Старик сказал:
— Покажи бабки, Серго!
В ту же секунду он уловил за спиной шевеление, кто-то пытался отворить дверь. Сергей Петрович приободрился: Башлыков не дремлет.
— Деньги против мальчика, — отрезал он. Пачка долларов в тысячных купюрах лежала в боковом кармане, он не собирался ее отдавать, прихватил на самый крайний случай, для приманки. Сзади в дверь надавили покрепче.
Дедушка придвинулся ближе, чудно мигая.
— Хочешь добрый совет, Серго?
— Где сын?
— На своих обормотов надеешься? Не надейся. Ты ведь спец по камушкам, верно? За это и держись. Городская бойня тебе не по плечу. Одумайся, Серго, вот весь совет. Пока башка на плечах.
— Кто ты? — Злоба душила его, но вторично хватать за грудки фальшивого старика он поостерегся.
— Да я же Алешка Михайлов! Не узнал? — засмеялся старикан и подергал себя за бороду, которая держалась на ниточках. Одна из боковых дверей отворилась, и в коридор выскользнул темноволосый парень лет тридцати в спортивном костюме. Вид у него был такой, точно он на минутку сошел с марафонской дистанции. Сзади дверь хряснула от мощного удара.
— Вам же все равно некуда деться, — предостерег Серго. — Давайте сына, забирайте бабки — и разойдемся миром.
— Ты для того и армию привел, чтобы миром разойтись? — уточнил Алеша. Он протянул руку как-то так ловко, что одним движением вывернул у Серго карман с деньгами. Швырнул пачку напарнику.
— Мишенька, пересчитай… Позвони домой, Серго, там для тебя приятный сюрпризик. Запомни, я играю честно.
Сергей Петрович сделал неуклюжий финт, норовя сбить с ног обидчика, но врезался в стену и больно ушибся. Что-то было мистическое, жутковатое в том, как эта подлюка весело увернулась.
— Да ломайте же дверь, суки! — прогремел Серго. — Чего там копошитесь?
Последнее, что он успел заметить, был летящий в ухо ботинок Миши Губина. Видимость была такая, что он даже разглядел затейливый узор на каучуковой подошве. Потом рухнул во тьму. Очнулся от какой-то дорожной тряски: это разъяренный Башлыков влепил ему для здоровья пару быстрых оплеух.
— Куда полез, шеф, — ярился всегда сдержанный Башлыков. — Как крота тебя взяли!
Еще до конца не очухавшись, Серго сообразил, что Алешка каким-то чудом улизнул. Но чуда никакого не было, а была рядовая уловка матерого налетчика. Одна из дверей, как раз та, откуда появился напарник гада, вела к лестнице, спускавшейся к запасному, пожарному выходу. Из здания через этот выход человек попадал прямо в подземный переход, а оттуда в метро или на платформу поездов дальнего следования. Так все было просто и без затей.
— Почему же ты, падла, этот выход не контролировал? — по-доброму осведомился Серго.
— Немножко виноват, — согласился Башлыков. — Но я его теперь хоть из-под земли выковырну.
Правая половина черепа, куда угодил ботинок Губина, у Серго онемела, поэтому телефонную трубку пришлось прикладывать к левому уху. Наташа откликнулась мгновенно. Голос, полный счастья:
— Дома Данюшка, дома!.. Уже час, как привезли.
— Дай ему трубку.
— Алло, папа! У меня все в порядке, не волнуйся.
— Тебя не били?
— Один раз дали пинка, но я сам виноват. Не надо было вопить. Похитители этого не любят.
Одиннадцатилетний Данька был очень рассудительным молодым человеком, разумеется, в отца.
— Хорошо, вечером расскажешь подробно. Ты их запомнил?
— Еще бы!
Серго звонил из автомата у мужского туалета. Рядом стоял Башлыков. Он дал отбой дружинникам и теперь ходил по пятам за хозяином. Вид у него был ненатурально смирный.
— Значит, сердишься на Алешку? — спросил Серго.
— Из-за него премии лишился, надо понимать? Такое не прощают.
— Но это твои личные проблемы, верно, майор? Для меня это дело закрыто.
— Это естественно, — Башлыков нагло ощерился. — Не забудь компрессик на ухо положить. Спиртовой хорошо оттягивает.
Подначка никак не подействовала на Серго. Он спокойно прикидывал, какие шансы у майора против Креста, и решил, что совсем неплохие. Майор как был, так и есть темная лошадка, и цель у него благородная — деньги. Но, пожалуй, за долгие годы житейских странствий Серго не встречал более опасного человека. Обученный всем премудростям сыска, Башлыков был осторожен и решителен, как хорек в ночи. Алешка, напротив, охотно лезет на рожон и мечтает прибрать к рукам Москву. Он и не заметит, как настырный служака вонзит ему под лопатку смертоносное жало.
— Мое дело — сторона, — повторил Серго, — но ухо, ты прав, немного зудит. Кто бы подлечил, я бы не поскупился.
— Сколько? — спросил Башлыков.
— Если не наследишь, пяток грандов отстегну, — прикурил от услужливо протянутого Башлыковым «ронсона». — И то подумать, Гриша, на лекарства глупо деньги жалеть…
Тактику ближнего боя Башлыков знал не по наслышке. Ближний враг самый одолимый. Сблизиться с врагом, незаметно его прощупать означало для Башлыкова победу. Зловещ, опасен был враг отдаленный, неопознанный, как летающий объект. Всю отпущенную природой энергию Башлыков как раз и тратил на опознание этого отдаленного врага, на выявление его реальных черт, но года три назад впервые растерялся. В смуте племен, окатившей государство кипятком вселенского предательства, он утратил веру в свое предназначение. Фигурально говоря, он закрутился волчком, как матерая овчарка, рожденная для погони и внезапно потерявшая след. То, что внушал ему опыт, рассыпалось прахом, а то, о чем он лишь смутно догадывался, стало единственной грозной явью. К примеру, он догадывался, что деньги и кулак правят миром, но никак не предполагал, что прямую измену можно окрестить гражданским деянием. Деньги нетрудно заработать, от кулака можно уклониться и нанести ответный удар, но куда деться от сияющих глаз общественных идолов, которые с пеной у рта призывают плюнуть на могилу отца? Предательство потянулось с двух сторон, из Афгана и из Кремля, и поначалу персонифицировалось, угадывалось в действиях конкретных лиц, подминающих под себя страну, и это был нормальный, переходный этап, когда можно было брать негодяев на заметку. Порядочные люди рассуждали так: ага, вон сволочь поперла, а вон другая сволочь тоже поперла, ну и хорошо, что поперли, хорошо, что засветились, тем легче будет от них избавиться. В предчувствии благих перемен, в эйфории от зрелища рухнувшего коммунячьего режима общество совершенно ослепло и чуток опомнилось только тогда, когда предательство стало нормой бытования, а чуть позднее не только нормой, но и суровой необходимостью. Кто не предавал и не воровал, тот начал постепенно издыхать. Околевавших, не приноровившихся к воровству, а их все же оказалось множество миллионов, как-то скоренько оттеснили с передка жизни куда-то на обочину, чтобы не поганили воздух трупным запахом разложения. Как раз в этот момент, точно сорвавшись с цепи, и набросились на пригнутого обывателя его вчерашние кумиры, все эти знаменитые актеры и велеречивые писатели, которые хором и поодиночке голосисто запели гимны его величествам Ростовщику и Кулаку. Это сломило Башлыкова. Он утратил овчарочий нюх.
Башлыков был не совсем дик, сызмалу любил почитывать разные книжки, но и там ни разу не натыкался на такое, чтобы грабителя почитали благодетелем, а изменника отечеству величали борцом за права человека. Впрочем, к этому времени и сами эти знакомые с детства понятия: отечество, справедливость, добро, уважение к старшим потеряли свой первоначальный смысл и оборотились чуть ли не ругательствами.
Коротко новая философия звучала так: кто не ворует и не торгует, тот совок и быдло. Десятки миллионов совков подтащили к краю гигантской выгребной ямы, и теперь оставалось только слегка подтолкнуть их в спину.
Некоторые вывернулись на самом краю, среди них был и Башлыков. Он знал, что он совок, а когда утратил нюх и когда перестал различать, кто друг, а кто враг, обрадовался своей совковости, потому что совку было привычно и свойственно затаиться и выжидать. В политике он разбирался ровно настолько, чтобы сообразить: чем дальше держаться от власть имущих, тем чище будет на душе. Но мужское достоинство в нем было уязвлено, и слишком много накопилось в сердце обид, чтобы он простил неведомому врагу свое поражение. Башлыков решил, что рано или поздно все равно его обнаружит и сведет с ним счеты, а пока следовало просто выжить. Год назад его покинула любимая жена Ксюта. Она ушла от страха, когда по ночам он начал щелкать зубами, подобно дятлу. Жена верила во второе пришествие Христа в облике синеглазого юноши в белых одеждах, и долгое время ее тайная мечта отчасти воплощалась в облике дорогого, свирепого мужа, который овладел ею нахрапом, когда ей только-только исполнилось пятнадцать лет. Она часто беременела, но все беременности кончались выкидышами. Пять выкидышей, как пять немыслимых трагических перевоплощений, и ушла Ксюта тоже будучи на сносях. Это особенно огорчило Башлыкова. Когда она уже собрала манатки и позвонила матушке, чтобы та открыла ей дверь, Башлыков сделал последнюю попытку ее удержать.
