Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Павел, все как условились, да?

— Не беспокойтесь, мадам, — детина поставил на переднее сиденье хорошо знакомый квадратный чемоданчик.

В лифте и пока садились в машину, она крепилась, но, когда тронулись с места, жалобно охнула, склонилась мне на плечо и, кажется, потеряла сознание. Я тоже дышал с нагрузкой, но от утреннего похмелья не осталось и следа.

Поразил меня Володя. Он открыл рот только где-то посередине Профсоюзной, а до этого молчал.

— За нами увязался зеленый «москвич», — сообщил он. — От самого переулка прилип.

— Так ты от него оторвись.

Володя выполнил просьбу, хотя несколько сложных маневров, которые он проделал в недрах Калужской заставы, грозили нам как минимум тяжелыми увечьями. Они вывели Полину из дремотного забытья.

— Куда едем? — пробормотала она.

— Скоро будем дома, — успокоил я. — Потерпи.

Не оборачиваясь, заговорил Володя. Что-то или кто-то произвел на него сильное впечатление: такого проникновенного тона я раньше не слышал.

— Еще до демократии, — проворковал он, — когда я работал в «ящике», у нас был устаревший, но добрый обычай: незнакомых людей знакомили друг с другом. Пустяк, конечно, но так было заведено.

— Володя Пресняков, — сказал я. — В прошлом гениальный физик. Нынче держатель десяти акций шинного завода. Мелкий рыночник, но человек отзывчивый. Долги не возвращает.

Полина пришла в себя уже настолько, чтобы улыбнуться.

— Привет, Володя, — отозвалась она.

— Пока молчи, — посоветовал я. — С речью силы уходят. Да с Володей и необязательно разговаривать. Он сам, когда заведется, языком молотит безостановочно. Слушать его иногда тяжело.

Володя кинул в рот сигарету, лихо прикурил от зажигалки. Спохватился:

— Вам не повредит, мадам?

— Я бы тоже затянулась.

— Моей не побрезгуете?

— Нет.

Володя через плечо протянул зажженную сигарету. Я ее перехватил, повертел в пальцах.

— Полина, я бы поостерегся. Один раз за ним докурил — лечился два года.

Мы уже свернули к Ясеневу, мирно катили по солнечному проспекту.

— Солдатский юмор, — оценил Володя с грустью. — Он вам не хвастался, что он якобы писатель?

— Хвастался, — сказала Полина — Я не поверила.

Ее повело от первой же затяжки. Закашлялась, и я увидел, как от хлынувшей боли глаза остекленели. Ответно мое сердце сбилось с ритма.

— Останови, Володя!

Мы прижались к тротуару. Полину трясло в моих руках, как отбойный молоток, но она не издала ни звука. Через минуту успокоилась, глубоко вздохнула:

— Поехали. Чем скорее доберусь до постели, тем лучше для всех.

Две знакомые старушки на скамейке с изумлением наблюдали, как мы, поддерживая с двух сторон, вели ее в подъезд. Легко представить, что подумали. Тем более что Володя свирепо бросил:

— С утра водочка всегда на пользу!

Бедные долгожительницы дружно перекрестились.

Квартира у меня улучшенной планировки — просторная гостиная и спальня — 12 кв. м. Полину я уложил под одеяло, прямо в брюках и кофточке. Поудобнее подбил подушку под голову.

— Нагнись, — попросила она. Я нагнулся и ощутил на губах горьковатый, мягкий поцелуй.

— Закрой глазки, поспи, — сказал я. — Я только провожу Володю.

— Не торопись, милый. Я в порядке.

Избавиться от Володи оказалось не так-то просто. Он заявил, что вправе знать, ради кого и ради чего рисковал жизнью.

— Это я рисковал, когда с тобой поехал.

— Кто она такая, Коромыслов?

— Одна знакомая.

— Не финти, Миша. У тебя не может быть таких знакомых. Как, впрочем, и у меня. Она из смежного мира.

— Чего ты хочешь от меня?

Он ничего не хотел, но глаза его пылали ясным светом пробившегося из-под алкогольных глыб интеллекта.

— Боюсь потерять собутыльника, Мишель!

Я отслоил ему стотысячную купюру, а на вопрос, где их печатаю? — не ответил. Наконец он ушел, пообещав вскорости вернуться уже с заправкой.

— Ради Бога! — взмолился я.

Полина спала, повернувшись к стене. Ворох темных волос причудливо разметался по подушке. Около двух часов я провел возле нее, иногда вставал, бродил по квартире без всякого дела Чутко прислушивался к каждому звуку. Ощущение, что вместе с Полиной в доме поселилась беда, было столь же стойким, как запах дерьма в общественном сортире. Но впервые этот запах не вызывал у меня рвотного рефлекса.

— Больно, Миша! — сказала она, проснувшись.

— В каком месте?

— Везде.

Она порозовела то ли со сна, то ли от жара.

— Давай померяем температуру.

— Миша, у тебя есть знакомый врач?

Знакомых врачей у меня было предостаточно, потому что моя бывшая жена Ирина была рентгенологом. Но я понял скрытый смысл ее вопроса. Она спрашивала о таком человеке, который, если понадобится, сумеет держать рот на замке. И такой тоже у меня был — Мирошник Глеб Ефимович, неугомонный искатель смысла жизни. Я тут же позвонил ему домой, вспомнив, что сегодня суббота. Глеб Ефимович сам снял трубку. Три года назад он перешел работать в какую-то суперкоммерческую клинику закрытого типа, где лечились люди ранга золотой пластиковой карточки, и с тех пор даже голос у него изменился, по тембру напоминал теперь баритон покойного Левитана, а прежде Глеб Ефимович, будучи на государственной зарплате, скрипел, как несмазанное колесо. По телефону новый левитановский баритон воспринимался нормально, но при непосредственном общении создавался комический эффект: голос никак не соответствовал унылому, костлявому, неряшливому облику владельца. Я попросил Глеба Ефимовича немедленно приехать, чему он не удивился: наше прошлое и кое-какие совместные похождения давали основания для такой просьбы.

— Ты помнишь, сколько мне лет? — спросил Глеб Ефимович.

— Шестьдесят два года. Но это не совсем то, о чем ты подумал, Глебушка.

— А-а, очень жаль… В таком случае ты в курсе, какие нынче гонорары?

— Не тяни резину, Глеб. Бери такси — и гони.

Через сорок минут он позвонил в дверь. Мы давно не встречались, и я поразился произошедшим в нем переменам. Неунывающий печальник рода человеческого не то чтобы постарел, но как-то усох, стал ниже ростом, и за его вечным черным чемоданчиком и неизменным серым плащом ощутимо втянулся в прихожую шлейф разбитых надежд. Мы на мгновение обнялись и даже потерлись небритыми щеками.

— Она там, Глеб, — большим пальцем я показал себе за спину.

— Кто она-то, старый ты дурак?

— Женщина. Сам увидишь.

— Абортов на дому не делаю, учти.

— Не делаешь, и не надо.

Врачом Мирошник был первоклассным: начинал когда-то на «скорой», потом тридцать лет хирургической практики в институте Вишневского. В своей области достиг предельных высот, но это, что и говорить, наложило специфический отпечаток на его личность. Ко всем своим знакомым он относился как к возможным пациентам, а своих пациентов воспринимал скорее как подопытных кроликов, чем как живых людей. Общаться с ним было всегда поучительно. Сам он, похоже, не был подвержен никаким болезням и твердо намерился умереть от внезапного сердечного удара. Циничное отношение к человеческой жизни забавно смешивалось в нем с приступами совершенно детской стыдливости.

Расспросив Полину о причинах ее недомогания и узнав, что она страдает пулевым ранением в плечо, он посмотрел на меня с укоризной.

— А что такого? — сказал я. — Примета времени. Новое время, новые болезни.

— Что верно, то верно, — согласился Глеб Ефимович. — Среди моих нынешних пациентов пуля — это что-то вроде насморка.

С Полиной он произвел множество манипуляций. Разбинтовал плечо и тщательно обследовал сквозное ранение (два синюшных пятна и темно-кровяные сгустки), приказав Полине не хныкать. Она и не хныкала, а наоборот, томно улыбалась, полностью сохраняя присутствие духа. По-видимому, на нее благотворно подействовали два полных шприца какой-то гадости, которую Глеб Ефимович вкатил ей в вену. Еще он померил давление, послушал легкие, слил кровь из пальца в пробирку, промял живот до самого позвоночника и в конце концов, увлекшись, начал перекатывать ее по кровати, как деревянную чушку, отчего Полина все же слегка попискивала.

8
{"b":"181707","o":1}