— Ну что ж, Саша, как ты понимаешь, все теперь зависит от тебя.
— Вы про что, Шота Иванович?
— Откуда знаешь, как меня зовут? Мы ведь не знакомились.
— По телевизору видел. Только не помню, в какой передаче.
Могол тоже закурил и откинулся на спинку вращающегося кресла. Круглые глаза улыбались.
— Да, брат, приходится иногда выступать публично, надо просвещать людишек. Не вечно им жить в темноте. Ты, наверное, вообразил, что я монстр какой-нибудь, уголовник с пушкой. Уверяю, это не так. И к той истории, которая с тобой приключилась, я не имею никакого отношения. Веришь мне?
— Конечно, верю!
— Ну-ну, не переигрывай… Я ведь не со всяким своим обидчиком так доверительно беседую. Оцени. Почему, спросишь? Да все очень просто. Навел о тебе справки, парень ты хороший, честный, талантливый. Более того скажу. Нам такие люди, как ты, позарез нужны. Надо же кому-то государство заново обустраивать. С накипью этой — урками всякими, мафиози, бандюгами — мы скоро покончим. Выжжем эту мразь каленым железом. Много они напакостили, но их время кончилось. Заодно прижмем всех этих вонючих политиканов, грошовых говорунов, которым кто заплатит, тот и батька. Спускают Родину с лотка, да все по дешевке, — вот что горько до слез. Понимаешь, о чем говорю?
— Понимаю, — сказал я.
— Вижу, что понимаешь. Потому и позвал. Затмение на тебя, Саша, нашло. Приди ты сразу ко мне, разве не поладили бы? Ну как тебя угораздило вляпаться в это дерьмо. Вы ведь, Саша, с этим твоим Гречаниновым, замахнулись на самое святое — на человеческую жизнь! На вот, погляди, что твой напарничек натворил.
Фотографии, которые он мне передал, были довольно однообразные. На всех изображены трупы в разных позах, в разных ракурсах, кого как смерть повалила. Один покойник был интереснее других: мускулистый, обнаженный до пояса, видимо, снятый в морге, и это был сам Могол. Наискосок на бугристой груди четыре пулевых пятна. Понимая мое недоумение, Шота Иванович удрученно пояснил:
— Ну да, это должен был быть я. Только чудо спасло.
— Но как же?! Он же… то есть вы же…
— Верный товарищ подменил. Чистая христианская душа.
— Двойник? — догадался я.
Шота Иванович кивнул.
— Вот каких дров наломал твой кореш… Но это ладно, дело прошлое. Я одного не пойму, из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Почему он такой злобный? Он что — маньяк?
— Кто?
— Ну этот, Гречанинов… Расскажи-ка мне о нем поподробнее. Кто он, откуда? Чего добивается?
— Но как же?..
Могол поднял кверху указательный палец:
— Погоди, не спеши. Давай сперва проясним кое-что. Ты же видишь, как я к тебе отношусь. Да и Лерочка за тебя хлопочет… Так что выбирай. Кем бы тебе ни приходился этот человек, он преступник, убийца. Ни один суд его не помилует Встает вопрос: с какой стати ты должен расплачиваться за его грехи? Логично я рассуждаю?
— Но…
— Какое там «но». Ты же не дурак. Сдай его нам и гуляй на все четыре стороны. Более того, я предлагаю тебе свою дружбу, а это, поверь, чего-нибудь да стоит.
В улыбке его круглые, выпуклые глаза наполовину прикрылись веками.
— Кто знает, Сашок, может, еще породнимся. Дочурка точно на тебя глаз положила. Да я, признаюсь, и не против. Ты хоть бедняцкого сословия, но натура творческая, нестандартная. Правильный толчок тебе дать, далеко пойдешь… Но об этом после. Выкладывай, кто такой Гречанинов и где эта сука прячется?
Я выложил все, что знал. Рассказал, как познакомились много лет назад, когда он меня нанял. Как потом иногда созванивались. Как обратился к нему за помощью, когда пришлось туго. Вот, пожалуй, и все. Последний раз его видел перед тем, как на эстакаде коварный пацаненок пальнул мне в морду из газовой пушки.
Могол выслушал не перебивая. Смотрел пытливо, оценивающе. Взгляд налился мглой.
— Ничего не упустил?
— Кажется, нет.
— Где у него запасная хаза?
— Честное слово, не знаю.
Надвинулся ближе, голубые зенки вдруг почти спрыгнули с лица.
— Саша, чего ему надо? Почему хочет меня убить?
Тут я замешкался, хотя лучше было, наверное, ответить сразу.
— Здесь какая-то ошибка, — произнес уверенно. — Зачем ему вас убивать. Он хотел насчет меня договориться. Чтобы Четвертачок отвязался.
Целую минуту Могол буравил меня взглядом, но я был чистосердечен, как никогда.
— Что ж, — отвалился на кресло, вздохнув. — Придется поверить. От Четвертачка теперь правды не узнаешь. Совесть его замучила, повесился скот.
— Это бывает, — заметил я глубокомысленно.
— Ладно, пока отдыхай. Понадобишься скоро… Кстати, тебе-то как моя дочурка? По душе ли?
— Что тут спрашивать, Шота Иванович. Я и мечтать не смею.
— Ага… А эта девица кто тебе? Катя, кажется?
Только одно веко у меня дрогнуло, и этим я до сих пор горжусь.
— А-а, девочка по вызову. Стольник в час.
Охранник длинным коридором отвел меня в противоположное крыло дома и там передал с рук на руки афганцу Витюне Кирюшину.
Вскоре он принес обед на том же, что и утром, фаянсовом расписном подносе: бульон с яйцом, курица с тушеной капустой, хлеб. На запивку — жестянка «Туборга». Очень недурно.
Наше взаимопонимание с Витюней крепло. Он покурил со мной, пока я ел.
— С этой дамочкой будь поаккуратней, — посоветовал. — Если у тебя есть шанс выкарабкаться, она его отымет.
— Не слепой, вижу… Как у вас тут на службе с дисциплинкой?
Почесал литое плечо.
— Об этом даже не заикайся. Днем вообще пустой номер, а ночью — доберманы на дворе и ток на заборе. Отсюда муха не вылетит. Ты, товарищ, надежно влип.
Я не хотел заходить слишком далеко в расспросах, чтобы не смущать добродушного малого. Да и вряд ли без «жучка» в этой комнате обошлось. С другой стороны, не такая я важная шишка, чтобы водить на коротком поводке. Я им только и нужен, пока Гречанинов на воле. Но за ним придется погоняться, это не мышка-норушка. Могол держал меня «подсадкой», но не был уверен, что Гречанинов клюнет. Могол вообще не представлял, с кем столкнулся, и это его угнетало. У него аж губа отвисла, когда я сказал, что, по моему мнению, Гречанинов профессионал экстра-класса, из тех, которые в любом государстве наперечет, и уж точно обучался всем боевым наукам и знаком с секретами «макира хирума». Недоверчиво, с отвисшей губой Могол спросил, что такое «макира хирума», и я объяснил, что это искусство концентрации биополя, которое позволяет человеку, овладевшему им, управлять колоссальной энергией, заложенной в каждом из нас, но обыкновенно пропадающей втуне. Я сказал правду, но позже пожалел об этом.
Витюня с одобрением наблюдал, как я расправляюсь с курицей, запивая ее холодным пивом.
— Давно при хозяине? — спросил я.
— Это неважно, — отмахнулся Витюня. — Но ты все же поимей в виду мои слова. На этой дамочке многие наши ребята прокололись. Иных уж нет, как говорится, а те далече. Поостерегись, товарищ, — взгляд его посмурнел. — Сам не пробовал, врать не буду, говорят, она такие штуки проделывает с парнями: живой останешься, все равно спятишь.
— Что конкретно? — я изобразил испуг.
Витюня наклонился, жарким шепотом выдохнул:
— Да то конкретно! Говорят, прокусит вену — и ты ее раб навеки. Хоть узлом вяжи. Коляна Смагина зафрахтовала на ночку, и где он теперь?
— Где же?
— Где. На подхвате в пищеблоке посуду моет, помои выгребает. Ссытся под себя. Палец покажешь, хохочет. Богатырь был, куда мне! Теперь дохлятина, пальцем завалишь. Учти, за одну ночь!
По Витюне было видно, что он сам не прочь пройти это роковое испытание, но похоже, Валерия держала его пока в резерве.
После обеда неожиданно для себя я быстро уснул, точнее, впал в сонную одурь, как на курорте, и пребывал в ней до темноты. Меня никто не тревожил, в доме было на удивление тихо, лишь из-за двери доносились негромкие голоса, звуки шагов, да где-то далеко, может быть в Москве, беспрестанно звучала магнитофонная запись — любимые Колей Петровым «Любэ», надсадно-голосистая Маша Распутина, бедовая, неугомонная Алла… Изредка я просыпался со стойким ощущением, что горевать больше не о чем, и единственное, что немного смущало, было то, что в последней фазе жизни я остался без штанов. Но и эта досадная подробность воспринималась как забавное недоразумение, из-за которого не стоит переживать, потому что вряд ли мне предстояли пышные публичные похороны. Я переворачивался с боку на бок и снова засыпал.
