На зарядку роботов уходило много энергии, и поэтому надо было ее экономить. Искусственную тяжесть Морозов разрешал включать только на время обеда.

В кают-компании плафон уютно освещал круглый стол, на котором дымился бачок с фасолевым супом и золотились на тарелках бифштексы. Бутылки с красным вином и ваза с желтыми яблоками высились в середине стола, как бы напоминая своим видом о далеком, домашнем. Роджер Чейс, отхлебывая из фляги, ел мало, но ревниво следил за тем, чтобы остальные члены экипажа не оставили на своих тарелках ни кусочка. Чейс знал, какое значение в космосе имеет еда — не только вкус, но и привлекательный вид, — и он-то, опытный космический волк, умел ее приготовить как следует.

Его удивило и огорчило, что Баркли сегодня против обыкновения ест плохо, вяло ковыряет вилкой бифштекс.

— Тебе не нравится соус, Джонни?

— Нет, соус хорош, — ответил Баркли. Отрезав кусок мяса, он отправил его в рот.

Морозов ел, поглядывая на пейзаж, висевший на кремовой стене кают-компании — солнечную лужайку.

— Вы обещали хорошую новость, Джон, — сказал он. — Что-нибудь насчет тоннеля? Вы прошли его до конца?

С Джоном Стюартом Баркли Морозов был знаком давно — с того далекого дня, когда он, молодой пилот, прилетел на Тритон, чтобы вывезти заболевшего доктора Морриса. За минувшие годы Баркли стал видным планетологом, специалистом по газовым гигантам, — он открыл несколько спутников и сублун, исследовал загадочный десятый спутник Сатурна — Фемиду, он издал уйму научных работ, в их числе толстый том «Нептуново семейство». Большую часть прожитой жизни Баркли провел в космосе. На Землю прилетал раз в год, бурно проводил три-четыре месяца — и вновь погружался в безмолвие далеких миров. Было ему уже за сорок, но время не брало Джона Баркли — разве что вплело в его пышную черную бороду седые нити.

— Нет, — сказал он, отодвигая тарелку с недоеденным бифштексом. — До конца я еще не дошел, но тоннель определенно тянется к горному склону, где у них выработки. — Он отхлебнул вина из бокала. — А хорошая новость — у Короткова.

Биолог Станислав Коротков, коренастый блондин лет тридцати, сидел, навалившись грудью на стол, и с аппетитом поедал хрустящее мясо с фасолью под соусом. С улыбкой он взглянул на Морозова и сделал знак: мол, сейчас дожую и все вам расскажу.

— Да ничего, не торопитесь, — сказал Морозов. — Хорошая новость, в отличие от плохой, может и подождать.

— Придется долго ждать, шеф, пока этот обжора насытится, — сказал Баркли. — Давайте уж я…

— Ну нет, — самолюбиво возразил Коротков, вытирая салфеткой полные губы, — сам расскажу. Ничего, если по-русски?

Все члены экспедиции — одни лучше, другие хуже — владели языком другой стороны. Возражений не было.

— Так вот. Весь день я показывал фильмы. Установил экран на бойком месте, между тау-станцией и выработками, и аборигены ходили туда-сюда беспрерывно. Как и вчера, ноль внимания. Все время прохаживаются мимо эти, «жезлоносцы», и, по-моему, остальные, масса, так сказать, не смотрят фильмы потому, что боятся начальства. Хотя не исключаю и того, что им просто некогда глазеть: рабочий ритм очень жесткий.

— Третий вариант: им неинтересно, — вставил Баркли.

— Этот вариант — самый сомнительный, но тоже должен быть принят, — продолжал Коротков. — На заходе солнца я уже готовился прекращать сеанс, как вдруг появился зритель. Шла та часть фильма, где, знаете, наплывами показывают эволюцию человека — от питекантропа к неандертальцу, потом к кроманьонцу, — ну вот, и один «жезлоносец» остановился перед экраном и стал смотреть.

— «Жезлоносец»? — переспросил Морозов.

— Да. Я снял его и после обеда покажу вам пленку. Он смотрел фильм шестнадцать минут. Потом с двух сторон подскочили двое, тоже с жезлами. Несколько секунд они стояли тесной кучкой, а потом все трое ушли.

— Очень интересно, — сказал Морозов. — Шестнадцать минут — это уже не случайное любопытство мимоходом, а, пожалуй, фиксированное внимание. Вы смогли бы, Станислав, узнать этого зрителя среди прочих «жезлоносцев»?

— Вряд ли. Было темно, Алексей Михайлыч. Но вообще-то в свете экрана я разглядел его, насколько возможно. Шерсть у него короче, чем у других аборигенов…

— Ну, это у всех «жезлоносцев», — сказал Грегори. — Они не такие лохматые.

— Не такие, — кивнул Коротков. — Из этого можно сделать вывод, что у них тау-заряд посильнее, чем у остальных. В свое время Лавровский отрицал такую гипотезу, но теперь…

— Оставим Лавровского.

— Хорошо, Алексей Михайлыч. Я не вижу ничего удивительного в том, что у правителей, которые, по-видимому, занимаются накоплением и распределением энергии, более сильный заряд. Они не прикованы к одному рабочему месту, им нужно быстрее передвигаться…

— Передвигаются они быстро, — мрачно заметил Драммонд. — Очень даже быстро.

— Они, несомненно, более развиты, и потом — еще одно важное преимущество: им некого бояться. Наш зритель не боится, потому что сам начальник, и ему не надо спешить, как изготовителям блоков. Он проявил именно интерес. — Коротков взглянул на Баркли. — Слышите, Джон? Вот почему не могу согласиться с вашим огульным «им неинтересно».

— Пусть будет по-вашему. Но скажите на милость: допустим», этот шерстяной малый повадится смотреть ваши дивные фильмы. Допустим, он даже возжаждет установить с вами контакт. А дальше что? Как вы будете понимать друг друга?

— Я предложу ему объясняться рисунками, — пожал плечами Коротков. — Главное — чтобы он пожелал. Возжаждал, как вы правильно заметили.

Молчавший в течение всего обеда Заостровцев сказал:

— Станислав, если ты кончил обедать, покажи, пожалуйста, пленочку.

— Сейчас, — сказал Коротков.

От горного склона к тау-станции нескончаемо ползли «поезда», составленные из блоков, и блоки растекались по Дереву, наращивая его ствол и ветви. За минувшую ночь Дерево заметно подросло. Это сразу увидели разведчики, когда, приземлившись, вывели из десантной лодки вездеход и в скудном свете взошедшего солнца подъехали к тау-станции.

— Осталось нам работать здесь два-три дня, не больше, — сказал Баркли, вытащив из шлюза вездехода коробки с приборами. — Видите? Нижние ветви начали клониться книзу, скоро они отделятся и станут излучателями.

— Но ведь это не обязательно означает, что они двинут излучатели и сожгут нас, — сказал Коротков.

— Не обязательно. Но — вероятно. На вашем месте, Станислав, я бы не очень рассчитывал на контакт и уж тем более — на взаимопонимание. Эти парни хотят жить так, как живется, и им не нравится, когда приходят незваные гости.

— Не может такого быть, чтобы две цивилизации не нашли общего языка, — твердо сказал Коротков. — Помогите, пожалуйста, вытащить экран.

Они установили экран, Коротков включил проектор, и дело пошло. Это были цветные стереофильмы, специально снятые для инопланетного разума, — фильмы о Земле. Прекрасная киноповесть о том, как в первичном теплом океане возникла, зашевелилась жизнь, и как она, видоизменяясь и усложняясь на протяжении тысячелетий, выползла из воды на сушу, и как естественный отбор утверждал все новые и новые жизнеспособные виды, и как, наконец, появился человек — носитель разума, этакий венец творения в звериной шкуре вокруг бедер и с длинным копьем в волосатой ручище. Потом шел фильм о восхождении человека от первобытных пещер до высот современной цивилизации. Эпопея завершалась фильмом об истории освоения Солнечной системы — тщательно продуманным фильмом, из коего явствовало, что не грубые завоеватели, а мудрые исследователи высаживались на планеты и их спутники, — исследователи, всегда готовые протянуть дружественную руку братьям по разуму. Любое разумное существо, просмотрев эти фильмы, должно было, не раздумывая и не опасаясь подвоха, кинуться на шею землянину.

Но что-то не спешили плутоняне кидаться на шею братьям по разуму. В сумеречном черно-сером мире расцветал ярчайшими красками квадрат экрана, беззвучно лилась симфония Земли, но она не привлекала внимания аборигенов. Угрюмые, мохнатые, они проходили мимо, оттаскивая от тау-станции выработанные энергоблоки, ни на миг не останавливаясь, поглощенные своими делами. О чем они думали? И думали ли вообще?..