– Да, правда, Надя…
«Как это я сама не подумала?» – мелькнуло в эгоистичном мозгу Марьи Петровны.
– Впрочем, сделай одолжение, – спохватилась она: – пожалуйста. Ведь мешать Галино присутствие никому особенно не может, да и не объест она нас там. Я не ради этого, а принципиально… – поторопилась согласиться Таларова.
«Принципиально эгоистична, – мысленно проговорил Михаил Николаевич, – однако в данном случае эгоизм кстати». И, довольный, он отправился сообщать своим друзьям радостную весть.
Таким образом вопрос о содержании ребенка отпадал, взнос же платы за учение Михаил Николаевич брал на себя.
– Что вы, что вы, помилуйте, с какой стати вам еще и расход нести? – запротестовала растроганная до глубины души Настасья Дмитриевна. – Сто рублей в год я уж соберу, – уверяла она.
– Нет, уж, голубушка, не станем ссориться, будет по-моему. Да вы напрасно стесняетесь: я убежден, что Галя будет прекрасно учиться. Тогда ее освободят от платы, и вы никому решительно не будете обязаны. Ну, Галочка, собирайся в путь-дорожку.
Яркой, счастливой полосой легли гимназические годы в жизнь Гали. Умненькая, хорошенькая, благонравная и притом необыкновенно маленькая, она сразу обратила на себя всеобщее внимание. Все, что ласкает детское самолюбие: прекрасные отметки, наградные листы, похвалы учителей и учительниц, восхищение и зависть подруг – все это испытала, всем широко пользовалась Галя. Устраивался ли спектакль, живые картины или литературное утро – она опять-таки являлась неизменной их участницей. Богато одаренная во всех отношениях девочка с чувством декламировала, прекрасно играла на сцене, а когда она пела, ее чистенький приятный голосок проникал в самую душу, лаская слух мягкими, серебристыми переливами.
Хорошо помнит Галя свои первые после длинного учебного года каникулы, проведенные в Василькове, встречу с матерью, с дядей Мишей, по которым, как ни хорошо было в ее новом пестром мирке, все же успела стосковаться.
Милый дядя Миша! Какой он был радостный, веселый, сияющий! Счастье озаряло каждую черточку его крупного, открытого загорелого лица, оно сияло в его больших синих глазах, дрожало в почти не сходившей с уст улыбке.
Скоро Гале удалось увидеть и источник этого ключом бьющего в нем счастья. В Василькове стала часто появляться стройная хорошенькая девушка с ослепительным цветом лица, белокурыми, слегка рыжеватыми волосами, с точно выточенными чертами лица, мелкими блестящими зубками и совершенно зелеными русалочьими глазами.
Изящная, как фарфоровая статуэтка, она тем не менее почему-то сразу не понравилась Гале: что-то слегка хищное было в сверкавших во время улыбки острых зубах, что-то холодное и жесткое – в выражении бесспорно красивых, редкой окраски, глаз. Девочка, конечно, не отдавала себе отчета в том, что именно с первой же минуты не понравилось ей в Мэри, но что-то да отталкивало ее. Потом уже сознательно невзлюбила она девушку за ее обращение с дядей Мишей и за нанесенную ей, Гале, личную обиду.
А Михаил Николаевич так любил свою невесту, такой глубокой нежностью теплился его взор! Как старался он каждой мелочью угодить ей, предупредить малейшее ее желание. Но нелегкая, видно, это была задача.
– Ах, Мишель, ну разве можно надевать такой ужасный галстук! Вы Бог знает на кого в нем похожи. Бегом, марш! И сейчас же снимите, – следовало хотя и шутливое, но резкое и неуклонное предписание.
– Господи, до чего вы неуклюжи, Мишель! Право, медведь, ничуть не грациознее. Это с вашей-то фигурой и ловкостью рисковать играть в теннис!? Ха-ха-ха! Вы обворожительны! Я в эту минуту искренне жалею, что не захватила с собой фотографического аппарата. Отныне более не расстанусь с ним, так как уверена: не позже чем через неделю у меня наберется целый альбом юмористических открыток. Генерал Топтыгин за теннисом, Топтыгин танцует мазурку, Топтыгин подносит букет… Ха-ха-ха! Прелесть!
Мэри заливалась как бы веселым, но натянутым, злым смешком, а бедный Михаил Николаевич, красный и сконфуженный, с улыбающимся, но растерянным лицом, такой большой и сильный, стоял точно провинившийся мальчуган перед этой маленькой, хорошенькой, но такой резкой и неделикатной девушкой.
«Противная рыжая злая крыса! Сосулька ледяная!» – сверкнула в сторону Мэри своими потемневшими глазами присутствовавшая при этой сценке Галя, возмущенная до глубины души. «Как она смеет! Как смеет!» – негодовала девочка за своего любимца.
Приезды в Васильково этой девушки были пропащими, вычеркнутыми из жизни Гали днями. Стоило Михаилу Николаевичу, по обыкновению, пошутить с девочками, затеять беготню взапуски или тому подобное, как хорошенький деспот сейчас же накладывал свое вето на начавшуюся забаву.
– Что это, право, за занятие, Мишель! Неужели вы думаете приятно созерцать ваши резвые бега? Пощадите мое эстетическое чувство и не устраивайте их в дни моих приездов. И что за охота возиться с этими девчонками? – не стесняясь, громко отчитывала Мэри Та ларова.
– Люблю я их очень, уж больно они славные, – несколько смущенно пояснял Михаил Николаевич. – А вы, Мэри, разве не любите детворы? Эта Галочка, например, что за милый ребенок! Одна мордашка чего стоит, так и просится на полотно. Разве не правда?
– Вот уж не нахожу: худенькая, черная, точно подсмаленная. Не то цыганенок, не то чертенок, скорее последнее. А глаза-то, глаза какие злые, по крайней мере, в те минуты, когда она вскидывает их на меня. В другое время я, по правде говоря, не давала себе труда следить за этой обезьянкой.
– Вы, Мэричка, положительно не любите моей любимицы, жаль, – с грустной ноткой проговорил Михаил Николаевич. – А я надеялся, что вы ее полюбите, приласкаете.
– Что же делать, друг мой, не все надежды сбываются. Ну, может быть, довольно на эту тему? Я о другом поговорить хотела. Вы бы, Мишель, пикник какой-нибудь устроили, кавалькаду, пошумней да повеселей, чтобы народу как можно больше участвовало. А то все вы да я, я да вы, согласитесь, mon cher, что, à la longue[13], это утопиться или повеситься можно. Вы ведь знаете, для меня люди, общество что вода для рыбы – это моя стихия, без них я задыхаюсь. Надеюсь, мой дорогой Мишенька-медведь не сердится за это на свою Мэри? Нет? Ну, хороший, ну, милый, скажите? – золотила пилюлю невеста, стараясь ласково заглянуть в потемневшее было лицо жениха.
– Противная! Противная! Злюка! Русалка! – с ненавистью глядя на нее, шептала Галя. – Я чертенок? И пусть, пусть чертенок! А ты-то, ты-то что? Злюка!.. Сосулька! Противная, крыса рыжая! Бедный, бедненький, миленький, родной мой дядя Мишенька, зачем, зачем он ее любит! Зачем?!
Так, скрытая от глаз густым кустарником, повинуясь инстинкту своего любящего сердечка, бессознательно протестовала Галя.
Между тем тот, по ком болела ее душа, видимо, не задумывался, какова будет вся дальнейшая его жизнь, навсегда связанная с этим себялюбивым и холодным существом. С твердой верой в будущее Таларов быстро шел к намеченной цели – в августе была назначена свадьба.
– Я хочу, чтобы Галя непременно присутствовала на моей свадьбе, – обратился однажды Михаил Николаевич к Марье Петровне, собиравшейся за покупками в город. – Поэтому очень просил бы тебя выбрать для нее какой-нибудь хорошей белой материи на платье. Ты будешь покупать Наде, так закажи, пожалуйста, и Гале. Расходы, конечно, полностью мои.
– Опять новая выдумка, Мишель? Подумай сам, неловко же тащить в чужой дом чуть не всю свою дворню, – возмутилась Таларова. – Лосевы могут обидеться! Кто такая Галя?…
– Такая же гимназистка, как и твоя дочь, во-первых, – перебил ее шурин, – а во-вторых, это девочка, которую я всей душой люблю. Я во что бы то ни стало хочу, чтобы в самый счастливый день моей жизни светло и радостно было на сердце и у этого милого ребенка, а я знаю, какое громадное удовольствие доставит ей эта поездка. Что же касается Лосевых, не беспокойся, я сам переговорю с ними. Так что исключительно на мою голову падет бестактность и все прочее, что ты еще усмотришь в моем поступке.
