Итак, установлено, что писателям нравятся красивые женщины, а красивым женщинам — писатели. Но есть еще кое-что, что привлекает женщин и вызывает у них умиление одним своим видом.

Правильно.

Милые серые коты с круглой головой и висячими ушками!

На первом этапе по перестройке моей социальной жизни предстояло решить вопрос о месте, куда можно выбираться летом. Маленький небесно-голубой дом в Фейр-Харборе никогда не являлся только моим, скорее он был нашим домом. Мы с Синди нашли его и с удовольствием там отдыхали.

Нам с Нортоном казалось неправильным возвращаться туда без нее и Марло.

И в это время на сцене появился Норм Стайлс, которому было предопределено войти в историю Зала Славы Файер-Айленда.

С Нормом мы дружили несколько лет, и он изредка наведывался в тот летний домик. Теперь же он решил, что пора ему начать регулярно выезжать на уик-энд за город. Норм спросил, не хочу я ли вместе с ним снять дом. Чем больше я размышлял над его предложением, тем более привлекательным оно выглядело. Было бы здорово вместо голубого кукольного домишка поселиться в большом просторном доме. А также обзавестись постоянным партнером по теннису. Мы могли бы устраивать вечеринки, и гости приходили бы к Питу и Норму веселиться и отдыхать. Кроме того, мне нравилось готовить, а Норму, по его словам, мыть посуду.

По рукам!

Выбранный нами дом оказался не только просторнее, но и из числа старых знакомцев. Дэвид, мой соавтор, и Диана решили, что им пора осесть в Коннектикуте, поэтому мы переехали в их дом. Нортон явно оценил удобство подобного переселения, поскольку он давно успел изучить, как добраться до дома из любой точки острова. Единственное, что его не устраивало на новом месте, — одна голубая сойка, обитавшая поблизости. Эта птица души не чаяла в моем коте — постоянно летала вокруг него, громко дразнила, а иногда пикировала и клевала Нортона в голову. Как же он ненавидел ее! Я пытался объяснить ему, что он кот, а коту ничего не стоит одолеть пернатую нахалку, тем более один на один, но мои зажигательные речи не возымели действия. Голубая сойка совершенно запугала Нортона.

Мои первоначальные ожидания, связанные с переездом, полностью оправдались. Более просторный дом выглядел приятной роскошью. Мы с Нормом играли в теннис. Я научился готовить отличную курицу гриль, а Норм оказался самым лучшим укладчиком посуды в посудомоечную машину. Похоже, он мог запихнуть туда часть дома, в том числе диван из гостиной. Правда, к людям мне пришлось привыкать.

Уже четыре года я проводил лето в Фейр-Харборе. И ни с кем близко не познакомился, кроме двух ребят, управляющих супермаркетом, леди «Роккетс» и оправданием моей лени — компании, которая собиралась посудачить за чашечкой кофе. Все объяснялось тем, как вы уже, наверное, догадались, что я приветствую новые отношения с тем же радушием, с каким в XVIII веке принимали прокаженных. В отличие от меня Норму хватило провести на Файер-Айленде полторы минуты, чтобы познакомиться с каждым жителем общины, большинством их постоянных гостей и узнать об их увлечениях. Прогулка с ним всегда производила на меня ошеломляющее впечатление. Он был настолько популярен, что я прозвал его Мэром, точнее Мэром Фейр-Харбора. И он вполне естественно смотрелся в роли этакого пляжного Эда Коха.^[25]

— Привет, Норм! Как ты?

Я никак не мог привыкнуть к тому, что практически незнакомые люди останавливались и запросто хлопали его по спине. Женщины стаями кружились вокруг него. Так получилось, что Норм являлся ведущим сценаристом программы «Улица Сезам», которая не только была самой лучшей в мире, но и подразумевала, что женщины будут автоматически воспринимать его как умного, эмоционального и веселого человека. И он действительно был таким, хотя если вы однажды с ним встретитесь, спросите, что той ночью он делал на крыльце с биноклем?

— Норм, прошлой ночью ты был неподражаем! Сегодня пойдешь отрываться в клубе?

Я даже остановился и спросил, где, черт побери, они нашли клуб в Фейр-Харборе. Норм сообщил, что в 11 часов вечера ресторан превращается в клуб. Я поинтересовался, когда они стали это делать, неделю или две назад?

— Нет, — ответил Норм, — четыре года назад.

Ну хорошо. Летом мне сложно побороть себя и не уснуть после десяти вечера. Однако был один парень, который всегда и везде поспевал. Это был хорошо вам знакомый жизнерадостный вислоухий шотландец. Обычно, когда я отправлялся с Нормом на теннисный корт, в магазин или к заливу, кот всегда следовал за мной по пятам. И вы не поверите, сколько людей его знало. Казалось, каждый второй прохожий сначала здоровался с Нормом, потом тепло приветствовал Нортона — назвав его по имени, — после чего озадаченно смотрел на меня, словно говоря: «Хм, этот парень кого-то мне напоминает. А может, и нет».

Иногда я сам заводил разговор и спрашивал, откуда они знают моего кота. Обычно мне отвечали:

— Он часто приходит пообщаться с нами.

Когда люди обращались непосредственно ко мне, то, как правило, я слышал:

— А вы тот парень, о котором нам рассказывал Норм? Это правда, что вы отказываетесь даже сойти с крыльца?

Но больше всего мне нравилось:

— О, вы папочка Нортона!

И только когда количество людей, знакомых с Нортоном, заметно увеличилось, я неожиданно сообразил, что кот никогда не носил медальон со своим именем. А это означало, что они не могли узнать его имя иначе, как поговорив с ним, когда он забегал к ним в гости.

Я решил не развивать эту мысль дальше, опасаясь за свой рассудок.

— Норми, встретимся на вечеринке в шесть ce soir?^[26]

А вот это заслуживает отдельного обсуждения.

Вечером каждой пятницы и субботы в Фейр-Харборе происходил странный и мрачный ритуал в стиле Стивена Кинга. Я босой, расслабленный, сидел на крыльце с баночкой пива и наблюдал, как мимо шествовало множество людей, одетых, словно они собрались на балет — или, в худшем случае, на пробы для съемок в «Полиции Майами», — направляясь в сторону пристани. На большинстве женщин было столько макияжа, что они могли бы составить гордость японского национального театра кабуки. А мужчины были в майках, которые выставляли напоказ столько растительности на груди, плечах и спинах, что ее бы хватило, чтобы заново обложить дерном бейсбольный стадион низшей лиги. У всех выпивка, ее они одинаково держали в руках, согнутых под углом в сорок пять градусов, чтобы не расплескать.

Только с появлением Норма я получил объяснение тайным обрядам Файер-Айленда и наконец осознал, свидетелем чего я оказался.

Пристань была самым лучшим местом в городе, с нее открывался живописный вид на красивый закат. Поэтому все горожане собирались там под предлогом насладиться зрелищем, но на самом деле в отчаянной попытке подцепить любого из представителей противоположного пола, который бы не страдал от аллергии на солнце и провел бы эту ночь с ним. Обычно все собирались около шести вечера, поэтому выражение «вечеринка в шесть» прочно вошло в наш лексикон.

«Вечеринки в шесть» бывали обычными и особыми (как, например, на Четвертое июля, когда, помимо салюта, местные мастера занимались продажей своих фотографий, украшений, футболок и именных ракеток для «Кадимы»), а также тематическими. Было что-то повергающее в трепет в том, чтобы, оказавшись на ежегодной «вечеринке в шесть», посвященной «Зверинцу»,^[27] лицезреть успешных адвокатов, издателей, риелторов одетыми в тоги, потягивающими выпивку, оглядывающимися по сторонам в поисках привлекательной компании и скандирующим:

— Ве-че-рин-ка… ве-че-рин-ка…

Норм притащил меня туда вопреки моему желанию. Мне не очень нравилось бродить среди людей в тогах, но он решил, что я должен туда пойти. Предполагалось, что я начну новую жизнь.

Нортона я взял с собой, полагая, что ему захочется на это посмотреть. Тем более он уже был знаком с большинством людей, которые там соберутся.

Признаюсь, я совершенно не понял, для чего все это. Замысел мероприятия ускользнул от меня. Зачем людям приезжать из Нью-Йорка — мировой столицы стресса и выпендрежа — на самый красивый, тихий и спокойный пляж, какой только можно вообразить, и воссоздавать там Нью-Йорк? Зачем кому-то в жаркий субботний вечер надевать чулки без необходимости? Или шелковый спортивный жакет? Почему бы им не одеться в шорты и майки? Почему они так боятся провести вечер в одиночестве? Почему кому-то после пяти дней толчеи хочется сбиться опять в толпу?