но уже минут через десять заставил себя подняться и выложил на столик ленты, снятые с самописцев сейсмографа. Некоторое время он работал, отмечая на карте новые данные. Тоннель на протяжении километра и двухсот метров тянулся по прямой в направлении хребта — и вдруг оборвался. Дальше запись отраженных сигналов показала на шестиметровой глубине выступ, отличный от материала грунта. За выступом последовала широкая впадина, а потом — опять такой же выступ. И снова впадина.

Вычертив профиль этих чередований с указанием глубин, Баркли бросил карандаш и, подперев лоб ладонью, задумался. Лоб был горячий и влажный. «Что за дьявольщина, — подумал он, — никогда я так не уставал».

Он слышал, как, захлопнув дверь шлюза, вошли в кабину Коротков и Грегори Станко. Слышал, как Короткое звал его обедать. Баркли помотал головой и сказал, что не хочет есть.

— Да не заболели ли вы, Джон?

Он почувствовал холодную ладонь Короткова на своем лбу. Потом увидел перед собой таблетку на той же ладони и открытую банку с витаколом.

— Нет, — с трудом шевельнул он языком. — Просто устал немного.

Но Коротков был настойчив, он заставил Баркли проглотить таблетку, а потом с помощью Грегори поднял его под мышки и повел к дивану, откинутому от борта. Баркли хотел сказать про странные выступы и впадины, обнаруженные сейсморазведкой у подножия хребта, но, улегшись на диван, сразу провалился в черную яму сна.

Должно быть, он несколько раз просыпался.

В тусклом свете, видел он, в кресле сидел Грегори и ел сосиску. Тень от поднятой руки перечеркнула наискось знак экспедиции на груди его скафандра.