Это Зоя, говорит мне Зоя но телефону; Зоя, это я, говорю я. Ах, говорит Зоя. Я говорю, скажи, Зоя, у тебя случайно не осталось ключа от квартиры Дюка. Зоя говорит, да, осталось, почему ты об этом спрашиваешь, Дюк хочет получить его обратно и слишком труслив, чтобы спросить самому, или что, говорит она. Не-е, говорю я, просто он не подходит к телефону, в субботу ему дали по физиономии, и теперь я только хочу посмотреть, не свалился ли он потом замертво при мысли о том, какой он идиот. Ах, говорит Зоя. Потом она ничего не говорит. В телефоне что-то шипит, у Зои телефон без шнура. В нем иногда что-то шипит. Ну, говорю я. Зоя говорит, не сыт ли я по горло необходимостью быть Дюку мамой; почему же, говорю я. Зоя ничего не говорит, потом она спрашивает, он что, сильно поранен; не очень, говорю я. Синяк под глазом; нос, как ни странно, остался цел, здорово-повезло, хотя его противник очень рьяно занимался своим делом. Я его понимаю, говорит Зоя, можешь заезжать за ключом, если хочешь, я хоть от него избавлюсь. Спасибо, Зоя, я зайду, говорю я, и я передам Дюку от тебя привет. Не смей, говорит Зоя и отключается, и я захожу.

Давай поиграем, говорит Дюк; давай поиграем, говорит он с трудом, а потом не говорит ничего. Да, говорю я, давай поиграем, давай. Во что будем играть, Дюк, скажи, во что мы будем играть. Дюк не говорит ничего. Он лежит рядом со мной, в левой руке моя левая рука, или наоборот, я сижу рядом с ним, я сижу рядом с ним и говорю, давай, Дюк, посмотри на меня и скажи мне, во что мы будем играть. Дюк очень медленно открывает глаза. Окаменелый цивилист за рулем слишком быстро поворачивает направо. Может быть, ему так нравится. Давай, говорит Дюк, давай играть в таблетки и все такое, говорит он, и в спасательную машину, говорит он, и потом он не говорит ничего. Дурацкая игра, Дюк, говорю я, дурацкая игра, давай играть во что-нибудь другое. Дюк не говорит ничего; я говорю, поиграй со мной, Дюк, давай, и хотя бы смотри на меня, когда со мной разговариваешь. Но ведь Дюк совсем не разговаривает со мной. Я говорю, тогда давай хотя бы играть, что мы делаем что-нибудь другое, Дюк, послушай меня и делай что-нибудь, эй, мерзавец, будь добр, послушай меня. Дюк не говорит ничего, может быть, он меня не слушает, он редко бывает особенно хорошим слушателем, он закрыл глаза и действует мне на нервы и позволяет другому окаменелому цивилисту в белом запускать ему в другую руку через прозрачный шланг прозрачное вещество — бесплатно, это должно бы ему понравиться, но он ничего не говорит; скажи что-нибудь, задница, говорю я ему, но он мне ничего не говорит. Как скучно, это скучно, Дюк, говорю я, это скучная дурацкая игра, давай делать что-нибудь другое. Я только что заметил, что у меня по лицу течет вода; соленая, думаю я; дежавю, думаю я; дежавю, говорю я Дюку, дежавю, откуда это, Дюк, скажи, откуда это. Дюк слегка приоткрывает глаза и слегка ухмыляется и говорит, сигарету. И снова закрывает глаза. Проклятие, говорю я. Лa-лю, говорит сирена. Это я уже говорил?

Давай во что-нибудь поиграем, говорю я Дюку; мне ничего не приходит в голову, говорит Дюк. Зато мне приходит, говорю я, хотя мне в голову тоже ничего не приходит. Дай мне сигарету, говорит он. Я даю Дюку сигарету, хотя здесь, наверное, курить запрещено. Все равно. Я даю Дюку зажигалку. Дюк курит. У него вокруг рта черный гнусный след, это выглядит смешно, немного напоминает раскраску Дракулы, которая у него когда-то была. Ты выглядишь как Дракула в неудачный день, говорю я. Слишком много солнца, говорит Дюк, или это шлюха, которую избивали вампиры по каналу Pro 7. Входит медсестра и говорит, что мы не должны курить; Дюк говорит медсестре что-то двусмысленное про карболовых мышек. Я не очень точно знаю, кто такие карболовые мышки, медсестра, видимо, тоже-так, наверное, лучше. И все равно мы ее запугали. Давай играть в полевой лазарет, говорит Дюк, или в Хемингуэя на Килиманджаро. Этого я не знаю, говорю я, извините. Тогда не знаю, во что, говорит Дюк. Зато я знаю, говорю я, хотя мне ничего не приходит в голову, а потом мне приходит в голову Лоуренс Аравийский. Лоуренс Аравийский, говорю я Дюку, давай играть, что мы — Лоуренс Аравийский. По мне, так Питер О'Тул слишком уж похож на гомика, говорит Дюк; я говорю, тогда ты Оуда. Дюк говорит, что не знает, пойдет ли ему борода. Конечно пойдет, говорю я. Я прав. Борода ему идет. Наверное, он снова напрашивается на комплимент. Черный плащ ему тоже идет, черный цвет ему всегда шел. Черный плащ развевается. Песок поблескивает на солнце. Легкий ветер гонит волны песка вниз по дюнам, струящийся песок создаст и шум струящегося песка. А вообще-то тихо. Я еду рядом с Дюком. Мы едем прямо, вверх по дюне, с трудом. Песок уходит из-под копыт. Или как там это называется у верблюдов. Дюк едет вперед и останавливается на гребне дюны. Его плащ развевается. Он показывает на горизонт. Акабар, говорит он. Из-за слепящего солнца и слепящего песка приходится щурить глаза. Дюк прав, Акабар. Акабар, говорю я; я же говорил, говорит Дюк.

Это Зоя, говорит мне Зоя по телефону; Зоя, это я, говорю я. Ах, говорит Зоя. Я говорю, скажи, Зоя, ты не сходишь навестить Дюка. Зачем, говорит Зоя; я не знаю, говорю я, это я придумал. Тебе нужна няня, говорит Зоя, неужели они его все еще не отпустили. Не-е, говорю я, наблюдают; Зоя говорит, бедные свиньи, что за проклятая работа. Я говорю, не хочешь ли ты все равно сходить его навестить. Нет, говорит она. Я говорю ей, что она дрянь; наверное, это не очень дипломатично с моей стороны. Проспись, говорит мне Зоя, я была там два дня назад и получила от ворот поворот: мне было велено катиться на все четыре стороны, я и покатилась на все четыре стороны. Так кто же здесь дрянь? Хороший вопрос, думаю я и говорю Зое извини. Забудь, говорит Зоя, мне все равно жаль. Да, мне тоже, думаю я, и говорю это, и точно не знаю, что я имею в виду. Забудь, говорит Зоя еще раз, и пока, говорит она и кладет трубку. Дзинь-дзинь, говорит трубка.

Давай что-нибудь поделаем, Дюк, говорю я Дюку, давай что-нибудь поделаем, что-нибудь настоящее. Что-нибудь сделаем, куда-нибудь сходим. Или во что-нибудь поиграем. Но валяться просто так — это отстой. Да, говорит Дюк. Он валяется рядом со мной на своей кровати, курит и пьет пиво, которое я принес. Без звука мелькает телевизор. Я тоже пью пиво, прямо из банки. Пойдем же, говорю я; не хочу, говорит Дюк. Не задавайся, говорю я; расслабься, говорит он. Я расслаблюсь, когда мне будет тридцать, говорю я, а до этого давай что-нибудь поделаем. Удовольствия, приключения и по-настоящему клевые вещи, ты же знаешь. Откуда это, говорит Дюк. Он ищет сигарету в куче пустых пачек, которые валяются под кроватью. Я даю ему свою, хотя он и не просил. Welcome to the desert of the real, говорит Дюк и ухмыляется, откуда это. «Матрица», Морфеус, говорю я. Точно, говорит он и закуривает мою сигарету. Я говорю, тогда давай играть, что мы что-то делаем и идем в кино. Я думаю, я лучше пойду спать, говорит Дюк. Оставь мне еще одно пиво. Я оставляю Дюку еще одно пиво. Дюк идет спать. Я иду домой. Пешком, мой велосипед уже несколько дней сломан. Идет дождь, но небольшой и теплый. Я не устал. Мелькает желание ударить собаку, но подходящей собаки мне не попадается. Я думаю, не позвонить ли Сабине, и все-таки не звоню. Меня не тянет звонить Сабине. Дождь теплый, это хоть что-то.

Мне скучно, говорю я Дюку; да, мне тоже, говорит Дюк, скучно — скучно и есть. Но ты же сам сюда хотел. Дюк прав. Он сидит рядом со мной на помоечном диване в помоечном клубе. Вокруг нас раскрепощенные люди веселятся и относятся к этому совершенно серьезно. Отвязный диджей, который относится к себе особенно серьезно, ставит музыку, для которой больше всего подходит определение «громкая». Мы с Дюком смотрим, как люди веселятся. Дюк прав, скучно — это скучно и есть, и я сам сюда хотел. Понятия не имею почему, наверное, ради веселья. Хотя на самом деле я настроен против веселящихся раскрепощенных людей. Я говорю, давай пойдем куда-нибудь в другое место. Или давай злить веселящихся раскрепощенных людей. Это им не понравится, говорит Дюк, а у меня будет стресс. Я же говорю, давай делать что-нибудь другое, говорю я. Что-нибудь пестрое. Я не знаю, говорит Дюк; а я знаю, говорю я, только пока еще не знаю что. Дюк говорит, что он идет за пивом, и идет за пивом и возвращается и садится. Рядом со мной. Он не говорит ничего. Ну и что, спрашиваю я. Я же говорю, говорит он, я не знаю. И ты тоже. Он прав. И все равно я говорю, что он неправ. Потом я говорю, а как насчет наркотиков. Секс плюс наркотики плюс рок-н-ролл и все такое — это прекрасно и не подвластно времени. Я не знаю, говорит Дюк, я думаю, это, видимо, в прошлом. Про наркоту я говорю слишком много дерьма, прежде всего ты говоришь слишком много дерьма. Он ухмыляется. Героин хорош со мной, но не думаю, что это хорошо для меня, а после психоделиков в последнее время мне все время кажется, что я смотрю ночное повторение своих галлюцинаций, которые уже показывали в 15.00. И наркотики — это для плохо одетых пестрых девочек, которые на самом деле уже слишком стары, чтобы быть девочками. И для цивилистов и джаз-музыкантов, конечно, говорит он. Наверное, он прав, думаю я. Мне приходит в голову, что я думаю, что меня от всего этого тошнит, но я не знаю, от чего. Что-то действует мне на нервы, но я не знаю, то ли Дюк, то ли местные весельчаки, то ли я сам, то ли кто-то еще. Вот проклятие, говорю я. Да, говорит Дюк. Потом он спрашивает, что делает Сабина. Трудно сказать, все что угодно, говорю я. А что делаешь ты сам? Не знаю. Может, пойти домой, говорит Дюк. Останься, говорю я. Будет еще скучнее. Скучнее некуда, говорит Дюк. Он прав. Диджей шумит и хочет, чтобы все считали его клевым. Давай играть, как будто мы убиваем диджеев, Дюк, говорю я. Не поможет, новые отрастут, говорит он, я иду домой и спать. Не надо, говорю я, но Дюк идет домой и спать. Я иду покупать пиво. Меня все еще тошнит, но я все еще не знаю, от чего, поэтому тоже ухожу. Пойду домой, думаю я, а завтра будет новый день. Откуда это? «Унесенные ветром». Мне скучно, думаю я, и иду не домой, а вдоль негритянской наркоулицы, что, возможно, тоже скучно, но сейчас мне все равно. Удовольствия, приключения и все такое, думаю я. Может быть. Я покупаю у нарконегра бумажный конвертик, содержимое которого вдыхаю на заднем дворе; напоминает корицу, думаю я и чихаю, наверное, оттого, что это корица. Корица. Ура. Корица. Вспоминаю пироги с яблоками. Пироги с яблоками и корицей. Бабушка пекла раньше, очень давно. Когда я был маленький. Наверное, тогда это было забавно, быть маленьким. Моя бабушка уже тогда была старой. Наверное, это забавно, быть старым. Я не могу себе представить, что к этому можно привыкнуть. Давай играть, что мы старые; что ты делаешь, говорю я Дюку, но ведь Дюка здесь нет, Дюк где-то не здесь. Задний двор теплый, и дома старые, и в подворотнях пахнет мочой. Ну, нет так нет, говорю я корице и выбрасываю ее. Тогда обойдемся и без рок-н-ролла, все равно это в прошлом, говорю я заднему двору и ухожу. Домой, наверное, куда же еще.