Через час Катенька убежала, оставив в моем сердце тихий плач. Ее своевременное появление было целебно. Я ведь знал, почему она примчалась. Духовная пуповина, связывающая нас, не оборвалась в суете жизни, и теперь, даст Бог, не оборвется никогда.

К четырем добрался на Миусскую набережную, где была назначена встреча. Чувствовал себя сносно, во всяком случае, ноги держали. Ехал в метро, потом в автобусе, потом долго шел по разжаренной солнцем Москве, как бы заною ее узнавая. Было такое чувство, словно отсутствовал годы. Город изменился, как сказал бы любой префект, еще в более лучшую сторону. Нищих повсюду заметно прибавилось, их разнообразие поражало: инвалиды, цыгане, беженцы, поникшие детишки с табличками на груди: «Очень хочется кушать!» В одном из переходов метро пожилой, прилично одетый мужчина тянул на концертном аккордеоне бесконечные «Амурские волны». Прекрасно, кстати, исполнял. Отвалил ему сгоряча пятитысячную купюру.

У большинства людей, и молодых, и старых, лица были как маски, без улыбок, с одним застывшим выражением, словно предостерегавшим: не трогай меня, подлюка! Зато много попадалось модно, со вкусом одетых женщин, словно собравшихся посреди рабочего дня в театр или на концерт. Но и эти глядели на встречных заторможенно, как бы витая в облаках. Общее впечатление некоего абсурда усиливалось благодаря огромному количеству надписей, рекламных щитов и нарядных вывесок — сплошь на английском или вообще непонятно на каком языке. Можно было подумать, что Москва денно и нощно неустанно готовилась к праздничному визиту зарубежных инвесторов, а то и самого дядюшки Клинтона. Улицы довольно чисто прибраны, тут и там в асфальте ковырялись пестро одетые веселые турки с отбойными молотками и лопатами, по какому-то своему разумению испещряя дорожное полотно затейливыми пробоинами. Зычными голосами, озорничая, турки окликали проходящих мимо красавиц. Те пугливо жались к домам, видимо, принимая белозубых, черноглазых рабочих за чеченскую мафию.

В доме на Миусской набережной, где над высоким подъездом козырьком торчала мраморная табличка «АО Концернум-треверс», меня ждали. Стоявший на тротуаре темноволосый мужчина в длинном сером пиджаке вежливо ко мне обратился:

— Вы Коромыслов?

— Да.

— Пойдемте, я провожу.

На втором этаже он предупредительно распахнул передо мной дверь, обитую черной кожей.

— Сюда, пожалуйста.

За низким столиком в приемной, уставленном телефонами, сидела длинноногая смазливая секретарша, как две капли воды похожая на сто тысяч своих сестер.

— Михаил Ильич?

— Он самый.

— Проходите, Иван Викторович у себя.

Кабинет как кабинет, пожиже, чем у министра, но что-то вроде того.

— Это я вам звонил, дорогой Михаил Ильич, — приветствовал меня высокий мужчина, идя по ковру навстречу и протягивая руку. — Благодарю, что нашли время. Садитесь вот сюда, тут будет удобно.

Я уселся, куда приказали: низкий журнальный столик, черные низкие кресла Хозяину на вид лет тридцать пять, ярко выраженный интеллектуал — высокий чистый лоб с характерными залысинами, модные, тоновые, большие очки, скрывающие, как заслонки, глаза, резко очерченные скулы. Чисто выбрит, подтянут, спортивен. Улыбка сытого крокодила.

— Кофе, чай — или что-нибудь покрепче?

— Можно и покрепче, — сказал я. Почему бы и нет?

Стараниями юной секретарши столик был вмиг накрыт: графинчик с коньяком, кофейник, чашки, рюмки, сахарница, печенье, ваза с фруктами, коробка шоколадных конфет.

— Ну что ж, дорогой Михаил Ильич, вероятно, стоит нам прямо сразу перейти к делу, — Федоренко дружески улыбался, не забывая придвигать мне угощение — то коньяк, то кофе, то вазу с фруктами. — Времени не так много: нас еще ждут в одном месте… Надеюсь, вы догадываетесь, зачем вас пригласили?

— С чего вы взяли?

Я поймал себя на том, что стараюсь не смотреть ему в лицо, занавешенное очками.

— Не надо так, Михаил Ильич. Откровенность — лучший путь к сотрудничеству, не правда ли? Вы вляпались в скверную историю. Чтобы из нее выпутаться, вам нужна помощь. Нам пришлось навести кое-какие справки… Признаюсь, знакомясь с вашим досье, был немало удивлен. Вы совсем не похожи на человека, на котором висят два трупа, дерзкое ограбление банка, мошенничество и прочая мелочевка. Кстати, у вас есть какие-нибудь документы? Удостоверение личности, паспорт?

— Да нет, все украли.

— Вот видите, — укорил Федоренко. — Ну да беда поправимая, мы уже об этом позаботились. Извольте полюбоваться.

Жестом фокусника он достал из кармана бледно-бордовую книжицу — заграничный паспорт. Я полистал — Зуев Валентин Павлович, пятьдесят лет, русский, место рождения Вологда. Фотокарточка и адрес мои.

— Спасибо, — сказал я, — но хотелось бы вернуть собственные документы.

— Об этом пока забудьте и думать, — он даже испуганно замахал руками. — С собственным паспортом вам путь прямиком в «Матросскую Тишину». Через месяц приговор — высшая мера. При всем нынешнем беззаконии, Михаил Ильич, вы столько набедокурили, никакой адвокат не возьмется защитить… Да вы пейте, пейте, коньяк натуральный, греческий.

Я осушил рюмку, пожевал яблоко. Федоренко протянул сигареты. Я закурил.

— Что я должен сделать? Чего вы от меня хотите?

У Федоренко над переносицей проступили скорбные морщинки, как у врача, который заметил на рентгеновском снимке больного раковое пятно.

— Знаете, в чем вам повезло, Михаил Ильич?

— В чем?

— Вы можете оказать довольно серьезную услугу Сидору Аверьяновичу.

— А кто это?

— Сидор Аверьянович? Это как раз тот человек, которого вы ограбили и чьих людей перестреляли. Очень крупная фигура. Не нам чета, уверяю вас. Облеченный, так сказать, полномочиями.

— Циклоп, что ли?

Федоренко осуждающе покачал головой.

— В потемках блуждаете, Михаил Ильич, а пора бы прозреть. Там, где обитает Циклоп, не к ночи будь помянут, и ему подобные, с вами говорили бы совсем иначе. Там прежде чем просить об услуге, слегка подкоптят на вертеле. Натурально, без всяких метафор, дорогой мой! Пока же, как видите, мы ведем вполне цивилизованную беседу, и лучше нам оставаться в этих границах. Для вас лучше, да и для меня спокойнее.

— Но все же, кто такой Сидор Аверьянович? И зачем я ему вдруг понадобился?

Вместо ответа, Иван Викторович нажал сбоку от себя какую-то кнопку, и в углу засветился телевизионный экран. На нем возникло изображение заседания Госдумы. На трибуне стоял смуглый энергичный человек, который произносил речь. Естественно, я его сразу узнал. Это был Вельяминов, из партии власти, возглавлявший, если память не изменяет, одну из думских наблюдательных комиссий. На сей раз он разглагольствовал о валютном коридоре. Мне было интересно, но Федоренко дослушать не дал, щелкнул тумблером, и экран погас.

— Ну вот, а вы говорите, Циклоп. Это вам, не сомневаюсь, господин Трубецкой навешал лапшу на уши… Сейчас мы к этому Циклопу съездим, и вы сами убедитесь, какой это образованный, интеллигентный человек. Конечно, он очень на вас обижен, и есть за что, но думаю, вы сумеете договориться. Только не советую его нервировать.

— Прямо в Думу поедем?

— Зачем в Думу? Это пленка из архива. В Думе сегодня выходной.

В тоне Федоренко зазвучали пренебрежительные нотки. Я его понимал. Понаблюдав, он пришел к выводу, что с таким субчиком, как я, церемониться нечего.

На улице сели в коричневую иномарку («мерседес»? БМВ? — я в них не очень-то разбираюсь) и поехали. Федоренко рядом с водителем, со мной на заднем сидении пристроился безмолвный хмурый парень, заняв своими мышцами две трети салона. Следом тронулся синий «жигуленок», набитый такими же безмолвными парнями.

Ехать пришлось недолго — несколько кварталов. По дороге я загадал: если вернусь домой благополучно, напьюсь как скотина. По правде говоря, не слишком на это рассчитывал, уж как-то чересчур по-деловому меня опекали. С того момента, как раздался утренний звонок Федоренко, я остро чувствовал поддувающий в грудь холодок страха. Здесь, в уютном салоне иномарки, этот страх уже окутал меня целиком, мешал глубоко вздохнуть: я ехал, точно погруженный в тугой ватный кокон.