Алиса сказала: «Хватит прочесывать дно. Там червяки. Я тоже это почувствовала, когда Дора сказала. И к тому же молочник и так видно. Я сама видела его через окно молочной».

«Может быть, мы выудим его?» — предложил Ноэль, но Алиса сказала, что с тех пор погреб заперли на ключ и ключ куда-то спрятали.

Тогда Освальд сказал:

«Давайте сделаем плот. Все равно нам когда-нибудь понадобиться плот, так лучше не откладывать. Можно взять дверь от того сарая — все равно им никто не пользуется, там только дрова рубят».

Мы взяли эту дверь.

Нам еще не случалось делать плот, но процедура изготовления плота описана во многих книгах, так что тут мы знали, что нам делать.

Мы нашли несколько маленьких деревянных горшков на ограде фермы, и, поскольку они никому, по-видимому, не были особенно нужны, мы решили их использовать. У Денни нашлись инструменты, которые кто-то подарил ему на день рождения: маленькие, почти что игрушечные, но все-таки мы сумели проделать дырки в этих деревянных горшках и привязать их веревками по одному на каждый конец будущего плота. Мы провозились до обеда, а когда дядя Альберта спросил нас за обедом, чем мы занимались, мы сказали, что это секрет, и тут не было ничего дурного. Мы хотели исправить оплошность Дикки и не говорить об этом чересчур много, тем более что из дома нельзя разглядеть, что делается в саду.

Лучи послеполуденного солнца осветили сад, и мы наконец закончили строительство плота. Плот отплыл и готов был уйти за пределы досягаемости, но Освальд прыгнул в воду и пригнал плот назад — он-то червей не боится. Правда, если б он знал, что еще обнаружится на дне рва, он бы не снял башмаки, и остальные тоже, особенно Дора — но слушайте дальше.

Отважный экипаж отплыл, рассекая волны. Мы поднялись на борт — правда, не все, потому что, как выяснилось, если на плот забиралось одновременно больше чем четверо, вода доходила почти до колен, и мы боялись, если мы взойдем на борт все сразу, корабль потонет.

Дэйзи и Денни вообще отказались плыть с нами — чего еще ждать от белых мышек, Г. О. уже один раз промок, так что тоже особо не рвался, а Ноэлю Алиса пообещала отдать свою лучшую кисточку для красок, если он будет умницей и останется, потому что мы понимали, какими опасности угрожают нам на этом пути, хотя мы и не догадывались о главной опасности, затаившейся под окном молочного погреба.

Итак, мы, четверо старших, осторожно поднялись на борт, но при каждом нашем движении вода прибывала и покрывала наши босые ступни. Тем не менее, это был отличный плот.

Дикки был капитаном, поскольку это приключение принадлежало ему. Мы захватили колышки из сада, — к ним обычно привязывают кустарники, — чтобы сделать из них весла. Девочкам мы велели стать в середку и держаться друг за друга. Потом мы окрестили наше славное судно. Мы назвали его Ричард в честь Дикки и в честь того великого адмирала, который мог разжевать стакан, после того как выпьет из него вино и который умер после битвы в стихах Теннисона.

Оставшиеся на берегу посылали нам последний привет, размахивая промокшими носовыми платками (нам пришлось позаимствовать их, чтобы обтереть ноги прежде чем надеть носки и отправиться обедать). Славное судно медленно и величественно отплывало от берега, покачиваясь на волнах и узнавая свою родную стихию.

Мы отталкивались шестами, подгоняя наш корабль и в то же время сохраняя равновесие, но его сохранить нам не всегда удавалось, как не удавалось нам и держаться круче к ветру. Я хочу сказать, этот плот то и дело плыл совсем не туда, куда мы хотели, а разок он стукнулся о стенку рва и всему экипажу пришлось сесть, чтобы не упасть за борт в ожидавшую нас влажную могилу. Волна залила палубу корабля, и когда мы поднялись на ноги мы увидели, что к чаю нам придется переодеться с головы до пят.

Но мы бесстрашно продолжали свой путь, и в конце концов наше перемазанное грязью судно пришло в порт назначения, под окно молочной: там торчал молочник, ради спасения которого мы претерпели столько лишений и опасностей.

Девочки не стали дожидаться приказа капитана, как им следовало, а завопили: «Вот он, вот он!» — и обе полезли его доставать. Каждый, прослуживший лет двадцать на флоте, понимает, что наш корабль обречен был перевернуться. На миг нам показалось, будто мы стоим на крыше дома, на самом краешке, затем сам плот поднялся под нами и сбросил весь экипаж в темнеющую пучину.

Мы-то конечно, умеем плавать. Освальд может трижды подряд переплыть бассейн, да и Дикки от него не отстанет, но об этом мы в этот момент не вспоминали, поскольку здесь было совсем мелко.

Как только Освальд проморгался, и открыл залепленные грязью глаза, взору его предстало чудовищное зрелище.

Дикки застрял в темной воде по плечи, плот выровнялся и потихоньку уплывал прочь, к главной двери дома, Дора и Алиса потихоньку поднимались из воды, причем волосы облепили им все лицо — точь-в-точь Венера в стихах, которые мы учили на латыни.

Послышался сильный плеск, а потом мы услышали женский голос, который выглянул из окна молочной и завопил:

«Боже, эти дети!»

Это была миссис Петтигрю. Она тут же умчалась, а нам оставалось только пожалеть, что она доберется до альбертова дяди куда быстрее, чем мы. Потом мы уже не так сильно жалели об этом.

Прежде, чем мы успели обсудить наше отчаянное положение, Дора покачнулась в воде и завопила:

«Нога, нога! Это акула! Я знаю, это акула, крокодил!»

Те, кто остался на берегу, слышали эти вопли, но не могли разглядеть, что с нами происходит. Ноэль говорил мне потом, что в эту минуту он даже забыл про обещанную ему кисточку.

Мы прекрасно понимали, что никакой акулы тут нет, но я подумал о щуках, некоторые бывают очень большие и злобные, и поспешил на помощь Доре. Я держал ее за плечи, а она продолжала вопить, пока я подталкивал ее к тому месту, где стена спускалась к самой воде, а потом вверх по стене, пока она не смогла на нее усесться. Тогда она вытащила ногу из воды и поглядела на нее, все еще всхлипывая.

Вид у ее ноги и впрямь был ужасный. Это была не акула, но мерзкая старая консервная банка, которая накрепко впилась в ее ногу. Освальд отодрал банку, и кровь заструилась из множества ран. Хорошо еще, что нога у Доры была мокрая, и поэтому кровь размывалась и выглядела не так жутко, как обыкновенно.

Она перестала кричать и позеленела. Я боялся, что она хлопнется в обморок, как Дэйзи, когда мы играли в джунгли.

Освальд поддерживал сестру, как мог, и это был один из самых жутких моментов в его жизни, потому что плот уплыл, и вернуть его было невозможно, а мы не знали, сумеем ли мы пройти вброд через весь ров.

Но миссис Петтигрю не оставила нас в беде. В конце концов, она не такая уж зануда.

Как раз в ту минуту, когда Освальд прикидывал, сумеет ли он вплавь догнать плот, под темным сводом моста показался нос лодки.

Дядя Альберта забрал нас всех в лодку, а потом нам пришлось входить в дом через погреб, причем Дору мы несли. Разговоров в тот день особых не было. Всех отослали в постель — и тех, кто был на плоту, и тех, кто оставался сухопутным, потому что они тоже в этом участвовали, а дядя Альберта понимает, что такое справедливость.

Через день наступила суббота, и папа устроил нам крепкую разборку.

Хуже всего было, что Дора не могла сунуть ногу в обувь, и пришлось посылать за врачом; ей велели лежать в постели. Вот уж правда не повезло.

Когда доктор ушел, Алиса сказала мне:

«Ей сильно досталось, но Дора только рада этому. Дэйзи сказала ей, что теперь мы все будем обращаться к Доре со своими маленькими радостями и печалями, и она, лежа на ложе страданий, сможет благотворно влиять на нас, как в книжке „Что делала Кэтти“, и Дора сказала, что надеется, пока будет лежать в постели, и впрямь быть для нас добрым ангелом и благословением Божьим».

Освальд сказал «очень хорошо», но на самом деле он вовсе не думал, что это так, потому что опять началась как раз та болтовня, которую ни ему, ни Дикки не было особой охоты выслушивать.