Прохладная вода мягко поглаживает мое тело, я проталкиваюсь между молекулами поды, они приветливо уступают мне дорогу. Приветливая вода, думаю я, выныриваю на поверхность и плыву на середину озера. Озеро очень ровное, мне жаль нарушать гладь воды. Я ломаю натяжение поверхности, создавая маленькие концентрические круги вокруг себя, но тут уж ничего не поделаешь. В середине озера я ложусь на спину, качаюсь на волнах и смотрю на солнце. Оно уже совсем низко и отражается в озере, которое почти целиком сделано из серебра. Я слышу свое дыхание. Лежу на спине. Солнце заходит. Заход солнца, думаю я. Тут ко мне подплывает Сабина. Красивый закат, говорит она; да, говорю я. Мы плывем обратно к берегу. В камышах мы трахаемся, удовольствие так себе, потому что, если под ногами почва, падаешь, а если почвы под ногами нет — тонешь, но все равно это весело, и мы смеемся. Приятно обнимать мокрую Сабину. Ты как выдра, говорю я ей. Откуда ты знаешь, какая на ощупь выдра, спрашивает она. Один ноль в ее пользу. Я видел выдру в зоопарке, говорю я. Похожа на милого учителя немецкого с небольшой бородкой. Сабина говорит, что она своего учителя по немецкому терпеть не могла и никакой бородки у него не было. Я не знаю, что ответить. И целую ее. Мы выбираемся из воды. Я держу Сабину за руку, чтобы она не отбилась от рук. Дюк и Зоя сидят рядом на одеяле. Вы трахались в камышах, радостно говорит Дюк. Точно, говорит Сабина. Она с силой трет тело полотенцем. Я смотрю на нее, исходя слюной. Потом Сабина обтирает меня — на это я тайно надеялся. Пойду искать дрова, говорит Дюк, целует Зою и встает; ведь я охотник и собиратель. Ты просто трепло, говорит Зоя и ухмыляется. Она роется в сумках и вытаскивает бутылку шампанского, которую тут же открывает. Пьет прямо из бутылки. Потом мы с Сабиной пьем прямо из бутылки. Достаю сигарету, курю и смотрю на озеро — теперь оно темное. Край неба все еще розовый. Потом я немного смотрю на Сабину, а потом снова на озеро. Кстати, вокруг озера стоят деревья. Сейчас они совсем черные. Дюк возвращается с дровами, кладет их на землю, хватает Зою за руку и уходит с ней, скользя меж черных деревьев: то ли за дровами, то ли трахаться, а может, то и другое, размышляю я. Сабина разбирает дрова и складывает из них костер. Я помогаю ей и пью. Мы кладем в дрова газету и зажигаем; как и следовало ожидать, она горит. Дюк приходит с Зоей и с дровами. Мы подкладываем дрова в огонь. Костер благодарно трещит. Если не смотреть на огонь, то вокруг сплошная темнота, но мы смотрим на огонь, делаем из чего-то гриль и о чем-то говорим. Шампанское закончилось, пиво еще есть. Костер трещит, взметаются язычки пламени. Давайте поиграем, говорит Дюк. Давайте поиграем, как будто мы кроманьонцы. Мы племя. Мы развели огонь для наших женщин, чтобы прогнать диких животных. Наши женщины целый день ждали нас в пещере, пока мы были на охоте, охотились на сосиски и антрекоты. За это время они шили нам шикарную одежду из шкур антрекотов и плели корзины или что-то в этом роде. С наступлением темноты мы вернулись с добычей, чтобы защитить своих женщин от опасности. которая притаилась в этой темноте. Мачо-кроманьонсц, говорит Зоя. Я бы с удовольствием тебя защищал, говорит Дюк пылко. Сейчас я пойду искать саблезубого тигра, от которого вас можно защищать. Сами увидите. Дюк хватает сук, вскакивает и, издав воинственный клич, исчезает в лесу. Дюк треплется, бормочет Сабина. Точно, говорю я. Я награждаю ее поцелуем, чтобы заняться хоть чем-нибудь, но делаю это с большим удовольствием. Мы пьем, разговариваем и смотрим на языки пламени. Потом возвращается Дюк, он садится рядом с Зоей. Он немного запыхался, видимо бежал. Ну и как охота, спрашивает Зоя. Саблезубые тигры все вышли, говорит Дюк. Вместо этого я защитил вас от пары чудовищ. Без меня вы бы пропали. Спасибо, Дюк, говорю я. My pleasure, говорит Дюк. Дай мне сигарету и пиво, я заслужил. Я даю ему сигарету и пиво. Зоя рассказывает Сабине о какой-то группе, но Дюк перебивает и говорит, что разговоры о музыке-это тривиально и она может пойти в лес и говорить о музыке там, если уж ей неймется; Зоя замолкает. Дюк говорит, что мы могли бы спеть, и мы поем; сначала я кажусь себе идиотом, но потом становится весело. В основном мы поем «What shall we do with the drunken sailor», потому что знаем не очень много песен. У Зои красивый голос, раньше она даже пела в хоре. Потом она одна исполняет пару песен, которых мы не знаем. А потом мы все замолкаем. Огонь пляшет. Давай рассказывать ужастики, говорит Дюк немного погодя. Я не знаю ни одного ужастика, говорю я. Сабина и Зоя тоже не знают. Вы дерьмо, говорит Дюк и подкладывает в огонь дрова. Ну, так ты расскажи, Дюк, говорю я ему. Не-а, говорит Дюк. Я знаю один ужастик, но вам не расскажу. Ну, нет так нет, говорит Зоя. Она накидывает на плечи спальный мешок и прижимается к Дюку. Дюк пьет пиво, курит и смотрит на огонь. Огонь пляшет.

Это я, Дюк, говорит Дюк в трубку. Мне скучно. Давай пойдем куда-нибудь, поиграем. Я слышу щелчок его зажигалки. Я не могу, Дюк, говорю я. Я иду с Сабиной. Может быть, в кино. Или еще куда-нибудь. Сам понимаешь. О, говорит Дюк, в кино, слово «кино» он произносит так, будто речь идет о чем-нибудь вроде каракатицы. Может, еще и приготовите себе что-нибудь вкусненькое, а? У тебя поганое настроение, Дюк, говорю я. Перестань. Я играю, как будто у меня поганое настроение, говорит Дюк немного мягче. И все равно кино устарело. Еда тоже. Еда — это, в крайнем случае, ретро, но давай поиграем завтра, говорю я ему. Нет, говорит Дюк, завтра я буду играть, что занят чем-то еще; он желает нам хорошего фильма и приятного аппетита и кладет трубку.

Давай поиграем, Дюк, говорю я Дюку. Мы можем поиграть, что идем обедать, говорит Дюк, — ты же у нас любишь обедать. Как будто мы идем обедать в шикарное место. Я приглашаю тебя па шикарный обед. Ты же без ума от таких фишек, говорит Дюк. Он сидит напротив меня за столом, который покрыт несколькими вариантами крахмальных скатертей, откидывается на мягком стуле, курит и ухмыляется. Ты городишь ерунду, Дюк, говорю я и наблюдаю за острым копчиком розовой крахмальной салфетки на верхней из тарелок, стоящих передо мной штабелями. Это дорого. И больше того, это очень дорого, говорит Дюк, хватает салфетку за уголок и надевает себе на голову, — я был уверен, что так и произойдет. Салфетка на голове — это штамп, говорю я ему, и правда — никто не удостоил его даже поворотом головы. Точно, говорит Дюк, снимает с головы салфетку и расстилает ее на коленях. Тогда давай представим, что мы одеты по всем правилам. И еще, что мы старые — по всем правилам. Не обязательно, Дюк, говорю я, ведь все остальные не чересчур старые и одеты очень даже обыкновенно. Возраст и одежда здесь скорее солидные. Тогда давай играть в солидность, говорит Дюк, какая разница. Он солидно смотрит из окна на реку и курит. Солидный официант приносит большие, солидные меню. Цены в них, скорее, экзальтированные; блюда колеблются между странными, необыкновенными и такими, о которых я никогда не слышал. Дюк открывает свое меню и держит его перед собой на вытянутых руках. Как будто я Моисей, а это скрижали с десятью заповедями, которые я в данный момент читаю с горы Синай, чтобы ты наконец вышвырнул в мусорный бачок своего золотого тельца, говорит Дюк. Из тебя, Дюк, получается какой-то идиотский Моисей, говорю я. У тебя даже бороды нет. А у тебя нет почтения, говорит Моисей. А потом подзывает официанта и заказывает целую прорву еды. Для меня он пытается заказать золотого тельца, что заставляет официанта выдавить из себя вымученную улыбку и расхвалить блюдо из зобной железы теленка, но я говорю Дюку, что я его убью, если он попытается всучить мне зобную железу теленка, ведь я абсолютно уверен, что зобная железа — это красивый синоним слова «мозги», а такое я уж точно не ем. Ты привереда, говорит Дюк и заказывает для меня что-то из рыбы. Я спрашиваю, не хочет ли он спросить меня, чего я сам хочу. Нет, говорит Дюк и заказывает много вина. Я спрашиваю Дюка, не играет ли он теперь в салонного льва, и Дюк говорит: хоп. Он смотрит из окна на реку и курит. Река серая. Небо тоже. Темнеет, и везде зажигаются огни. Потом появляется вино, солидный официант разливает его по бокалам. Дюк наклоняется, через стол чокается со мной, кричит Ваше здоровья! и гундосит припев из «Moskau» группы «Dschingis Khan». Дюк, если сейчас ты начнешь швырять в стену стаканы, я тебя убью, говорю я строго. Ты тоже не желаешь мне добра, говорит Дюк. И прежде всего ты сам себе не желаешь добра, в этом твоя проблема, говорит он. Иногда я не знаю, ты прав или у тебя крыша поехала, Дюк, говорю я и еще раз с ним чокаюсь. Он довольно ухмыляегся, ему явно все нравится, он одним глотком осушает бокал. Вино хорошее. Дюк ни к селу ни к городу начинает рассказывать мне что-то про астрофизику-не знаю, то ли где-то прочитал, то ли выдумал прямо сейчас, чтобы меня смутить. Но я смущаюсь довольно умеренно. Потом появляется прорва еды. Мы едим прорву еды и запиваем ее вином из множества бутылок. Чем темнее снаружи за окнами, тем ярче горят свечи здесь, внутри. Я расслабляюсь все больше. Дюк нет, но это не страшно, это нормально. Дюк явно становится чванливее. Десерт состоит из целой плеяды кулинарных изысков, гармонирующих друг с другом по цвету и форме. На краю тарелки маленькие дюны из сахарной пудры; вокруг центрального изыска кто-то нарисовал шоколадным соусом нечто вроде иероглифов. Я с почтением разглядываю тарелку и рассказываю Дюку, что он неправ, когда говорит, что во мне нет почтения, потому что сейчас я буквально пропитан почтением. Ну и правильно, говорит Дюк и, прежде чем съесть три лежащих на его тарелке рогалика с муссом и белым шоколадом, дает им женские имена. А потом заказывает два коньяка и велит мне дать ему сигарету. Мы курим и пьем коньяк — он, наверное, очень хорош, но я не разбираюсь в коньяках — и умиротворенно смотрим по сторонам. Не будет ли невежливым спросить, в какую лотерею ты выиграл или какой банк ограбил или чем я заслужил подобную милость, спрашиваю я лениво, чтобы что-нибудь спросить. Или теперь ты вдруг стал богатым, красивым и успешным? Дюк ухмыляется, курит и говорит, что у него в кармане восемь марок, он сейчас сходит и купит на них сигарет; встает и идет покупать сигареты. Я превращаюсь в жену Лота и соответственно в соляной столп, потому что сегодня вечером у нас превалирует библейская тема. Дюк куда-то исчез. Я сижу за столом. Один. Дюка нет. Проклятие, думаю я. Он же это не серьезно, думаю я. Это же он серьезно, думаю я. Он не может так поступить, думаю я. Он именно так и поступил, думаю я. Проклятие. О, проклятие. Я таращусь в сторону туалетов, где исчез Дюк. Исчез. Или он уже на пути к дому. Вероятно, он на пути к дому. Я таращусь на официантов. Они похожи на удавов, а я чувствую себя кроликом. Господи, они весь вечер смотрят на нас и строят планы, что бы им с нами сделать, если мы не сможем заплатить. Один уже выписывает счет размером с лексикон Майера. Что они со мной сделают? Навряд ли в реальной жизни мне придется мыть тарелки, а даже если это и так, то, чтобы оплатить наш счет, я буду мыть тарелки вплоть до двадцать второго века. Скорее всего за мной придут копы. Навряд ли у меня в кошельке больше тех пятидесяти-шестидесяти марок, которые были там с самого начала. Полагаю, что, вероятнее всего, я слишком пьян, чтобы уладить вопрос хоть сколько-нибудь достойно, смогу разве что покрыться потом и удариться в панику; в голову мне не приходит ничего подходящего. Полдюжины вечностей уходят в песок, многократно сменяются десятилетия. Навряд ли меня прямо сейчас похитят инопланетяне, и еще менее вероятно, что Дюк вернется. Но вероятнее всего, я его убью, если он все-таки вернется. Твоя величавость съехала набок, говорит Дюк и садится напротив. Я чувствую колоссальное облегчение и все равно пытаюсь убить его взглядом, но он невозмутимо возит по столу свою пачку сигарет. Я замираю. Дюк возит пачку. Скажи мне, что ты это не серьезно, Дюк, говорю я наконец. Он рассматривает меня с невозмутимым неодобрением. Я не спеша мог выйти из этого отеля через главный вход, никто бы на меня даже не посмотрел, говорит он и театральным жестом прикладывает руку к сердцу. Но я никогда не оставил бы тебя в беде. Иначе для чего же друзья! У меня это в голове не укладывается, Дюк, шепчу я, но как только уложится, я тебя убью. На этот раз я действительно тебя убью. Я думаю, мы могли бы легко и просто вылезти через окно в туалете, говорит Дюк обыденным тоном. Кстати, оставь, пожалуйста, этот тон, он напоминает итальянские боевики. В кино они все время убегают через окно в туалете, чаще всего за ними к тому же гонятся офицеры полиции, а не официанты, поэтому тебе не стоит так себя вести. Кстати, в местном туалете на окнах решетки, я только что видел. Народ смотрит то ли слишком мало фильмов, то ли слишком много. Я пытаюсь молчанием вывести Дюка из себя, хотя, собственно говоря, это его территория. О чем ты думаешь, спрашивает он снова и снова. Об особо жестоких способах умерщвления, говорю я. Дюк улыбается мне как младенцу и дает мне почувствовать, что я нечто амебообразное, рассматриваемое под микроскопом. Как бы я хотел им стать! Лучше направь свою энергию на планы нашего побега, говорит Дюк. Мы можем просто улепетнуть, надеясь на эффект неожиданности. К тому же мы моложе официантов. У нас неплохой шанс, хотя, конечно, мы не совсем трезвые; но, учитывая выброс адреналина в сложившихся условиях, можно посоревноваться. Признаюсь, этот выход не самый элегантный. Зато самый спортивный. Мы можем также поставить на беспечную походку и на то, что никто не предполагает здесь подобной наглости. Или попробуем выломать решетки в туалете. Он ухмыляется и с большим отрывом побеждает в соревновании по мотанию нервов. Что ты предпочтешь? Я предпочту тебя убить, я же говорил, говорю я. Он театрально вздыхает и говорит, ты должен учиться нести ответственность. Я не могу быть всегда рядом, чтобы принимать за тебя решения. Он кивком подзывает официанта и заказывает еще бутылку вина. Отвлекающий маневр, говорит он, после того как официант уходит, чтобы они думали, что мы еще посидим. Мы пойдем медленно, ни в коем случае не бежать; побольше стиля. Он отодвигает стул, встает и бредет к выходу. Но далеко уйти не успевает: я подскакиваю и хватаю его за руку. Может, не очень стильно, зато крепко. Ой, говорит Дюк. Надеюсь, говорю я, ты никуда не денешься. Сядешь на свой стул и не сдвинешься с места, иначе я тебя свяжу. Я сажаю его на стул. Он ворчит, но с места не двигается. Я подхожу к официантам, спрашиваю, где телефон, и держу Дюка в поле зрения. Он все еще сидит. Все еще. Он пьет вино. В вестибюле гостиницы звонить можно только по карте. Проклятие. Бросаю взгляд в ресторан. Дюк сидит, пьет и курит и посматривает недовольно. Администраторша продает мне карточку. Я караулю ресторан. Дюк все еще здесь: сидит и пьет и курит. Я звоню Сабине. Телефон гудит раз пятьсот, потом включается автоответчик и рассказывает мне что-то, до чего мне нет никакого дела. Проклятие. Я звоню Зое. В эту минуту я позвонил бы даже матери. Телефон гудит раз пятьсот, потом подходит Зоя и говорит, что это Зоя. Зоя, это я, говорю я. Я говорю, сейчас ничего не говори, потому что мне всегда хочется так сказать и потому что я боюсь, что сейчас начнутся дебаты, которые растянутся настолько, что Дюк от одной только скуки сделает что-нибудь, о чем я позже буду сожалеть. Зоя, говорю я, седлай лошадь — хочешь, белую, хочешь, вороную — и пулей лети нас спасать. Мы в ресторане гостиницы в порту, в Гайзельхафте, сейчас нас сожрут драконы, если ты нас не спасешь. Только не спрашивай меня почему, об этом спросишь у своего Дюка. И нам нужны деньги, много денег, у тебя есть хоть сколько-то? Это не мой Дюк, это твой Дюк, говорит Зоя. А денег ни у кого нет. Расслабься, Зоя, говорю я, пожалуйста. Я тебе потом отдам, но сейчас мне не выйти. Пожалуйста, Зоя, я сижу голой задницей на раскаленной сковородке. Превысь свой счет или напади на бензозаправку, но спаси нас, говорю я. Нам нужно не меньше четырехсот марок, лучше пятьсот, или ты нас никогда больше не увидишь. Звучит заманчиво, говорит Зоя. Я не шучу, говорю я, это серьезно. О'кей, о'кей, говорит Зоя. Обещаешь, спрашиваю я, обещаю, говорит она. буду через час, если не задержусь на бензоколонке, но сначала мне нужно зарядить свой дробовик. Мне не до шуток, говорю я; о'кей, через полчаса, говорит Зоя и кладет трубку. Я несусь обратно в ресторан. Дюк все еще здесь. Он пьет и курит и приветственно приподнимает бокал мне навстречу. Теперь он смотрит не мрачно, а хладнокровно. Я сажусь напротив, одним глотком выпиваю свой бокал и наливаю еще. Я молчу. Дюк рассказывает вещи, которые сейчас мне абсолютно до фонаря. Я молчу. Дюк рассказывает. Я принимаю решение напиться — тогда у меня появится реальный шанс не видеть никого и ничего, если вдруг Зоя не придет, — и напиваюсь. Дюк рассказывает. Я смотрю на проплывающие мимо контейнеровозы и пью. Контейнеровозы большие, а вино хорошее. Ты дерьмо, Дюк, говорю я наконец, но мне кажется, что он меня не слушает. Год спустя: Зоя стоит у стола и смотрит на нас сверху вниз, наверное, неодобрительно, но в тот момент мне абсолютно наплевать, я слишком занят тем, чтобы быть пьяным и чувствовать облегчение. Dea ex machlna, кричит Дюк на дюжину децибелов громче чем надо, но и на это мне в тот момент абсолютно наплевать. Он приподнимает бокал, приветствуя Зою, потом тянет ее к себе на колени и целует. Может мне кто-нибудь объяснит, что здесь происходит, спрашивает меня Зоя. Нет, говорю я. Я не могу. Понятия не имею. Спроси Дюка. Главное, ты меня отсюда вытащишь. Дюк спрашивает Зою, не хочет ли она чего-нибудь выпить. Зоя не обращает на него внимания и улыбается официанту. Официант с выражением лица, свойственным набитым чучелам, приносит нам счет. Зоя платит, не моргнув глазом, и даже заученно дает чаевые. Я люблю тебя, Зоя, говорю я Зое. Забудь Дюка и выходи за меня замуж. Ты чудесная женщина, я хочу иметь с тобой общих детей и общую машину на двоих. Подумаю об этом на досуге, говорит Зоя и пытается приподнять Дюка. Дюк пьян не меньше, чем я, думаю я, но вынужден сконцентрироваться на том, чтобы с максимальным достоинством дотащить до выхода свое собственное тело. Перед дверью я падаю на колени и целую пол. Портье смешно таращится, но ведь так и должно быть. Ты слишком мелодраматичен, говорит Дюк. Ты дерьмо, Дюк, говорю я. Зоя запихивает нас в какую-то машину и куда- то везет: меня она везет домой, замечаю я, когда она привозит меня домой; вот молодец, думаю я. Дюка она забирает с собой, значит, мне придется убить его в следующий раз, что меня вполне устраивает, думаю я. Может быть, сначала я посплю. Это я здорово придумал, думаю я и засыпаю.