— Ну и где ваша колесница? — спросила русалка нежнейшим и благозвучнейшим шепотом, который был все же недостаточно приятен на слух для того, чтобы полностью скрыть ее нетерпеливое раздражение.

Фрэнсис замялся, не решаясь ответить; он чувствовал, что его голос прозвучит слишком грубо после этих звуков, напоминавших не столько человеческую речь, сколько тихий плеск волн, летней ночью ласкающих береговой песок, или шелест листьев, когда их легонько касается первое дуновение утреннего ветерка. Поэтому он ограничился жестом, указав в ту сторону, где осталась их тачка, и тотчас отправился за ней в сопровождении своей столь же безмолвной сестры.

Двигая тачку по неровному каменистому спуску, они не могли не помянуть добрым словом Бернарда, посоветовавшего обмотать колесо тряпьем — не будь этой меры предосторожности, им вряд ли удалось бы почти бесшумно проскользнуть мимо цыганской палатки и незамеченными доставить свою «колесницу» к отверстию в стенке шатра. Мэвис вновь поскреблась, сообщая о прибытии экипажа.

— Найдется у вас какой-нибудь шнур? — послышалось изнутри. Фрэнсис нашарил в кармане обрывок бечевки — все, что осталось от целого мотка — и протянул его в темноту.

Русалка мигом проделала две дыры слева и справа от главного отверстия и, просунув в них куски бечевки, растянула в стороны края прорези, так что в итоге образовался достаточно широкий и удобный проход.

— А теперь, — сказала она, упираясь руками в бортик своей ванны, — теперь вы должны мне помочь. Беритесь с двух сторон и поднимайте мой хвост.

Занятие это оказалось не из легких; русалка была мокрой, скользкой и гораздо более увесистой, чем это можно было ожидать при ее на первый взгляд очень изящной и хрупкой комплекции. «Умирают в неволе… в неволе… в неволе… — думала Мэвис, но и это самовнушение уже не помогало. — Еще секунда, и я ее уроню…» Но как раз в эту секунду всеми тремя было сделано решающее усилие, в результате которого русалка очутилась на дне тачки.

— Порядок, — прошептала она, сворачиваясь кольцом, — теперь поехали, и побыстрее.

Хорошо было ей говорить «побыстрее», а двое детей, напрягаясь изо всех сил, еле-еле сдвинули тачку с места и медленно покатили ее вверх по склону (цирковой шатер был как назло установлен в низине). С трудом дотащившись до высокой живой изгороди в конце пустыря, они остановились отдохнуть.

— Вперед, — подала голос русалка. — Нам нельзя мешкать.

— Потерпите минуту, мы должны хоть немного перевести дух, — пробормотала вконец обессилевшая Мэвис. — Кстати, мы не успели спросить, как вам удалось прорезать эту дыру?

— Обыкновенно: моим ракушечным ножом, — небрежно пояснила русалка. — Мы всегда носим нож в волосах на случай встречи с акулами.

— Ага, теперь понятно, — сказал, тяжело отдуваясь, Фрэнк.

— Чем задавать вопросы, лучше б двигались вперед, — заметила спасенная пленница. — Мало того, что ваши земные колесницы ужасно тесны и неудобны, они ко всему прочему еще и тихоходны. Неужели вам не ясно, что любая задержка сейчас может стать роковой?

— Мы продолжим через пару секунд и постараемся ехать быстрее, — пообещал Фрэнсис, а его сестра вежливо добавила:

— Не волнуйтесь, пожалуйста, самая трудное уже позади. Сейчас вы можете считать себя в полной безопасности.

— Зато вы не в безопасности, — ответила русалка. — Надеюсь, вы понимаете, что я являюсь украденной собственностью — цирковым, так сказать, имуществом, — и если вас схватят вместе со мной, вам не поздоровится.

— Но нас никто не схватит, — уверенно заявила Мэвис.

— Само собой. Все вокруг спят, — поддержал ее Фрэнсис. Теперь, сделав дело, они и впрямь чувствовали себя так, словно им было море по колено. — Никакой опасности не сущест… Ой! Ай! Что такое?! Пустите!

Неожиданно из густой тени, отбрасываемой изгородью, высунулась чья-то рука и крепко вцепилась в рукав его куртки.

— Что случилось, Фрэнки? — спросила Мэвис, которая с того места, где она стояла, не могла разглядеть все детали происходящего.

— Прекрати шуметь и объясни толком, в чем дело, — сказала русалка еще более строгим и недовольным тоном, чем она разговаривала с ними до сих пор.

— Кто это?! Кто меня держит? — не унимался Фрэнсис, пробуя освободиться от хватки невидимого противника.

И тогда из темноты пришел ответ, состоявший из одного короткого, но очень страшного слова:

— Полиция!

При всем желании трудно вообразить ситуацию менее приятную, нежели та, в которой очутились Фрэнсис и Мэвис. Да и русалке, скажем прямо, не от чего было приходить в восторг, хотя ее положение теперь было ничуть не хуже, чем в тот момент, когда петля из шерсти ламы впервые захлестнулась на ее рыбьем хвосте. Другое дело дети — они могли бы сейчас спокойно спать в своих постелях, но вместо этого предприняли ночной поход, отважно преодолели все препятствия, побороли собственный страх и привели в исполнение рискованный замысел. И вот когда русалка была спасена, когда окончательный успех казался таким близким — во всяком случае, не дальше берега моря, до которого оставалось всего каких-нибудь четверть мили, — когда они уже готовились праздновать победу, лавровые венки победителей (выражаясь фигурально) были грубо сорваны с их голов, и рука, их сорвавшая, оказалась, увы, Рукою Закона.

Отныне их ждала незавидная участь, уготованная все тем же суровым Законом любому попавшемуся в его руки преступнику независимо от того, какими мотивами он руководствовался, совершая свои преступные деяния.

«Мы проведем остаток ночи в тюремной камере, — печально размышляла Мэвис, — Попались с поличным, тут уж не отвертишься. А что будет с мамой, когда она утром заметит наше отсутствие?!» В ее представлении тюремная камера походила на средневековую темницу — мрачную и сырую, с низким сводчатым потолком, множеством крыс, жаб и ящериц и крошечным окном-отдушиной, в которое никогда не проникают солнечные лучи. Примерно так описываются эти помещения в книжках о жестоких инквиторах и их несчастных жертвах.

После того, как голос из кустов произнес слово «Полиция», установилось продолжительное молчание. Во рту у Фрэнсиса мгновенно пересохло, как будто он перед тем съел целый кулек сухого печенья, и ему пришлось сделать несколько судорожных глотательных движений для того, чтобы в конце концов выдавить из себя вопрос:

— За что?

— Отпустите, пожалуйста, его куртку, — попросила Мэвис невидимого Представителя Власти. — Мы не убежим. Честное слово, не убежим.

— Эй, а как же я? — воскликнула русалка (которая вопреки уверениям Мэвис, похоже, ничуть не сомневалась в том, что дети при первой же возможности пустятся наутек). — Вы не должны бросать меня здесь, так далеко от воды.

— Пустите, — повторил Фрэнсис и рванулся вперед. В тот же миг Мэвис подскочила к нему и с невнятным возгласом схватила за кисть удерживавшую его руку.

— Никакая это не полиция! — сердито прошептала она. — А ну-ка, вылезай из кустов!

И тогда из густой тени на более светлое место вышел Некто, и этот Некто в самом деле никоим образом не походил на полицейского. Прежде всего он был мал ростом и тщедушен, а полицейские, как известно, все без исключения люди рослые, крепкие и хорошо упитанные. Кроме того, вместо синей полицейской формы и высокого шлема с кокардой он носил обычные вельветовые бриджи и короткую курточку. Одним словом, это был очень маленький и совсем не страшный мальчик.

Фрэнсис громко фыркнул, сразу испытав огромное облегчение.

— Ах ты… паршивец, — произнес он, ограничившись пока этим определением. — Как ты меня напугал!

— От паршивца слышу, — ответил нестрашный мальчик. — А напугать я могу еще и не так, если немного постараюсь. Кстати, на вашем местн я бы держался подальше от этой морской зверюги. Она запросто может укусить или вдруг возьмет и врежет со всей силы хвостом — это вам не мамины шлепки да папины подзатыльники.

При этом голос его, как ни странно, звучал вполне миролюбиво и показался детям знакомым. В следующую минуту они узнали в своем собеседнике давешнего Циркового Мальчика; только теперь, в свободное от работы время, он был не в трико и шапочке со звездами, а в нормальной повседневной одежде.