«Паунс» — если кто-то из вас незнаком с этим нектаром кошачьих небожителей — угощение в виде маленьких печенек, по размеру напоминающих готовые завтраки «Чирио». Высококалорийное лакомство, своего рода «Ризис пинат батер капс»^[24] для разборчивых кошек. «Паунс» продается в маленьких картонных банках, цвет которых отличается в зависимости от того, со вкусом курицы, печени, креветок или говядины их содержимое. Однажды утром я увидел их на полке супермаркета, и поскольку я всегда ищу, чем бы новым порадовать своего серого компаньона, то решил взять на пробу одну банку.

Тем же вечером, перед тем как лечь, я дал Нортону два кусочка нового лакомства и спрятал банку в буфет. Раздевшись и забравшись под одеяло, я решил почитать перед сном. Через полчаса я уже был готов выключить свет. Однако Нортон отсутствовал, и я позвал его. Как обычно, он прибежал и запрыгнул на кровать. Но вместо того чтобы лечь спать, стал метаться по постели и тыкаться носом мне в лицо, пока я не догадался, что кот пытается мне что-то сказать. Мне показалось, я очутился в одном из сериалов про собаку Лесси. Я встал и согласился следовать за Нортоном. Выяснилось, тот не пытался сообщить, что Тимми попал в беду. Просто ему хотелось еще кусочек «Паунс».

Я послушно открыл буфет и достал требуемое лакомство. Скормив его Нортону, предупредил, что впредь не следует так себя вести, и вернулся в кровать. Проснувшись утром, я потянулся и захотел, как обычно, почесать своего кота под подбородком, но снова не обнаружил его рядом. Каким-то образом — полагаю, мне пора было бить тревогу из-за близости, с которой мы настроились на одну и ту же волну, — мне было известно, где он. И мои подозрения подтвердились, как только я вылез из постели: Нортон сидел на кухонном столе, уставившись голодным взглядом на буфет, где стоял «Паунс», и жалобно царапал дверцу.

Я дал ему еще две печеньки и этим положил начало ежедневной традиции, которой мы следуем и по сей день. Он получает от меня два-три кусочка своего лакомства каждое утро, прежде чем я отправляюсь на работу, и каждый вечер, перед тем как ложусь спать. Я не знаю, отчего это лакомство так пришлось ему по душе, разве что аппетитно звучащим желатинированным кормом из пшеничной муки или столь же вкусным сульфатом железа. Но даже мысль о нем заставляет кота сходить с ума от желания. Поэтому все остальное время между утренним и вечерним перекусом Нортон, похоже, проводит за попытками выцарапать проход сквозь кухонный шкаф, чтобы самостоятельно добраться до «Паунс». Судя по царапинам на дверце, он готов составить серьезную конкуренцию графу Монте-Кристо. Основной порыв я ожидаю в ближайшие месяцы, когда кот либо доберется до вожделенной банки «Паунс», либо окажется в соседней квартире, расположенной в противоположном конце холла.

Если вы еще не поняли, какая существует связь между пристрастием Нортона в еде и названием этой главы, просто взгляните на женщин, с которыми я тогда встречался, как на мой «Паунс».

Впервые за несколько лет меня не связывали никакие отношения. Странное состояние. Как бы громко мы с Синди не возражали против самой концепции «образования пары», было бы глупо отрицать, что с ней мы составляли вполне полноценную пару — и были ею довольно долго. И как пара мы вели размеренную и упорядоченную жизнь, являясь частью жизни других людей.

Мы договорились, что не станем требовать друг от друга присутствовать на каждом незначительном мероприятии, но возникали ситуации, которые квалифицировались нами как командное выступление. Если ожидалось что-нибудь особенно веселое или интересное и я знал, что Синди это понравится, мы были в полном распоряжении друг друга. То же самое происходило, когда на повестке дня неожиданно появлялось нечто важное, невероятно скучное или ужасное и один из нас нуждался в поддержке другого. Правда, если ей или мне было нужно появиться на обычном, будничном мероприятии, мы не навязывали этого друг другу — либо сами приглашали кого-то, либо приглашали нас. Если у меня появлялись билеты на премьеру мюзикла Сондхайма, со мной обязательно должна была пойти Синди. Когда меня звал друг-актер, участвующий в постановке, я мог взять с собой кого угодно. Если Синди надо было появиться на чьей-то свадьбе и при этом провести два с половиной часа за рулем, чтобы добраться до Нью-Джерси, рядом с ней находился я. Если же ей предстоял скучный ужин с дядей, который настойчиво утверждал, будто на улице к нему постоянно подходят люди, которые принимают его за режиссера Рубена Мамуляна, она была бы благодарна, пойди я с ней, но это было не обязательно. Тогда это имело смысл и, казалось, устраивало нас обоих, по крайней мере какое-то время. На самом деле я довольно часто ходил на ужин с дядей Максом, но в моем присутствии никто не подходил к нему, назвав Рубеном Мамуляном. Я нравился ему, потому что был единственным человеком, с которым он встретился, помимо всех тех мифических незнакомцев на улице, действительно знающих, как выглядит Рубен Мамулян. Кстати, он и правда походил на него. А потом мы с Синди расстались, и, чтобы не остаться в одиночестве, я стал искать партнершу для особых случаев. Разумеется, Нортон обрадуется возможности побывать на премьере «Кошек», но сомневаюсь, что ему под силу вынести множество театральных мероприятий или благотворительных ужинов.

Полагаю, я неплохо перенес разрыв с Синди. Той же ночью я вернулся домой и дал волю скупым мужским слезам. Нортон устроился рядом на кровати и разрешил себя гладить и обнимать, сколько душе угодно. Он не отводил от меня обеспокоенного взгляда, пытаясь понять, что же случилось. Вряд ли ему это когда-либо удастся, но он так громко урчал, приглашая меня рухнуть на кровать, положить голову ему на живот и использовать в качестве подушки, что я не устоял и с благодарностью воспользовался его предложением.

Когда я наконец почувствовал, что готов поговорить с кем-нибудь, то позвонил в Лос-Анджелес своему старому другу Полу Иглу. Его не оказалось дома, поэтому мне осталось довольствоваться автоответчиком. Я оставил сообщение, нечто умное из разряда: «Привет, это я. Звоню просто так. Что думаешь насчет „Гигантов“? „Рэмс“ оскандалились. Да, кстати, меня бросила Синди, и я хочу умереть. Позвони мне».

Следующим в списке значился мой брат Эрик, тоже живущий в Лос-Анджелесе. Сообщение, которое я оставил на его автоответчике, было чуть более рациональным: «Эй, звоню, чтобы сказать, как я ненавижу женщин. Поговорим позже».

После всех рыданий, успокаивающего урчания и эмоциональной травмы из-за дневных событий я был готов лечь спать. На самом деле я предвкушал, как всю ночь буду лежать в темноте, уставившись в потолок невидящим взглядом, размышляя о бессмысленности жизни, после чего последует судорожный период мучительных сновидений. Я выключил свет, в последний раз обнял и поцеловал Нортона и предался страданиям.

Я промучился минуту, когда раздался телефонный звонок. Мне ничего не оставалось, как включить свет и поднять трубку. Звонил мой брат Эрик. Он сразу уловил истерические нотки в моем сообщении и захотел выяснить, что случилось. И я все ему рассказал. Всю историю от начала до конца. Повторение произошедшего вслух, вместо очередного мысленного прокручивания, заставило меня расплакаться. А когда я замолчал, Эрик принялся выражать свою поддержку.

Прежде всего поймите следующее: мой брат отличный парень, и мы всегда с ним были близки. Но он живет в Лос-Анджелесе. Он сценарист. А еще он посещал психотерапевтов и, что еще хуже, классы актерского мастерства. Сложите все это, и вы получите человека, обожающего выражать поддержку. Ему нравится обниматься, делиться своими чувствами, говорить людям, что он их любит.

Конечно, все это мило, но только я не из данной категории людей. Мне не очень нравится обниматься, только если это не обещает перерасти в нечто большее. Мои чувства не кажутся мне интересными, и идея поделиться ими привлекает меня так же, как идея разделить с боксером Леоном Спинксом его зубные протезы. Мое скептическое отношение к данной идее объяснялось еще одной причиной — я обнаружил, что большинство людей на самом деле не хотят разделять твоих эмоций. Они желают поделиться своими переживаниями, чтобы потом вы подтвердили, что испытываете то же самое. В общем, когда дело касается чувств, я предпочитаю их демонстрировать, а не говорить о них.