– Он гораздо лучше перенес перевязку, – шепнула Ариана. – Ты помогаешь.

Вставать он начал только через пару недель, слабый, как котенок, почти не держался на ногах. Хотел было дойти до дома сам – больше не было нужды оставаться в больничной палатке, Ариана сняла швы и признала раны заживающими, – но не сумел, посидел на каком-то крыльце и не смог встать, и эльфы, беззлобно подтрунивая, донесли его на руках. Огрызался он уже вполне по-своему, остроумно, весело, эльфы покатывались со смеху. Дома уже был готов пир – кухарка посла постаралась, стол ломился от вкусностей, а у шута уже проснулся волчий аппетит выздоравливающего, потому ел он за троих. И постоянно улыбался Лене, так, словно никого вокруг и не было, а остальные улыбались, умиленно поглядывая на них.

А дальше пошла текучка. Лена откармливала шута, отпаивала его отварами, которые делала сама, правда, под присмотром Арианы, выгуливала его по свежему воздуху (чему особенно радовался Гару – он обожал гулять в компании), и шут поправлялся на глазах. Беднягу Далина, который неправильно применил магию, отлучили от целительства под страхом изгнания, причем навсегда, и он принял это как должное. Вообще, это отличало эльфов: не страдая излишним милосердием, они очень реально смотрели на вещи, здраво оценивали свое поведение и свою вину и потому не подавали апелляций на приговор, хотя это не запрещалось: любое решение можно было оспорить. Более того, Далин приходил каяться и к шуту, готов был принять любую кару от него: шут охотно двинул его в лоб ладонью и велел целый год снабжать его медовыми пряниками. Пряники с тех пор не переводились. Лена бы не удивилась, узнав, что Далин делает их сам. Часто заходил Кайл. У них с шутом давно уже сложились приятельские отношения, но теперь Кайлу было мучительно стыдно за отца. Однажды, увидев шута без рубашки, он аж побледнел. Впрочем, Лена тоже бледнела: длинный шрам перечеркивал торс шута наискосок от бока до середины живота, да еще и узкий след от последнего удара был в области желудка. Смотреть было страшно, хотя шут усердно доказывал, что у него уже ничего не болит.

В общем, и правда, не болело. Он начал делать упражнения, в основном на гибкость. Лена пошутила: качаться надо, а он даже не понял, пришлось на словах объяснять, как можно качать пресс или отжиматься (сама-то Лена была на это не способна). Шуту идея понравилась, а за ним начал это проделывать и Маркус объясняя, что иначе он скоро растолстеет, как свинья в загоне. Прежде все тренировки у них основывались на махании учебными мечами. Правда, Лена и на это смотреть без ужаса не могла, потому что двигались они с какой-то противоестественной грацией и скоростью. Как в кино.

Навещал их и Лиасс. Наверное, это должно было льстить – как же, сам Владыка… Но не льстило. Не воспринимала Лена его как Владыку. Называла только по имени, и может, это было неслыханным хамством, потому что больше ни от кого она этого не слышала. Ариана иногда позволяла себе страшную вольность: говорила просто «отец», но обычно если рассказывала что-то о нем или о событиях, в которых он участвовал. Может быть, наедине это тоже звучало. Лена спрашивала у Арианы, не кажется ли эльфам ее нахальство чрезмерным, так Ариана только засмеялась. Любой эльф мог назвать Лиасса по имени и тому не пришло бы в голову счесть это дерзостью. Эльфы его не просто уважали – почти боготворили. Намек Лиасса был равносилен категорическому приказу. Именно потому он устранился от суда над Милитом и даже не присутствовал на нем, чтобы не мешать совету вынести решение. Родственные связи у эльфов роли не играли вообще никакой. К Ариане относились с почтением только потому, что она Ариана, а не дочь Лиасса. Милита любили, потому что он Милит, а не внук Владыки. То, что в эльфийской иерархии Милит стоял высоко, никак не было связано с его происхождением, а только с его талантами: потеряв магию, он не потерял организаторских способностей и умения мгновенно принимать решения. А совершив. по мнению эльфов, неоправдываемое преступление, Милит потерял все: влияние, друзей, уважение сына и матери… И родство с Владыкой ему тоже никак не помогло.

Вообще родственные связи у эльфов поддерживались не дальше внуков, привязанность Лиасса к Кайлу была скорее исключением, чем правилом. Лена находила это нормальным: не могли же эльфы любить всех своих потомков до черт знает какого колена… Как-то Лиасс говорил ей, что мать Арианы была его третьей женой. С первыми он не расставался: они умирали, и от них у него были дети, внуки и так далее – сколько же пра-пра у него могло накопиться за тысячу лет? А мать Арианы он любил так сильно, что не захотел жениться после ее смерти, хотя женского общества и не гнушался. Может быть, у него были и другие дети, но у эльфов отцом считался только муж, а если какой-то женщине приходило в голову родить в одиночестве, отца у ребенка не было. Правда, его охотно воспитывали деды, дяди, соседи и муж матери, если он имелся в наличии или появлялся потом. При весьма свободных нравах эльфы уважали семейные узы и тщательно исполняли родительские обязанности. И очень любили детей – это было особенно заметно. Если по какой-то причине женщина или мужчина не могли иметь детей, они не создавали семьи. Отсутствие детей было самым весомым доводом для развода. Но что особенно интересно: за год жизни рядом с эльфами, Лена не была свидетельницей ни одного семейного скандала. Ссорились мужчины, ругались женщины, дрались ребятишки, но если возникал конфликт в семье, муж и жена просто начинали разбираться – а дальше как раз вступала в силу реалистичный подход эльфов к пониманию вины. Это Лене очень нравилось. Эльфы вообще были достаточно уравновешенными и сдержанными, хотя, конечно, все бывало: даже красавицы-женщины пытались друг другу волосы повыдергивать, а мужчины могли устроить вульгарный мордобой.

Милита Лена видела всего пару раз за полтора месяца, мельком и издалека, за работой: раз он копал какую-то яму (Лена предположила, что выгребную), раз колол дрова. На строительстве не видела ни разу, хотя Милит был именно строителем. Он не бывал в палатке Лиасса или Арианы, собственно, нигде не бывал, и Лена, хотя думать о Милите ей не хотелось категорически, невольно вспоминала слова Маркуса: «Он сейчас вроде как отверженный».

Потом вдруг начались дожди. С утра исправно вставало солнце, аккуратно светило и грело весь день, а к вечеру собирались тучи, и дождь мог идти несколько часов. Просыпаясь ночью, Лена иногда долго лежала, слушая шелест дождя и ровное дыхание шута. Просто так. Для удовольствия. Эльфы радовались: вроде для урожая такая погода хороша, а сена уже накосили достаточно. Кстати, молодая картошка привела их в полнейший восторг, и молодые эльфы, кормившиеся из общего котла, требовали ее на каждый ужин, пересыпали огромным количеством зелени или заливали растительным маслом и ели так, что за ушами трещало.

Шут окреп, о его ранах напоминали только шрамы, а чувствовал он себя прекрасно. Лена знала. Так получилось, что его болезнь связала их еще сильнее. Шут тянулся к ней, как младенец тянется к матери, пользовался всякой возможностью оказаться рядом, прикоснуться, на худой конец, просто посмотреть. Это совершенно не мешало ему ночью вести себя вовсе не по-младенчески, хотя в отношении океана ничего не изменилось. Даже самой себе Лена боялась признаваться, что вульгарно счастлива.

Они ездили в лес. Лена собирала травы, причем уже достаточно уверенно, зная, какой листик сон-травы годится на лекарство, какой еще нет, а какой годится только на отраву, а шут нагружал две вместительные корзины грибами, отыскивая их, как собака зарытую косточку. Обратно ехали медленно, жалея лошадь, которая везла не только их двоих, но и те самые корзины, а километра за два до лагеря пожалели бедную животинку… а если честно, просто захотели пройтись. Гару описывал большие круги, изредка выныривая из травы и убеждаясь, что с обожаемой хозяйкой и прочей ее собственностью все в порядке, снова исчезал по своим собачьим делам. Вовсе не утомленная, но довольная уменьшением груза лошадь брела следом, даже ни разу не натянув повод, а Лена с шутом держались за руки, как дети, и даже не разговаривали. Им и так было хорошо. Так же не торопясь они шли через лагерь, который уже хотелось назвать городом, несмотря на все еще большое количество палаток, кивая в ответ на приветствия эльфов. Солнце уже висело низко. Здесь крыши не закрывали закатов, и всей этой красотой можно было чуть не из окна любоваться. За большим столом на площади ужинали молодые эльфы, смеялись, шутили. Лене все казалось, что они не говорят, а напевают.